Н.К. Рерих.
Листы дневника. 1931 год
Наскоки
В письмах ваших сообщается, что какие-то индивидуумы упрекают друзей наших в том, что они будто бы считают меня богом, желая этим как бы задеть и друзей и меня. Какая вредительская чепуха!
Ответ на все готов. Посмотрим, насколько нелепо кощунство темных.
В чем же заключается в моей деятельности то, что вызывает их негодование?
Я пишу книги, посвященные искусству и знанию, посвященные культуре. Очень многие делают то же самое. Метерлинк, Бернард Шоу, Уэллс, Тагор часто появляются со своими книгами и занимают общественное внимание, но никто не негодует.
Мне посвящено несколько биографий и симпозиумов, но сравнительно с литературою, посвященной другим художникам и деятелям знания и искусства, их гораздо меньше издано в Америке. Правда, в России и в Европе за период от 1907 до 1918 года было издано девять монографий и несколько десятков особых номеров художественных журналов, посвященных моему творчеству. Но никто не негодовал, и все это считали совершенно естественным реагированием общественного мнения.
В течение семнадцати лет до приезда в Америку я руководил художественными школами и различными просветительными, художественными и научными учреждениями. Школа Общества Поощрения Художеств, в которой было до двух с половиной тысяч учащихся и восемьдесят профессоров, в обиходе постоянно называлась школою Рериха. Учащиеся говорили: "Пойду к Рериху" или "учусь у Рериха", и никто из Комитета нашего не претендовал на такой глас народный. Наша председательница Евгения Максимилиановна Ольденбургская постоянно говорила мне: "Приеду к вам" или "говорят, у вас там...", в таких выражениях благожелательно идентифицируя понятие школы с моей личностью как представителя и главного ответственного лица. И опять никакого негодования не возбуждалось в общественном мнении.
Я коллекционировал старинные картины и предметы каменного века. В монографиях отмечалось значение моих художественных коллекций и признавалось, что моя коллекция каменного века является самой обширной — в этом был просто неотъемлемый факт.
Я пишу картины, что совершенно естественно для всякого художника. Я пишу много картин, что опять-таки не является небывалым в истории искусства. Мои художественные выступления как в России, так и в Европе, доставили мне как признание общественное, так и почетные награды и избрания. Никто не негодовал на эти проявления общественного мнения. На международных выставках меня приглашали занять отдельные залы, и никто не протестовал против таких решений жюри.
Мне приходилось постоянно выступать за сохранение сокровищ творчества и за улучшение быта художников и ученых. И эти мои зовы никто не считал чем-то сверхъестественно божественным, но, наоборот, к моему сердечному удовлетворению, мне неоднократно удавалось помочь моим собратьям в искусстве и науке.
Мне приходилось устраивать многочисленные выставки и приветствовать представителей иноземных государств. И опять ни в среде сородичей, ни среди иностранцев не возбуждалось никаких злонамеренных толкований.
Возьмем ли мы идею Знамени Мира и последний номер бюллетеня нашего Музея, посвященный конференции в Бельгии, — быть может, какой-то злоязычник начнет упрекать в том, почему "Пакт Рериха" называется так, а не иначе? Но почему же он тогда не возражает против "Пакта Келлога" и всех прочих пактов и установлений, символически носящих определенное имя?
Возьмем ли мы образование многих Обществ, которые захотели принять мое имя, новость ли это? Уже давно в России существовали кружки Рериха, и все время нам приходится совершенно неожиданно наталкиваться на существование подобных кружков, даже совершенно нам неведомых. Уже пятнадцать лет тому назад Леонид Андреев писал о "Державе Рериха", а Балтрушайтис о "Чаше Грааля" и Бенуа о "Барсовых прыжках успехов". Все такие заявления не вызывали никаких писем в редакцию и никаких явных злобствований. Наоборот, список друзей прекраснейших и действительных представителей искусства и науки, являющих собою истинный критерий, постоянно возрастал и продолжает расти, не устрашенный ни "шарлатанством", ни "божественностью".
Наконец, когда из темных намерений, из вымогательства известная темная личность почтила меня большою статьею под названием "Шарлатана"*, то в самом содержании статьи он привел столько раздутой лжи якобы о торжественных моих всемирных шествиях, что в самых дружественных статьях не было сказано столько величия и мощи, сколько приписал язык злобы, и автор статьи сам не заметил, что содержание статьи опровергло его же название.
Спрашивается, что же делается мною такого дурного, что бы могло возбудить чье-то негодование, если только это не есть выражение мелкой зависти или злобы?
Гималайский Институт Научных Исследований — неужели это дурно или сверхъестественно? Или моя забота о собирании отделов искусства кому-то не дает спать? Или кажется "божественным", что мое двадцатипятилетие праздновалось в России, а сорокалетие деятельности в Америке, когда пришло десять тысяч друзей? Все мои призывы к охранению сокровищ искусств и науки — разве это противоестественно? Писание картин, сам смысл которых, казалось бы, должен был вызывать добрые мысли, неужели и это противоестественно? Руководство школою с желанием дать хорошее художественное образование массам, неужели и это или "шарлатанство" или "божественность"? Поднесение мне особой медали, выбитой в Бельгии — но ведь не я же сам ее себе поднес? Почетный Легион — но ведь многотомны списки носителей этого ордена? Звезда Св. Саввы, или Северная Звезда Командора — но, вероятно, шведский король был бы очень изумлен, узнав от шептунов, что он дал мне ее не за художество, но наградил бога или шарлатана? Французские ученые и художественные Общества, Югославская Академия, Археологический Институт Америки и другие учреждения во многих странах — неужели они давали свои отличия не за факты, им вполне известные, но за божественность или за шарлатанство? Или кого-то тревожит имя на здании? Но тогда его бедному созданию придется много тревожиться и при имени Родена и Моро, и Мане, и Мареса, и Торвальдсена.
Или, может быть, темненькое сознание обеспокоено, что я еще не умер, но ведь неоднократно газеты хоронили меня в разных странах. Жалкие сознания шептали, что я не мог написать все мои картины, именно потому, что этот оппонент и не мог бы сам написать столько картин. Шептали, что я вовсе не Рерих.
Конечно, все эти скудные и не отвечающие истине суждения нам любопытны лишь со стороны психологической. Подсказаны ли они яростью шовинизма или тупостью провинциализма, или же тою мрачною злобою, которая восстает против всего, где повторено слово Культура? Тьмы много в нашем мире; судороги этой тьмы угрожают через всю инертность массы, через все предательство, для которых каждый факт стремления к строительству кажется чем-то сверхъестественным, нарушающим их кладбищенский покой.
Во многих моих писаниях, отдавая должное восхищение художникам, я указывал на отсутствие шовинизма, который был бы совершенно не к лицу стране, вместившей все нации мира. Клеймо шовинизма является лишь доказательством невежества. Плачевно было бы приписать произнесенные кем-то нелепости провинциализму, ибо что же может быть ничтожнее и смешнее ограниченности и старомодности такого сознания!
Предположим, что это злоба невежества — оно будет более существенно, нежели другие два предположения о шовинизме и провинциализме. Конечно, злоба тьмы ради своего существования должна преследовать все устремленное ко благу. Но не забудем, что именно столкновение света и тьмы создает строительство, к которому ничто не может воспрепятствовать устремляться тем, сознание которых зовет их к неотложным заданиям Культуры. Будем всегда основываться на фактах, на действительности, которых так боится тьма, но которые для нас всегда и во всем будут единственною основою.
13 Ноября 1931 г.
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Письмо-привет Рериха “Родной старине”
и рижскому кружку ревнителей старины
Привет друзьям !
В далеких Гималаях сохранно перед нами лежат выпуски “Родной Старины”. Здесь в далеких краях эти страницы еще милее и дороже. Истинный привет зачинателям древле-православного исторического вестника. Как прекрасна мысль запечатлевать все самое изначальное, самое драгоценное. При пожаре мира как в сохранную скрыню полагается истинное сокровище до сужденого часа. Сколько драгоценных устоев сохраняется в изображении древних храмов и святоотеческих преданий. Сколько прекрасных мыслей выявлено на страницах “Родной Старины”. Все это так нужно, и будет еще нужнее. Острова духовные, отмеченные народною мудростью, озаряются огнями сердца. Для сердец молодых наглядные и доступные изображения близко напомнят о заветах духовных. Как на холме благовест звучат все призывы Рижского Кружка Ревнителей Старины. Как перезвоны малиновые звучат эти зовы о Благолепии, о победе над врагами адовыми, все исторические справки о монастырях, стихиры о Св.Иосафе, Царевиче Индийском, о зерцалах душ, славные напоминания о Св.Сергии Радонежском, просветителе народа Русского, о Белых Спасах, о Чудотворных Иконах, — все эти старательные писания пусть напомнят молодежи о путях извечных.
Именно в дни трудные, когда узко время и темны ночи, тогда драгоценно вспоминать об истинных сокровищах духа. Когда всем так безмерно трудно, разве не зовет колокол к Свету Единому. Звенигород Светлый по-прежнему белеет на перепутье к новому строению, и да не умолкнут освященные славной стариной колокола.
Шлю к Празднику Рождества Христова сердечный привет “Родной Старине” и Ревнителям Красоты Благолепной.
Духом с Вами.
Николай Рерих.
1933.
Публикуется по изданию: "Свет". Рига, 1933, 22 (месяц не известен).
"Сказано — роскошь должна покинуть человечество. Недаром сами люди так обособили это понятие. Ничем не заменить его. Роскошь — ни красота, ни духовность, ни совершенствование, ни созидание, ни благо, ни сострадание — никакое доброе понятие не может заменить ее. Роскошь есть разрушение средств и возможностей. Роскошь есть разложение, ибо все построение вне ритма будет лишь разложением. Можно достаточно видеть, что роскошь мирская уже потрясена, но нужно найти согласованное сотрудничество, чтобы излечить заразу роскоши. Самость будет возражать, что роскошь есть заслуженное изобилие. Также скажут, что роскошь царственна. Будет это клевета. Роскошь была признаком упадка и затемнения духа. Цепи роскоши самые ужасные и для Тонкого Мира. Там нужно продвижение и постоянное совершенствование мысли. Явление загромождения не приведет к следующим Вратам".
Сказаны ли слова эти для какой-то незапамятной древности или же они нужны и сегодня, так же точно, как некогда? Очень печально, если указы о невежественности роскоши требуются и сейчас. Но так или иначе, кто же дерзнет отрицать, что роскошь именно сейчас должна быть изгоняема. Сколько раз говорилось миру о том, что роскошь есть признак самого дурного вкуса. Сколько раз указывались эпохи падения и Вавилона, и Рима, и множества других государств, когда вместо процветания красоты и просвещения овладевала человечеством вульгарная роскошь.
Не забудем, как Чингис-хан, желая предупредить возможность роскошествования своих соратников, произвел перед всем народом замечательно назидательный опыт. Нескольким близким друзьям он указал одеться в тончайшие китайские шелковые ткани и пошел с ними среди шипов терновника, сухого тамариска и других колючих растений. Когда они пришли к народному собранию, то, конечно, шелковая одежда оказалась изодранной. И вождь перед всеми показал непригодность роскошных в своей тонкости тканей. Так же точно при участии своих друзей он показал, что роскошные яства вызывают лишь болезнь, чтобы вернуть народ к молочной и растительной здоровой еде.
Таких примеров возвращения народного сознания к прекрасному и здоровому обиходу можно привести нескончаемое количество в разных веках. Но и теперь несомненно здоровые начала все-таки еще не осознаны, а не подчиненная человеческому сознанию машина осиливает разумное распределение сил; именно теперь особенно необходимо, не боясь никаких укоров и насмешек, опять напоминать о красоте здоровой и о жизни целесообразной. В некоторых странах уже назначаются премии за ручные ремесла и рукоделия, и это не есть отказ от цивилизации. Этим порядком умные правители хотят обратить человеческое внимание снова на действительное, высокое качество ручного художества и на целесообразное распределение сил и самообразование.
Еще недавно приписывали подлую роскошь лишь невежественным новым богатеям. Конечно, эти новопришельцы от золотого тельца, часто совершенно невежественные, легче всего поддаются хитрым темным шептаниям роскоши. Но не будем закрывать глаза, что далеко и за пределами новых богатеев растет стремление к легкой наживе и к вульгарным формам роскошного обезображивания жизни.
Книга "Мир Огненный" мудро напоминает, что именно невежественная самость всегда будет защитником роскоши. Но та же книга прозорливо отмечает, что роскошь уже потрясена в мире. Значит, нужно очень внимательно досмотреть, чтобы следующая ступень бытия была бы окружена действительно благородным творчеством. И за этим необходимым условием жизни нужно досмотреть не каким-то казенным инспекторам, но всему народонаселению, чтобы возможно скорее создать сознательное отношение к гармонии обихода жизни.
Вещевая роскошь также и потому должна покинуть человечество, что это подлое понятие предательски вовлекает людей и в роскошествование духовное. В самомнении люди становятся небережливы к деятелям истинного просвещения. Эксцессы роскоши создали такие же уродливые эксцессы увлечения внешней физической силою, всякими гонками и перегонками и устремлением к мускулам. Одна нецелесообразность всегда порождает и следующую. Разрастание материальной стороны вызывает несомненное ослабление духовности во всех странах, во всех верах. Больше того, всякое устремление к духовности и к высшим построениям бытия считается даже как-то недопустимым в обиходе материально "цивилизованного" общества. Правда, некоторые народы, и в том числе прежде всего Индия, сохраняют этико-мыслительные приемы, но даже и в этих народностях уже справедливо раздаются жалобы на то, что молодое поколение отходит от вечных основ жизни. Из других же стран в письмах сообщаются самые печальные сведения, как о нарастающем атеизме, так и о нездоровом устремлении в узко материалистические горизонты.
Труженики духовного просвещения во всех областях отходят на незаметные места; люди даже не стыдятся утверждать, что сейчас будто бы вообще не время говорить о Живой Этике. И этому ужасу можно называть множество примеров. Конечно, из древней истории мы знаем, что Конфуций, проповедник чистой жизни, был преследован правителями, а Платон был продан в рабство. Знаем, что Аристид, сохранивший за собою в человечестве название справедливого, был изгнан своими согражданами из родного города. Такие сведения иногда кажутся злостными измышлениями. Слишком трудно сопоставить справедливого Аристида с какими-то звероподобными невеждами, которые посягнули на такой явный антигосударственный шаг, как изгнание прекрасного справедливого гражданина. Но в последних раскопках на Афинском Акрополе, к стыду человечества, были найдены керамиковые таблички, которыми вотировали именно за изгнание Аристида. Какой это ужас — воочию увидеть изображение таблички с надписью: "За изгнание Аристида". Ведь это равняется самым ужасным вандализмам, когда бессмысленно, к сраму всего человечества, разрушались незаменимые сокровища уже не роскоши, но Великой Красоты.
Когда мы читаем об уничтожении замечательных библиотек, когда мы видим списки уже несуществующих творений искусства, разве даже самое бесстыдное сердце не содрогнется? Какие-то геростраты древности и какие-то их последователи нашего времени гордятся тем, что они хотят разрушить музеи и храмы. Мы видим эти выкрики невежества напечатанными. Но никто из этих геростратов не отдаст себе отчета в том, что он следует заветам самой невежественной роскоши. Если роскошь есть разрушение средств и возможностей, если она есть разложение, то всякое бессмысленное нарушение великого творчества уже будет роскошью. Герострат, конечно, не понимал высокого значения творчества, сожигая великий памятник. Также служитель роскоши, окружая себя уродливо пышными раззолоченными нагромождениями, является таким же точно геростратом в отношении истинного творчества и благородства Красоты. Если мы думаем о новых формах жизни, если мы хотим счастья наших близких, то разве не лежит на нас обязанность заменять безобразие высокими формами бытия, будет ли это в вещественном или в духовном смысле?
С великим трудом люди начинают познавать, что дружелюбие открывает врата к сотрудничеству. А ведь если мы должны бороться против самости и грубости, то ведь это можно достигнуть лишь истинным сотрудничеством. И в этом неустанном и радостном сотрудничестве мы будем познавать, почему лучшие умы так прекрасно понимали значение красоты всей жизни.
Свами Вивекананда чистосердечно говорит: "Разве вы не видите, что поверх всего я поэт" и "человек не может быть истинно религиозным, который не имеет способностей почувствовать красоту и величие искусства", и "непризнание искусства есть грубое невежество". Рабиндранат Тагор кончает свою книгу "Что есть Искусство" величественным утверждением: "В искусстве наше "я" посылает свой зов Высшему Началу, которое проявляет себя нам в мире бесконечной красоты поверх бессветного мира фактов".
"Мир Огненный" указывает: "Следует избегать предубежденности как в большом, так и в малом. Много возможностей пресеклись предубеждением. Именно огненная энергия очень чутка на предубеждение. Но зная такое качество энергии, можно противодействовать внушением" и "Добрая мысль есть первооснова доброго действия. Мысль светозарна прежде действия, потому будем считать стан добра по огням мысли".
Эти напоминания о вреде предубежденности и о благе светозарной доброй мысли так нужны теперь, когда происходит битва с призраками тьмы, с невежественной роскошью и подлым предательством. Утонченное сердце позволит различить, где есть граница между благородными поисками красоты и где уже самопожирающая дикая роскошь, которая разлагала даже очень мощные государственные организмы.
Пусть Знамя Мира как символ познавания и строения Красоты напоминает и предостерегает, где начинается темное пагубное царство духовного каннибализма. Поистине, роскошь должна покинуть человечество.
1933 г.
Гималаи
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Не успели мы оплакать гибель картин Гойи и драгоценной церковной утвари, истребленных в Испании, так же как и храмов в России во время революций, как перед нами вновь лежит газета с известием о гибели ценнейшей Восточной Библиотеки в Шанхае во время последних военных действий. Можем ли мы молчать об этих разрушениях? Можем ли мы сознавать, что молодое поколение будет знать, как мы попустительствовали разлагающим элементам уничтожать то, чем может укрепляться Культура человечества? Разве не долг наш неустанно твердить о необходимости охранения драгоценнейших памятников от всех посягательств на них? Люди так мало отдают отчета о том, какие объединенные дружные меры должны быть приняты во избежание новых печальнейших обвинений нашего времени.
Будем же смотреть лишь в существо дела, не будем останавливаться перед преходящими формулами. Ибо именно они часто мешают людям увидеть существо дела в полноте. В дальнейшем движении нашего Знамени, которое должно служить охранению истинных сокровищ человеческих, много новых предложений. Кто-то не хочет никаких манифестаций. Пусть будет так. Кто-то не хочет паломничества Знамени, не хочет церковных освящений Знамени, не хочет выставок, связанных со Знаменем. Заслушаем и это.
Кому-то хочется, чтобы все, связанное со Знаменем и Пактом об охранении человеческого гения, проводилось в пониженном тоне; и это заслушаем. Кому-то кажется, что вместо слова Культура нужно в данном случае сказать цивилизация, ибо очевидно он полагает, что даже уже цивилизация находится в опасности. Конечно, такое суждение немного сурово, но обстоятельства времени, может быть, действительно намекают уже и на опасность для цивилизации. Заслушаем все. Кто-то предлагает сделать для Знамени такое длинное название, чтобы в него описательно вошли все определительные. Заслушаем и это, хотя такое предложение мне напоминает эпизод некоего Комитета, обсуждавшего учреждение одного нагрудного знака. Каждый из присутствующих настаивал на своем символе, и Председатель из любезности собрал все эти символы воедино, так что получился совершенно нескладный комплекс. Тогда один инженер, до тех пор молчавший, предложил покрыть весь этот сложный знак сетью мировых железных дорог, имея в виду намек на пути сообщения человечества. И только тогда, под этой бесконечно, минимально уменьшенной, сетью, всем присутствующим стала ясной неприменимость бесконечного числа механически сложенных символов. И другие многие предложения слышатся.
Кто-то предлагает установить по доступной цене повсеместно продажу этого нашего Знамени для вящего его распространения; другие же хотели бы так скрыть его, чтобы никто и не доискался до его существования. Одни считают повсеместный интерес и запросы о Знамени Мира благим знаком, другим же это представляется смертельно опасным. Одним кажется, что по примеру прошлой войны знак должен быть главным образом применен в Европе, другие же утверждают, что сокровища Египта, Персии, Китая, Японии, Южно-Американские наследия Майев нуждаются в таком же охранении, выявляя собою тысячелетия нарастания человеческой мысли и прогресса. Одним представляется Лига Наций Учреждением, решающим за весь Мир, другие же указывают лишь на частичное ее распространение.
Одним представляется необходимым на Международных Выставках иметь это Знамя, составленное из флагов всех наций, другим же кажется, что даже в частных помещениях вредно держать это Знамя. Одним оно представляется пугающим их Знаком бессильного "Пацифизма", другим же оно представляется активною защитою достоинства человечества. Одни считают неотложно необходимым открыто заявлять о необходимости охранения сокровищ Мира. Другие же предпочитали бы обо всем говорить в "пониженном" тоне. Заслушаем все это. Что же значат эти хотя и противоречивые, но настоятельные заявления, даже требования? Ведь они значат лишь великий интерес к существу этого дела, на которое хотя бы и своеобразно, но не может не звучать сердце человеческое. К своеобразию выражений сердец человеческих, конечно, нужно привыкнуть.
Нужно знать, что никакое общее дело не строилось без поднятия всевозможных символов. Каждый крестный ход бывает наполнен всевозможными знаками, которые лишь во внутренней сущности своей служат одному и тому же идеалу.
Если кто-то сердится по поводу Пакта и Знамени, то и это уже хорошо. Пусть сердится, но пусть хотя бы в гневе думает о сохранении сокровищ, которыми жив род человеческий.
Часто сказано, что враг явный все-таки ближе к истине, нежели срединный несмысляй, который, не будучи ни горяч, ни холоден, извергается по всем космическим законам. Как видим, сущность вопроса охранения сокровищ человечества настолько неотложно настоятельна, что каждая газета, каждое ежедневное оповещение приносит прямое или косвенное упоминание все о том же. Тому, кто предлагает говорить об этом в пониженном тоне, мы скажем: "Когда в доме больной, когда сердце потрясено чьей-то болью, не будет ли бесчеловечно требовать тон холодного безразличия?" Когда что-либо дорого, мы не можем говорить об этом в ледяных словах.
Каждый, кто хоть кого-нибудь, хоть что-нибудь любил на этом свете, знает, что невозможно говорить о любимом в словах ничтожных. Само существо духа человеческого, в этих случаях высоких проявлений, находит и самый громкий словарь, полный энтузиазма. Никакие могилы, никакие "огнетушители" энтузиазма, не могут задушить пламень сердца, если оно чует истину. Откуда же рождались и подвиги, и мученичества, как не из сознания Истины? Откуда же рождалось то несломимое мужество, та неисчерпаемая находчивость, отличающие те дела, о которых помнит человечество даже из школьных учебников своих. Любители слов леденящих пусть простят энтузиазм тем, которые существуют его живительным укрепляющим пламенем. Но мы готовы заслушивать все соображения, ибо нельзя сделать несуществующим то, что уже существует. Даже предлагающим говорить в словах леденящих о дорогом для нас понятии мы скажем: "Ладно, послушаем и вас. Начнем шептать, но будем шептать тем громовым шепотом, который дойдет до каждого сердца человеческого". Ведь даже молчание может быть громче грома, о чем так прекрасно сказано в древних Заветах. Но как же мы запретим сердцу человеческому биться о том, что для него насущно и дорого? Как же можем мы прекратить все песни, и земные и небесные! Истребить благолепие песнопений - это значило бы ожесточить и затем и умертвить сердце. Но где же тот феноменальный индивидуум, который может кичиться тем, что он всегда и во всем обойдется без сердца. Если мы в сердце своем назовем Знамя наше Знаменем Прекрасным, то это короткое название, конечно, зазвучит в сердце, но в жизни оно будет неприменимо, ибо люди так стыдятся всего прекрасного. Они готовы иногда твердить это слово, но когда дело доходит до свидетельствования о нем, то, оробевшие, они убегают в дебри опошленных условностей.
Так же люди поступают, когда им приходится сталкиваться и с великими реальностями: то, что они, может быть, еще дерзают осмыслить в ночной тишине, то в свете дня им кажется уже недосягаемым до стыдности. Когда мы перелистываем все, уже изданное и написанное о Пакте и о Знамени, все, дошедшее и от людей высокопоставленных и от трогательных голосов, далеко разбросанных тружеников, нам хочется быть с этими энтузиастами, которые не побоялись подписать полностью имя свое во имя охранения самого драгоценного человеческого сокровища. Вот перед нами тысячи писем, полученных из Америки, и из ближних и из дальних Штатов и республик, вот отзыв ряда лучших людей Франции, вот трогательные голоса Бельгии, Чехословакии, Югославии, Латвии, Швеции, Голландии, Германии. Вот письма из Англии. Вот голоса Индии, Китая, Персии, Японии. Так хочется назвать целое множество имен, которые сделались драгоценными в чувствах, ими выраженных, но это взяло бы целые страницы.
Если опять же по старинным заветам целый город мог быть пощажен, ради даже одного праведника, то, когда мы, согласно полученным письмам, начинаем отмечать на карте всемирной все места их отправления, уже получается тот драгоценный по своей очевидной неоспоримости факт, что множество людей, воистину, согласилось защищать и охранять сокровища мира. А какие множества не опрошены еще! Сколько подходят новых друзей издалека, которые лишь случайно узнавали о Знамени-Охранителе. Потому не помешаем ничем подходить к единому Свету всем разбросанным и рассеянным. Ведь все они каждый по-своему мыслят во имя созидательного Блага, во имя того Блага, которое зажигает священный энтузиазм, ведущий к непоколебимому подвигу.
Вседостигающим шепотом скажем приходящим о любви и доброжелательстве, ведь они пришли несвоекорыстно, но во имя ценностей духовных, во имя всего того прекрасного, что разлито во всем творческом труде, во всем знании. Кто хочет кричать, пусть кричит. Кто хочет шептать, пусть шепчет, но невозможно умертвить и заставить замолчать сердце человеческое, если оно открывается для красоты и добра. Со всею бережностью отнесемся к самым разнообразным выражениям сердец человеческих и, если своеобразный словарь добра окажется более объемистым, нежели мы думали, будем лишь радоваться этому и будем всеми силами продолжать охранять и звать к охранению истинных сокровищ Мира.
Гималаи
Публикуется по изданию: "Осетия" 1933. № 7-8-9.
Светочи
"Батюшка завтра придет". При таком сообщении весь дом наполнялся незабываемым торжественным настроением. Значит, что придет о. Иоанн Кронштадтский, будет служить, затем останется к трапезе, и опять произойдет многое необычное, неповторимо замечательное. В зале установлялся престол. От раннего утра и домашние все и прислуга в особо радостном, повышенном настроении готовились встречать почитаемого пастыря. Какие это были истинно особые дни, когда Христово слово во всем вдохновенном речении Великого Прозорливца приносило мир дому. Это не были условные обязанности. Вместе с о. Иоанном входило великое ощущение молитвы, исповедание веры.
Мы жили тогда на Васильевском острове, как раз против Николаевского моста. Окна выходили на Неву, а с другого угла была видна набережная до самого Горного института. По этой набережной издалека замечалась заветная, жданная карета, и торопливо-заботливо проносилось по дому: "идет", "приехал". И опять входил благостно улыбающийся, как бы пронизывающий взором о. Иоанн и благословлял всех, сопровождая благословения каждому каким-то особым, нужным словом. Кому-то Он говорил: "Радуйся", кому-то "Не печалуйся", кому-то — "В болезни не отчаивайся". Все эти быстрые слова имели глубочайшее значение, открывавшееся иногда даже через продолжительное время.
Затем говорилось "помолимся". После чего следовало то поразительно возвышающее служение, которое на всю жизнь не забудет тот, кто хоть однажды слышал и приобщался ему. Поистине, потрясающе незабываема была молитва Господня в устах о. Иоанна. Невозможно было без трепета и слез слушать, как обращался этот Высокий Служитель к самому Господу с такою верою, с таким утверждением, в таком пламенном молении, что Священное Присутствие проникало все сердца.
Продолжением того же священного служения бывала и вся трапеза с о. Иоанном. Мы, гимназисты, от самых первых классов, а затем и студенты, навсегда вдохновлялись этим особо знаменательным настроением, которое продолжает жить нестираемо десятки лет — на всю жизнь. Тут же за трапезой происходили самые замечательные указания и прозрения. Часто говорилось: "Пусть ко мне придет такой-то — нужно будет". А затем, через многие недели, слушавшие понимали, зачем это было нужно. Или — "Давно не видал такого-то", и через некоторое время все понимали, почему проявлялась такая забота. Помню, как однажды о. Иоанн подозвал меня, тогда гимназиста младших классов, и, налив блюдечко старого портвейна, дал выпить из своих рук. Когда же моя матушка заметила, что "он у нас вина не пьет", то о. Иоанн сказал: "Ничего, ничего, скоро нужно будет". А через две недели у меня открылся тиф, и при выздоровлении врач предписал мне для подкрепления сил именно этот старый портвейн. Также всегда помню благословение о. Иоанна на изучение истории и художества и неоднократные заботы о болезнях моих, которым я был подвержен в школьные годы. Одно из последних моих свиданий с ним было уже в Академии Художеств, когда теснимый толпою почитаемый пастырь после литургии проходил залами академического музея. Увидев меня в толпе, Он на расстоянии благословил и тут же, через головы людей, послал один из своих последних заветов.
Мой покойный тесть, Ив. Ив. Шапошников, также пользовался трогательным благорасположением о. Иоанна. Он звал его приезжать к нему и, чувствуя его духовные устремления, часто поминал его в своих беседах. Помню также, как однажды на Невском, увидев из кареты своей ехавшую тетку жены моей, княгиню Путятину, Он остановил карету, подозвал ее и тут же дал одно очень значительное указание.
В этой молниеносной прозорливости сказывалось постоянное, неугасаемое подвижничество о человечестве. Известно множество случаев самых необычайных исцелений, совершенных им лично и заочно. А сколько было обращенных к истинной вере Христовой после одной хотя бы краткой беседы с высокочтимым пастырем. Известно, как два гвардейских офицера, по настоятельной просьбе их родственниц, в любопытстве и невежестве поехали в Кронштадт повидать о. Иоанна. При этом в пути они говорили между собою: "Ну что ж, поболтаем". Приехав в Кронштадт, они заявили о своем желании повидать Батюшку. На это келейник вынес им пустой стакан с серебряной ложечкой и сказал: "Батюшка поболтать велел". Конечно, молодые люди были глубоко потрясены, и все их легкомыслие навсегда их покинуло.
Наряду с прозорливостью о. Иоанн отличался и свойственною великим подвижникам широтою мысли. Помню, как при разговоре о том, почему дворниками в Зимнем дворце служат татары, о. Иоанн с доброй улыбкой сказал: "Татары-то иногда лучше бывают". Когда скончался о. Иоанн, то всей Руси показалось, что ушла великая сокровищница русская перед новыми для земли испытаниями. Вследствие отъезда не пришлось быть на погребении о. Иоанна. Так и остался Он как бы неушедшим, а Его светлопрозорливый взор живет навсегда во всех, кто хотя бы однажды видел Его. И в наши времена не обделена земля великими подвижниками, крепкими, светлыми воеводами земли русской.
Незабываемы также встречи и с другими Иерархами, среди которых всегда остаются живыми и встречи с митрополитом киевским Флавианом, и работа по украшению Почаевской лавры с блаженнейшим митрополитом Антонием, и посещения Им совместно с митрополитом Евлогием нашей иконописной мастерской при школе Императорского общества поощрения художеств.
Митрополит Флавиан особенно ценил строгий византийский характер фресковой живописи. В моих эскизах для церквей под Киевом Он отмечал именно это качество. Блаженнейший митрополит Антоний вообще глубоко ценил старинное иконописание, которое, как нельзя более, отвечало и всему богослужебному чину. Помню, как при обсуждении одной из мозаик для Почаевской лавры я предложил избрать сюжетом всех Святых стратилатов Православной церкви, и митрополит вполне одобрил это, подчеркивая и умственность такого образа. Помню, как владыка Антоний, смотря на мою картину "Ростов Великий", проникновенно сказал: "Молитва Земли Небу". Драгоценно и радостно было встречаться с владыкой на путях церковного художества и видеть, как глубоко Он чувствовал священное благолепие русской иконы. А ведь в те времена не так часто еще понималось высокое благолепное художество нашей старинной иконописи и стенописи. В то время покойный император еще с прискорбием замечал: "Если моя бабка могла иметь в Царском селе китайскую деревню, то могу же я иметь там новгородский храм". Глубокая скорбь о несправедливых суждениях сказывалась в этом замечании.
Помню, как мне приходилось представлять на благословение Иерархов и эскизы стенописи Святодуховской церкви в Талашкине под Смоленском, и иконостас Пермского монастыря, и мозаики для Шлиссельбурга, и роспись в Пскове. А иконы нашей иконописной мастерской, писанные как учащимися школы, так и инвалидами Великой войны, широко расходились по Руси и заграницей, внося в жизнь истовые изображения Святых Ликов. Видимо мне, что из учащихся иконописной мастерской некоторые, проникнутые религиозными основами, приняли монашеский чин и подвизаются и ныне в монастырях. Еще не так давно имели мы трогательное письмо от одной нашей бывшей ученицы, сердечно благодарившей за наставление в иконописании, которое ей как монахине особенно пригодилось для украшения ея обители.
Одним из последних благословений на храмостроительство было трогательное благословение покойного митрополита Платона нашей часовни в Нью-Йорке. Сам владыка по причине смертельной болезни уже не мог прибыть на освящение, но он прислал преосвященного Вениамина и весь клир свой, присовокупив свои трогательные благословения и пожелания. Священную хоругвь владыка освятил сам. Моя бытность в Париже одухотворялась еще близостью славного служителя Христова о. Георгия Спасского, одного из последних духовников моих.
И не могу не записать одного из удивительных рассказов его. О. Георгий рассказывал, как однажды он исповедовался одному чтимому иеромонаху Новоафонского монастыря. Продолжу рассказ в Его словах: "Бывает, что во время торжественных событий вторгается в нас посторонняя мысль; так же и тут. Иеромонах уже возложил епитрахиль на меня, а в меня проникла мысль, как же заплатить за исповедь? С одной стороны, он — монах, а я — иерей. С другой же — почему не внести обычную лепту? И вот мучила меня эта мысль, а в это время иеромонах снял епитрахиль, возложил руку мне на голову и говорит: "А за исповедь я вообще денег не беру".
Такими необычными знаками была наполнена жизнь о. Георгия. Сама кончина Его была завидно необычайная. Во время лекции своей "Единение в Духе Святом" о. Георгий как-то особенно проникновенно произнес слова "объединение и Духи" и затем медленно склонился на кафедру. Все слушатели застыли в ожидании, предполагая напряженный экстаз любимого пастыря. Когда же подошли к Нему, то оказалось, что Он уже отошел. Так необычно светло, в мысли о Духе Святом, отошел светлый пастырь. Необыкновенно вдохновительно вспоминать о пастырях светлых, которые среди тьмы невзгод силою духа своего приносили твердость и мужество и неутомимо направляли к труду и строению.
Как поразительно начинается акафист Преподобному Сергию: "Избранный от Царя Сил Господа Иисуса, данный России Воеводо...".
Воеводы духа, строители жизни, истинные оплоты просвещения всегда живы.
1934 г.
Пекин
Публикуется по изданию: «Наша Заря», 13 декабря 1934 г.
Где только не зажглись светлыми огоньками елочки в священную Ночь Сочельника. Где только не было произнесено имя Христа Господа, и какие новые знаки почитания не воздались от путников, к кострам сошедшихся.
Сколько раз уже засветилась елочка в далеких Гималаях. То внутри жилья, а чаще среди горных просторов сияло Священное Древо. Приходили к нему нежданные гости, и даже самые дальние путники почтительно поклонялись, видя и зная глубокую сущность обряда. Часто эти незнаемые путники спрашивали: "А можно ли засветить огонек и можно ли принести плоды или печенье к празднику?"
Так же светилось деревцо и в Тибете. А сколько раз оно зажигалось уже и в Америке, и во Франции, и в Швеции, и в ледяной Карелии.
Не потребовались ли Миру еще огни, еще Священные Укрепления? Как же так случилось, что воссияли Священные Огни в местах совершенно новых? Знаю, как и в пустынях африканских, и в зарослях тропических рек Южной Америки, и на всяких далеких островах зажигались эти дотоле небывалые Огни.
Итак, среди смущений и ужасов, среди разрушений и недоумений каким-то несказуемым великим путем растет что-то такое необычайное, к чему ухо людское даже не умеет прислушаться. А око человеческое даже не верит себе и наверное сочтет Священные Огни в далеких горах лишь маревом или призраком. Хотелось бы на каком-то незримом воздушном корабле в Великую Ночь облететь все заокеанские пространства, где рассыпались и воссияли Огни в "рассеянии сущих". Как сияющая сеть, вспыхнут эти свечки и лампады, и какие священные слова сложатся из этих искр сердечных.
Если бы только все эти в "рассеянии сущие" могли вспомнить, какое их множество. Если бы каждый засвеченный огонек не показался затерянным, но был бы понят как часть Великого Священного Узора земного?! Одно сознание такого беспредельного единения уже утрет много слез и уничтожит горькие зерна. Одна из главнейших причин горечи, подозрения и клеветы заключается в неосознании светлых возможностей и действенных знаков добра. Если бы в одну ночь, в эту Светлую, прекрасную ночь, Великие Прозрения сошли бы всем, кто возжигает свечу светлую! Как проник бы этот животворный огонь в сердца человеческие. Эти сердца поняли бы, что не отвлеченное, не призрачно далекое, но самое нужное, неотложное и действенное сходит и укрепляет их сознание в дружелюбии. Это чувство повело бы к той общей радости, без которой немыслимо созидание.
Где же и когда заповедано, чтобы люди зверино рычали и грызлись, измышляя оскорбления? Даже самые ограниченные в глубине души своей понимают, что путь раздражения, отделения и человеконенавистничества не есть путь, заповеданный Заветами.
Каждая засиявшая в Христову память елочка пусть будет тем светлым путевым знаком, который сияет сейчас по всему миру. Тогда, когда многие по неразумию мыслят об утеснении, именно тогда вспыхивают знаки Добра на таких горных высотах, куда ранее они еще не достигали.
Да сияет во всех странах мира Священное Древо Господне.
Полетит в священном дозоре Ангел Божий и, увидя новые огни, скажет: "Господи, вместо того, чтобы увидеть наступление тьмы — узришь Огни Светлые. Показались там, где не было их ранее. Точно бы засветились целые леса по всему пространству земному. Даже в пустынях, даже на кораблях среди океанов возжжены были свечи. Да будет прославлено всею землею имя Твое, Господи!"
13 Декабря 1934 г.
Пекин
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
В Пекине дошло до нас сведение о том, что и Успенскому Собору, этой одной из величайших исторических святынь, угрожает опасность разрушения. Еще не так давно такое сведение было бы просто невообразимым. Просто сочлось бы недопустимым кощунством, невозможным для газетного листа. Но сейчас все делается возможным. Каждый день газетные листы пестрят самыми постыдными для человечества сообщениями.
В то же время какие-то невежды продолжают шептать: "Если и Красный Крест был неуважаем во время минувшей войны, то и Знамя охранения Священных Сокровищ Культуры тоже не будет почитаемо". Какое глубокое и косное невежество может изрекать эти вредные слова. Все равно, что если бы кто-то сказал: "Если существуют убийства, то к чему все заповеди и законы против этого преступления".
Лишь темный сатанинский ум может прельщать людское мышление, чтобы оно перестало заботиться о всем том, чем жив дух человеческий. Существуют такие бездны тьмы, откуда проистекают все темно-прелестнические шепоты о том, что все облагораживающее, вдохновляющее и возвышающее человеческое сознание не нужно, несвоевременно, неуместно. Точно бы человечество готовилось вернуться к каким-то звериным временам.
Такие злошептатели и разлагатели, конечно, прежде всего сами являются участниками кощунственных, невежественных разрушений. Тот, кто сомневается в действенности доброго порыва и добротворчества, тот уже сам становится содеятелем этих темных сил. Каждый сеятель сомнения уже есть сотворец зла. Сколько злобных и невежественных попустительств сотрудничало в уже совершенных и непоправимых злодеяниях. Не только те, кто фактически разрушал бесценные мировые сокровища, но и те, кто мысленно тому попустительствовал, все они сотрудничали в том же позорном деле.
Когда кто-то шепчет, что несвоевременно думать о защите Культурных Ценностей, тогда тот или слеп или злонамерен.
Где же Симонов монастырь, где же собор в Овьедо, где же Шанхайская библиотека, где же старый Реймс, где же то множество незаменимых наслоений священной древности, которое было сметено на наших глазах среди так называемого культурного века? Почему же в Лувре на "Анжелюсе" Милле навсегда остались позорные дикие порезы? Ведь не полчищами Атиллы они нанесены? Ведь не вандалы и геростраты выразили в них свою звериную свирепость!
Почему-то эта невежественная свирепость должна проявляться на всем лучшем?
А многие современники того будут лицемерно уверять, что вообще неуместно и тщетно даже мыслить о сохранении истинных сокровищ человечества. Конечно, такие злошептатели, они и не творили сами, и не собирали, и никак не охраняли духовные ценности. Мало того, что они не собирали, они, конечно, и не изучали даже историю искусства и культуры. В самодовольном невежестве они пытаются вовлечь и общественное мнение в свою темную бездну. Они корчатся в злобных судорогах, когда слышат, что где-то и что-то сохраняется и изучается. Вместо того, чтобы радоваться и сочувствовать осуществлению Пакта по охранению мировых сокровищ Культуры, дикие невежды пытаются хоть чем-нибудь затруднить и это, казалось бы, всем понятное и простое в приложении стремление.
Но как бы ни пытались невежды затруднять пути Культуры, все же лучшие элементы человечества останутся на страже всего Священного, Прекрасного и Познавательного. Они перенесут через все потемки Светильник Добра непотушенным. Силою духа своего они воспротивятся всем кощунственным и невежественным разрушителям.
Если кто-то из друзей Добра призовет и укажет, что где-либо Величественная Святыня находится в опасности, то во всех просвещенных местах мира отзовутся лучшие голоса и все благородное содрогнется от возможности нового злодеяния над святынями человечества.
Знамя-охранитель культурных ценностей будет путевым знаком в охранении священных человечеству памятников. Если, к прискорбию, с одной стороны, злоба и невежество создаст опасности разрушений, то не забудем, что именно теперь спешно происходит и ратификация Пакта по охранению священных и неповторимых памятников.
Не забудем, что признание Красного Креста потребовало более 17 лет; будем уверены, что недалеко то время, когда Знамя и закон-охранитель культурных ценностей будет всемирным.
16 декабря 1934 г.
Пекин
Публикуется по изданию: «Новая Заря». Сан-Франциско, 9 февраля 1935 г.
Императорское Общество Поощрения Художеств* являлось во все время своего столетнего существования совершенно особенным учреждением. От первых дней оно привлекло в состав свой многих замечательных людей, а затем сделалось неразрывно близким с Императорским Домом. Д. В. Григорович, пользуясь влиянием своим, укрепил в уставе Общества необыкновенную прерогативу, а именно, особую привилегию состоять под непосредственным покровительством Их Императорских Величеств. Это особое обстоятельство давало Обществу нашему право непосредственных, личных, высочайших докладов поверх всех министерств. Таким образом, во многих случаях наше Общество было поставлено в лучшие условия, нежели сама Академия Художеств. В архивах Общества оставались многие знаменательные высочайшие резолюции, показывавшие, насколько в нескольких поколениях Общество пользовалось исключительным вниманием Императорского Дома.
Среди деятелей Общества во все времена появлялись люди весьма значительные. Великая княгиня Мария Николаевна, а затем принцесса Евгения Максимилиановна долгие годы в качестве председателей Общества лично вносили свое благотворное влияние, принимая участие во всех благообразных делах Общества. Графы Строгановы, граф Паскевич, Островский, Балашов, Григорович, Верещагин, барон Фредерике, Куинджи, герцог Лейхтенбергский, Рейтерн, Колзаков, Тевяшов, Мякинин, Стасов, граф Голенищев-Кутузов, Гнедич, Нечаев-Мальцев, Бенуа, князь Путятин и множество других известных деятелей и собирателей художества разновременно вносили труды свои на пользу учреждения.
В свое время секретарь Общества Собко разбирал многолетнюю переписку в наших архивах, связанную с именем Гоголя, Иванова, Брюллова, Айвазовского, Антокольского, Рубинштейна и многих других художников на разных поприщах искусства.
В истории развития Общества поучительно было наблюдать, как из сравнительно небольшого кружка любителей художеств со времен Александра I Общество постепенно выросло в мощное учреждение, имевшее несколько домов, включавшее в себя наиболее многолюдную в Империи школу (более 2000 ежегодных учащихся), интереснейший музей, ряд изданий и устройство всем известных крупных выставок — все это входило в многообразную деятельность, объединенную стимулом — поощрение художеств.
Д. В. Григорович, незадолго до смерти своей, призвал меня в качестве помощника директора музея, в котором он значился директором. Это было очень интересное переходное время, когда в делах Общества еще принимали участие и старый граф Паскевич, и Балашов, и Колзаков, и Рейтерн, и сам столько потрудившийся для учреждения маститый и много видавший Дмитрий Васильевич Григорович. На многих выступлениях Общества еще отмечались старинные традиции. Еще недавно Император Александр III приезжал один в ранний час на передвижную выставку и отбирал знаменитые теперь картины для будущего Русского Музея. В биографиях Императора не вполне отмечалась эта благостная, характерная черта его личного участия в процветании национального искусства. Еще были живы в памяти Общества ценные дары музею, полученные через великую княгиню Марию Николаевну. Еще жив был старый сторож Максим, весь увешанный медалями, который был как бы неисчерпаемым сказителем былин о всяких достопримечательных былых днях Общества. Как сейчас еще вижу его серебристо-белую голову в значительных рассуждениях о разных знаменательных посещениях.
Неиссякаемы были и повествования такого большого художника, как Дмитрий Васильевич Григорович. Жаль, что огромное большинство этих неповторяемых бытовых ценностей осталось незаписанным и невосстановимым. С неподражаемым юмором, а иногда с высоким вдохновением Дмитрий Васильевич не скупился набросать живые картины минувшего быта. Тут проходили и трагический облик Александра Иванова, и блестящая характеристика Брюллова, и воспоминания о римской жизни Гоголя, и жизнь Тургенева, и многих других, каждая подробность о которых теперь приобретает такое исключительное значение. Среди римских впечатлений восставали образы братьев Боткиных, последний из которых, Михаил Петрович, являлся преемником Григоровича по музею Общества.
Не буду таить, что Михаил Петрович Боткин в свое время доставил мне немало забот и хлопот. Шестнадцать лет потребовалось прежде, чем мы вполне сжились в работе, но и его вспоминаю всегда очень сердечно. В нем оставались черты воспоминаний Иванова и Гоголя. Сам он напоминал нам чем-то Ивана Грозного, а его страсть к собирательству примиряла с другими чертами характера. Во всяком случае, в конце концов, мы расстались с ним большими друзьями. Если Куинджи учил одним сторонам жизненной борьбы, то и М. П. Боткин, со своей стороны, вольно и невольно закалял волю и осмотрительность.
Среди этих деятелей старых традиций получалась своеобразная и тоже неповторимая связь с новейшими течениями до Дягилева включительно. Как ни странно, но именно многие из самых старых деятелей находили живой контакт с новыми течениями, в которых незабываем был и национальный историзм.
Ведь "Мир Искусства" оценил по существу и достоинству русскую иконопись и славный русский портрет, незабываемая выставка которого была устроена именно "Миром Искусства" в Таврическом Дворце. Изучение русских миниатюр, как бы забытых иллюстраций, и открытие вновь старо-русского помещичьего обихода всегда останется среди заслуг "Мира Искусства". А в этих устремлениях такие живые памятники прошлого, как Григорович или Боткины, или Паскевич, являлись живыми звеньями, связующими с жизнью прежних лет. Теперь особенно ценно обернуться на то обстоятельство, что нигилистические заблуждения конца девятнадцатого века не вошли в строй Общества Поощрения Художеств, который от ивановских, брюлловских, гоголевских традиций как бы шагнул к новейшим течениям.
Правда, передвижные выставки всегда были в стенах Общества, и знаменитая кучка через Стасова и Собко всегда оставалась оцененной. Но нельзя же ни Мусоргского в музыке, ни Сурикова в живописи относить к течениям конца девятнадцатого века. Такие гиганты творчества, они являются национальными устоями вневременных школ.
Хочется лишь подчеркнуть, что хотя Общество Поощрения Художеств естественно отражало в себе все русские художественные течения, но в существе своем оно как-то особенно легко связало старинные традиции с новейшими течениями. Может быть, сама атмосфера старинного уклада в его лучших чертах помогала усвоению новых толкований национальных сокровищ.
В то же время школа Общества Поощрения Художеств всегда оставалась истинно народною школой. Она была вполне доступна и по дешевизне обучения, а кроме того, у нас бывало до 600 бесплатных учащихся. Кроме того, никакие ни сословные, ни расовые отличия не служили препятствиями. Без преувеличения можно сказать, что в буквальном смысле рядом с великим князем трудился рабочий какого-нибудь завода. И программа школы никого не стесняла, ибо каждый совершенно свободно мог избирать и совершенствоваться в тех предметах, которые ему были ближе и нужней.
В свое время через школу Общества Поощрения Художеств как ученики прошли и Репин, и Верещагин, и Билибин, и Лансере, и многие, многие, которые останутся на почетных страницах истории русского искусства. Среди профессоров школы такие имена, как Ционглинский, Щусев, Самокиш, Щуко, Рылов, Бобровский, лишь показывают, что в школе не было предвзятости, но, наоборот, каждый выдающийся деятель искусства был доброжелательно призываем потрудиться.
За последние годы с Обществом Поощрения Художеств было дружески связано и издательство Евгениевской Общины*. Это издательство художественных открыток оставило в течении русского искусства свою прекраснейшую страницу. Оно широко распространяло как русские, так и иностранные художественные произведения. Распространяло сведения об исторических памятниках России и всегда привлекало к ближайшему участию наиболее свежие и широко мыслящие силы. Сколько новых и подчас очень молодых собирателей было создано этими изданиями Евгениевской Общины. Сколько новых сведений о сокровищах русских общедоступно вливалось в широкие народные массы.
Прекрасное, благородное дело; уже теперь многие эти издания являются библиографической редкостью. А сколько этих изданий сейчас разлетелось по зарубежью! Нет такого удаленного острова, где бы не нашлась хотя бы одна Евгениевская открытка.
Точно так же мне приходилось с радостью убеждаться, как широко сейчас разбросаны бывшие учащиеся нашей школы Поощрения Художеств. Из каких только дебрей тропических, нагорных или арктических не приходится получать знаки от наших бывших учащихся. В больших трудах многие из них; всем нелегко, но доброжелательство и добрая память звучит в их письмах и отголосках. А если в итоге и в основе внедрилось доброжелательство и не сломлено оно никакими невзгодами, это уже будет очень добрым знаком.
Да живут добрые знаки!
17 Декабря 1934 г.
Пекин
Публикуется по изданию: Газета "Сегодня". Рига, 25 августа 1937 г.
Вблизи нашего поместья* была мыза, еще во времена Екатерины Великой принадлежавшая какому-то индусскому радже. Ни имени его, ни обстоятельств его приезда и жизни история не донесла. Но еще в недавнее время оставались следы особого парка в характере могульских** садов, и местная память упоминала об этом необычном иностранном госте. Может быть, в таком соседстве кроется и причина самого странного названия нашего поместья — Ишвара или, как его произносили — Исвара. Первый, обративший внимание на это такое характерное индусское слово, был Рабиндранат Тагор, с изумлением спросивший меня об этом в Лондоне в 1920 году. Сколько незапамятных и, может быть, многозначительных исторических подробностей заключило в себе время Екатерины со всеми необыкновенными иноземными гостями, стекавшимися к ее двору.
Помню, как в приладожских местностях, среди непроходимых летом болот, один наш приятель архитектор нашел признаки давно покинутой, екатерининских времен, усадьбы с еще обозначавшимся огромным парком и заросшими угодьями. Среди соседних сел сохранилось лишь смутное предание о том, что здесь жила одна из фрейлин Екатерины, приезжавшая в отрезанную усадьбу еще по зимнему пути и остававшаяся безвыездно до осенних заморозков. В самом построении такой необычайной, трудно досягаемой усадьбы уже заключалось что-то необыкновенное. Но даже на таком, сравнительно коротком протяжении времени, народная память уже ничего не сохранила.
Как же мы должны не сетовать на приблизительность суждений о давних исторических событиях, когда в течение столетия уже совершенно изглаживаются, может быть, очень замечательные подробности быта.
Помню, как однажды на Неве, в местности так называемой Островки, было случайно открыто петровских времен кладбище. Среди могил оказалась гробница какого-то сановника первого класса, судя по вышитым на остатках камзола регалиям. Значит, место должно было быть довольно известным и само лицо первого класса — историческим. Но никто не помнил ни об этом сановнике, ни даже о самом случайно открытом кладбище.
Также помню, как однажды в Александро-Невской Лавре, под храмом, пропала именитая могила Разумовского. На его месте почему-то поместился совсем другой генерал, и только на старинном плане могил собора еще значился первый насельник этого исторического места успокоения. Значит, ни знатность, ни внимание потомков все же не уберегли исторический памятник.
Вспоминаю это к тому, что, по пушкинскому выражению, люди так часто бывают "ленивы и нелюбопытны". Мало того, они часто любят глумиться над археологией, генеалогией, геральдикой и вообще над историческими науками, обзывая все это ненужным хламом и пережитками.
Среди такого невежественно-презрительного отношения ко всему бывшему не замечается никакой светлой устремленности к будущему. Если бы кто-то сказал, что ему некогда думать о прошлом, ибо все его сознание устремлено лишь в будущее, тогда можно бы пожалеть о его ограниченности, но все же понять эту своеобразную устремленность. Но когда люди по лености и нелюбопытству даже о ближайшем прошлом забывают, а в то же время по убожеству и косности не позволяют себе даже помыслить о будущем, тогда получается какое-то неживое состояние организма, ибо организм лишь пищеварительных функций не может быть существом человеческим.
Вы можете с прискорбием наблюдать, как люди упорно отказывают себе в познавании, до сих пор считая, что многое прочтенное ими или совратило бы или отвратило бы их от чего-то. Даже теперь приходилось видеть якобы образованных людей, которые, не стыдясь, уверяли, что грамота приносит лишь несчастье народу, и некоторые присутствующие втайне сочувствовали такому убожеству. В таком случае действительно знание обращалось в суеверие, и предрассудки замещали разумные познавания. Не будем думать, что эти мысли относятся лишь к прошедшим временам. Мы видим и сейчас во множестве случаев потрясающую умственную неподвижность и затхлость. И посейчас можно, казалось бы, в просвещенных городах Европы узнавать о людях, никогда в течение жизни своей не выходивших за пределы своего родного города и с гордостью признававшихся в такой неподвижности. Мало того, бывали случаи, когда люди во всю жизнь не переходили моста в своем городе и считали это как бы семейной традицией. И в то же время из далеких пустынь Азии выходили многозначительные вести о том, как путешествие признавалось необходимой частью образования. Казалось бы, все хорошие традиции должны были бы лишь эволюционно развиваться, но на деле часто выходит иначе, и какие-то темные ограниченности продолжают торчать, как изъеденные кочки среди светлого потока.
Все как в великом, так и в малом. Кто пренебрегает наблюдательностью за окружающим, тот не взвесит и волн исторической последовательности.
Когда говорится о том, что от самых первых школьных дней в учащихся должна быть развиваема и глубокая наблюдательность, и внимательная заботливость, и бережность, это не будет педагогическою скукою, но наоборот — лишь естественным и живым подготовлением к бодрой, настоящей жизни.
Так же и в домостроительстве, в чистоте, в культурности всех взаимоотношений основою будет не условие благосостояния или богатство, но именно утонченность сознания, которая породит чистоту, привлекательность и созидательное доброжелательство.
Нельзя безнаказанно уничтожать. В естественной эволюции одни формы перерастают предыдущие. Но такое улучшение форм не имеет ничего общего с тлением разрушения. Когда мы твердим о внесении в жизнь взаимоуважения, познавания, охранения всего прекрасного — это не касается только прошлого как такового. В каждой бережности к творческому сокровищу уже заключается преддверие к будущему. Потому всякое живое изучение процессов жизни и творчества никогда не будет отвлеченным, но именно будет жить во всей своей способности нового творчества и созидания.
В изучении созидательства заключено и понимание реальности. Инстинктивно люди восстают против отвлеченного, абстрактного, противополагая его всему живому и существенно нужному. В конце концов, всякая абстрактность есть только символ нежизненности. Великая реальность всего сущего во всех своих многообразнейших проявлениях противополагает себя так называемой отвлеченности. Всякое живое изучение уже есть привлеченность, а не отвлеченность. Живой молодой ум не увлечется чем-либо абстрактным, предпочитая ему жизненное. В этом будет совершенно естественная потребность в устремлении ко всему прекрасно жизненному.
Потому, когда зовем изучать прошлое, будем это делать лишь ради будущего. Потому-то, когда указываем беречь культурное сокровище, будем это делать не ради старости, но ради молодости. Когда упоминаю о взаимоуважении, о бережности и об осмотрительности, будем иметь в виду именно качество истинного строителя. Среди этих качеств строитель запасет и трудолюбие, и дружелюбие, и мужество.
18 Декабря 1934 г.
Пекин
Публикуется по изданию: "Новая Заря". Париж, 17 ноября 1937 г.
* В Царскосельском уезде (Прим. автора).
Стих Иосафа-Царевича о пустыне
О, прекрасная пустыня.
Приими, мя в свою пустыню,
Яко мати свое чадо,
Научи мя на все благо.
В тихость свою безмолвную,
В палату лесовольную,
Любимая моя мати,
Потщися мя восприяти.
Всем сердцем желаю тя.
На царские си палаты златы
Не хощу взирати;
Покоев светлых чертоги,
Славы и чести премноги
Бегаю, яко от змия.
Пустыня моя, приими мя,
Суетного, прелестного,
Века сего маловременного;
Своя младые лета
Отвращу от всего света.
О, прекрасная пустыня,
В любви своей приими мя,
Не устращи мя своим страхом.
Да не в радость буду врагом.
Пойду я в твои лузи зрети
Различные твоя цветы.
О, дивен твой прекрасен сад,
И жити в тебе всегда рад.
Древа ветки кудрявые
И листвие зеленое
Зыблются малыми ветры,
Пребуду аде своя лета,
Оставлю мир прелестный,
И буду аки зверь дикий,
Ин во пустыне бегати,
День и нощь работати.
Сего света прелести
Душу хотят в ад свести,
Вринути в пропасти темны,
В огненны муки вечны;
Всегда мя враг прельщает,
Своя сети поставляет.
И како начну плакати,
Умильно звати и рыдати:
Милостивый Мой Боже,
Уповаю на тебе аз,
Скитаюся в сей пустыни,
В дальней и дальней пустыне,
Но аз к тебе прибегаю
И жити в тебе желаю.
Мене грешного соблюди,
От вечные муки мя избави.
О, Христе всех, мой Царю,
Всегда тя благодарю,
Мене грешного соблюди,
От мук вечных изми же
Небесного царствия,
Радости и веселья
Со святыми причти, мя
Во вся веки веков, Аминь.
Стих об Иосафе-Царевиче
Из пустыни старец
В царский дом приходит.
Он принес с собою,
Он принес с собою
Прекрасный камень драгий.
Иосаф-царевич
Просит Варлаама.
Покажи сей камень,
Покажи сей камень,
Я увижу и познаю цену его.
Царевич дивился
Одежде пустынной,
Варлаам сказует,
Варлаам сказует,
Что в пустыне не без скуки жить всегда.
Остался царевич
После Варлаама.
Завсегда стал плакать,
Завсегда стал плакать,
Не хощу я пребывати без старца.
Удобь же ты можешь
Солнце взять рукою,
А сего не можешь,
А сего не можешь
Оценити во вся веки без конца.
О, купец премудрый!
Скажи мне всю тайну,
Как на свет явился,
Как на свет явился
И где ныне пребывает камень той?
Пречистая Дева
Родила сей камень,
Положен во яслях,
Положен во яслях
И прежде всех явился пастухам.
Он ныне пребывает
Выше звезд небесных;
Солнце со звездами,
А земля с морями
Непрестанно славит Бога завсегда.
Оставлю я царство
И иду в пустыню.
Взыщу Варлаама,
Взыщу Варлаама,
И я буду светозарен от него.
Пустыня любезна,
Доведи до старца,
И я ему буду,
И я ему буду
Служить верно, как отцу.
Молю тебя, Боже,
Пресладкий Исусе,
Даждь мне получити,
С Варлаамом жити
Во вся веки без конца.
Сказала пустыня
Отроку младому:
Горько во мне жити,
Горько во мне жити,
Всегда быть в молитве и посте.
Около имени Святого Иосафа-Царевича Индийского собралось много трогательных стихир с зовами о пустыне. В далекой тайге, в лесах непроходных, на берегах светлых озер сложились многие сердечные зовы. Недалек от них и град Китеж, и все белые грады. Для вдохновенных сочинителей стихир пели свои небесные напевы и птицы Сирины и Алконосты. Где-то далеко стояли обители Синайской пустыни и звучали трогательные заветы Исаака Сирина о пламени вещей.
В священных напевах об Иосафе-Царевиче звучит не только утверждение, но именно и трогательность. Нам приходилось слышать эти напевы в Алтайских нагорьях. В устах пастухов звучали они как-то особенно убедительно. На цветущих пригорках сидели одинокие пастыри, и никто бы не мог сказать, сколько веков уже воспринимала пустыня те же самые благовестия о драгоценном камне, о прекрасной пустыне и о Старце премудром. Пелись эти стихиры именно на цветущих лугах, и певцы знали эту пустыню прекрасною. Ради ее несказанно вечной красоты и само уединение становилось прежде всего прекрасным. Правда, покидались чертоги, но покидались они ради пустыни прекрасной.
Много зависит от того, в каких именно условиях первый раз услышать какую-то весть. Может быть, если бы услышать стих о Царевиче Иосафе в шуме и звоне городском, он не уложился бы так просто убедительно, как среди пустынных и цветущих нагорий. Ему не мешало залегшее стадо, ему были близки цветики, нарванные пастушонком. Сама ивовая, с нарезанной корой, палочка — этот легкий пастушеский посох не был оружием, но был легким и приятным другом путника-пастуха. И среди ночи, когда загорался маленький пастушечий огонечек, пустыня не становилась ужасной, ибо знали пастухи о том, что она прекрасна.
В скрынях народной мудрости сохранено и посейчас так много убедительно прекрасного. Конечно, это прекрасное нуждается и в убедительных напевах, требует и той величественной обстановки, где оно зародилось. Где слушали эту песню не только стада, но и цветы, и камни. Может быть, как в старой балладе, камни заключали слова проповедника своим мощным "Аминь". Всегда, когда противополагается красота природы очарованию города, то не вспомнится ли уход Царевича Иосафа от чертогов в пустыню прекрасную.
24 Декабря 1934 г.
Пекин
Публикуется по изданию: "Рериховский вестник". СПб, 1992, № 4.
Уже много раз и в разных странах приходилось неожиданно узнавать о самовольном включении моего имени в какие-то союзы и общества. Первый раз в 1900 году, в бытность мою в Париже, я к удивлению моему узнал, что заочно и самовольно был избран членом некоего союза в России, в котором я и не предполагал принимать участие. Выйти оттуда оказалось гораздо сложнее, нежели можно было предполагать. Прошло несколько лет, пока нашлась подходящая формула, чтобы изъять свое имя.
Затем в 1906 году я совместно с целой группой художников оказались внесенными в списки какой-то сомнительной партии под громким названием "Правовой порядок". Хотя мы все и заявили о том, что ничего общего с такой партией не имеем, но немало хлопот и недоразумений произошло около этого эпизода. Затем мое имя попало в списки некоей консерватории, вероятно, с какой-то для кого-то утилитарной целью. К сожалению, не так легко бывает изъять что-то попадающее в печатные списки или заголовки.
С тех пор много раз к несказанному изумлению приходилось встречать свое имя в самых непредвиденных комбинациях. Целые страны и океаны иногда на значительное время скрадывали такие фантастические открытия. И опять приходилось писать, заявлять. И кто мог поручиться, что где-то, кто-то и как-то не был вводим в заблуждение? Конечно, такой заблуждающийся всегда был в значительной степени виноват сам, ведь он не желал справиться в официальных источниках наших учреждений или не трудился даже развернуть справочные книги Америки или Англии, или Индии. Так или иначе, всякое самовольство является характерной чертой нашей современности.
Безнаказанно можно включать кого бы то ни было в любые комбинации, надеясь, что время и пространство явятся достаточными прикрытиями. Когда же вы помещаете список организаций, где принимается участие, при этом тоже найдутся люди, которые спросят вас: "Зачем вы это делаете?". Милые друзья, хотя бы для некоторой самозащиты от всяких неожиданностей и даже неприятностей. Во всяком случае, можно признавать те списки, которые деланы с ведома самого упомянутого лица.
Изымать из каких-то неведомых оповещений имя совсем не так легко, как кажется. Так, например, как-то некий генерал привез из Берлина в Париж сведения, якобы совершенно достоверные, о некоторых сотрудничествах с одной из Южно-Американских республик. Сведение не содержало в себе ни одной доли правды или даже правдоподобия. И тем не менее в собраниях учреждений оно обсуждалось как совершенно несомненное. Само официальное разъяснение этой республики было, конечно, заслушано, но кто знает, было ли оно принято с доверием.
Еще хуже выходит иногда с опровержениями в прессе. Помню, как однажды известный американский писатель поместил большую статью о нашей экспедиции, в которой сообщались совершенно фантастические сведения, неизвестно откуда почерпнутые. Затем от друзей своих писатель узнал, в какую бездну лжи он был кем-то вовлечен, и стремясь к справедливости, пожелал исправить свои ошибки. Но и тут он не обратился к первоисточникам и излил свое симпатичное настроение опять в таких своеобразных формах, что осталось большой задачей решить, была ли лучше его первая статья или так называемые поправки. Помню и другой любопытный случай, когда один враждебный писатель в Париже посвятил длиннейший фельетон, состоявший из какой-то сплошной ерунды. Но другой, тоже не менее враждебный автор, не вынес этих отрицательных гиперболоид и вступил в борьбу с первым писателем. По этому поводу было замечено: "Редкое зрелище: борьба скорпиона с тарантулом".
Иногда самые, казалось бы, простые обстоятельства никак не могут естественно разрешиться, если они хотя бы немного выходят за пределы обычных условий. Неоднократно в печати мне приходилось высказываться против выставочных призов и медалей как самых нежелательных условностей, к тому же очень часто и вообще несправедливых. Естественно, что в силу этих моих утверждений сам я уклонялся от подобных присуждении, о чем и заявлял, давая картины на выставки. Конечно, такое условие могло показаться кому-то неубедительным. После международной выставки в Милане мне было сообщено о присуждении золотой медали. Я указал на мое первоначальное условие. Комиссар выставки сообщил мне с некоторым удивлением, что "это очень хорошая награда". Потребовалась длительная переписка, чтобы выяснить принципиальное отношение. Конечно, и комиссариат, и жюри остались в некоторой обиде. На выставке в Брюсселе с такой же медалью получилось еще хуже, ибо медаль как правительственная была выслана по дипломатическому каналу, и потребовались очень деликатные объяснения, чтобы избежать нежелательных осложнений.
Таким порядком даже на малых примерах можно видеть, как трудно бывает установить истину и принципиальное основание, если хотя бы отчасти это выходит за пределы рутины. Кроме избраний с какой-то для кого-то утилитарной целью, могут быть случаи, когда непрошенные избиратели совершенно искренне думают, что их избрание должно считаться даже почетным. Подите и убедите людей в противном. К этому помню, как однажды Леонид Андреев и Сергей Глаголь — оба друзья мои, приехали с настойчивым и внешне блестящим предложением вступить с ними в одно издательство. Как я ни пытался разъяснить им всю невозможность такого обстоятельства, они ни за что этому не поверили и обиженно качали головами, повторяя: "Значит, с нами-то не хотите". Конечно, через год они могли увериться в моей правоте, но наверное, весь этот срок в них оставалась известная горечь.
Не обходится и без комических эпизодов с заочными избраниями. Так, одно французское общество с громким титулом известило меня о состоявшемся избрании в число покровителей этого общества. Обстоятельство это забылось совершенно, и лишь через несколько лет, будучи во Франции, в разговоре в Министерстве Иностранных Дел упомянулся какой-то похожий титул. Я спросил об этом обществе, но несмотря на все, казалось бы, связи его с академией, никто из присутствующих не знал, существует ли оно еще. Оказалось, что общество все же существует и старинная традиция его несомненна, но узнать его ближайшую деятельность было довольно трудно. Впрочем, в таком центре, где тысячи всяких обществ и часто весьма старинных, никто этому и не удивляется. Но в маленьких местечках с ограниченной психологией и погрязших в предрассудках все кажется очень просто и несомненно решимым. До такой степени масштабы оказываются неприложимыми. И в этих соображениях невольно вспомнишь о пользе путешествий и широких ознакомлений. Они помогут освободиться от предрассудков невежества и не допустят до редикюльности. Можете ли вы, сидя, скажем, в Пекине, знать происходящее в Африке или судить о сегодняшнем дне Крита или Бразилии?
26 Декабря 1934 г.
Пекин
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
"Фарисеи же, услышав сие, сказали: Он изгоняет бесов не иначе, как силою веельзевула, князя бесовского" (Матф. 12. 24).
"А фарисеи говорили: Он изгоняет бесов силою князя бесовского" (Матф. 9. 10).
"А книжники, пришедшие из Иерусалима, говорили, что Он имеет в себе веельзевула и что изгоняет бесов силою князя бесовского" (Марк 3. 22).
"И призвав их, говорил им притчами: как может сатана изгонять сатану?" (Марк 3. 23).
"Но кто будет хулить Духа Святого, тому не будет прощения вовек, но подлежит он вечному осуждению" (Марк 3. 29).
"Сие сказал Он, потому что говорили: в Нем нечистый дух" (Марк 3. 30).
"Добрый человек из доброго сокровища выносит доброе, а злой человек из злого сокровища выносит злое" (Матф. 12. 35).
"Говорю же вам, что за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда. Ибо от слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься" (Матф. 12. 36—37).
"Тогда Иисус сказал: не десять ли очистились? Где же девять?" (Лука 17. 17).
"Порождения ехиднины! Как вы можете говорить доброе, будучи злы?" (Матф. 12. 34).
"Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо" (Лука 6. 26).
Только подумать, что несказуемое кощунство, выраженное в первых речениях, относилось к самому Господу. И в то же время вы чувствуете, что оба Евангелиста запечатлели это не случайно, но именно как одно из самых ярких противоположений Света. Какие-то темные сущности, прикрываясь ложною вывескою книжности, остались в такой темной дикости, что могли допустить такую непозволительную хулу. И какою скорбью звучат слова самого Господа, о которых Евангелист многозначительно добавляет: "Сие сказал Он, потому что говорили: в Нем нечистый дух". В самой неподдельной эпической скорбности этого замечания сказывается жизненная подробность того времени. Ведь так говорили и книжники, и члены синедриона; так же говорили, вероятно, торговки на рынке и все изгнанные торгующие во храме. Наверное, какие-то сотники или мытари, или самаряне возражали им, чистосердечно восхваляя чудесные деяния. А затем следует один из самых скорбных вопросов: "Тогда Иисус сказал: Не десять ли очистились? Где же девять?" Какая жизнь, и жизнь повседневная в этих простых словах, которые пройдут все века и все же не заставят о них достаточно помыслить.
Признательность всегда отмечалась как высокая утонченность, как признак возвышенного мышления. Скажем, как признак чистой сердечности. Грозно предостережение вопроса — "где же девять?" Ведь только один отдал отчет себе, что с ним произошло, и в этом сознании возвысил и очистил сущность свою. Когда вы читаете евангельские строки о многих тысячах исцеленных, о несчетных тысячах, видевших самые чудесные деяния, о тысячах накормленных, разве не встает вопрос уже не о девяти, а о несчетном числе? И в то же время Великий Светильник Апостол Павел чудес, кроме своего чудного прозрения, не видел. Велика была Его преуготованность! Из нее проистекла и неистощимость Его проповедей, хождений и пламенность воззваний.
Совсем другое.
Какие-то члены академии назвали фонограф Эдисона шарлатанством. Какие-то ученые смеялись над действием пара и поносили значение железных дорог и прочих, сейчас неотъемлемых от жизни открытий. Совсем в другом смысле, но тот же эпический вопрос о девяти и одном звучит при каждом приближении к истине. Эти девять, может быть, даже и не ушли, может быть, и не молчат. Не их ли гоготанье слышится иногда? И не изобретают ли они наиболее яркие поношения? Ведь существует не только отсутствие признательности, существует и восстание против истины. "Подчеловеки", или проще сказать — двуногие, в некоторой стадии своей истины не выносят. Кроту не нужен свет. Один намек на сияние уже обращает в бегство подземных тварей.
26 Декабря 1934 г.
Пекин
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
"Дано Преподобному Сергию трижды спасти землю русскую. Первое при князе Дмитрии; второе — при Минине; третье — теперь".
Так знает русский народ вместе с молитвами Христу Спасу, устремивший упование свое к Великому Предстателю и молитвеннику русскому, Преподобному Сергию Радонежскому. Акафист Преподобного начинается с многозначительного обращения: "Данный России Воевода". Во славословии Преподобному Он называется Воином Христовым. Таковы прозорливые определения, сложенные Высокими Иерархами Церкви Православной.
Высокий Воспитатель русского народного духа, Истинный Подвижник Православия, Воевода за правду и строительство Преподобный Сергий Радонежский является крепким прибежищем русского народа во все трудные годины земли русской. Жизнеописания Преподобного Сергия говорят о многих знаменательных чудесах Преподобного, и чудеса эти просияли не только при жизни Подвижника, но и после отхода Его в течение всех веков и до сего дня.
Знак Преподобного является тем Воеводским стягом, к которому сходятся все, в ком бьется русское сердце, в ком не закоснела горячая любовь к Родине.
Радостно узнать, что предполагавшееся общество имени Преподобного Сергия уже состоялось. Значит, среди множества храмов-светильников Преподобного зажглась еще одна сердечная лампада и состоялся еще один священный очаг, к которому сойдутся дозоры, взыскующие правды. Перед этим светильником пусть забудут люди все распри и разъединения. Невместно и неприлично русским людям дозволять силам темным разлагать и разъединять. Невместно перед Святым Ликом клеветать и лжесвидетельствовать. Невместно исполняться страхом и сомнением там, где горит правда Христова, вознесенная Священным Воеводою земли русской Преподобным Сергием.
Пусть Его Святое имя объединит всех взыскующих Родины. Да поможет Великий Предстатель перед Христом Господом. Да пошлет Великий строитель Свято-Троицких Лавр сердечную крепость на преодоление сил тьмы, злых безбожников и разрушителей добра.
Радостно слышать, что в нашей часовне Преподобного Сергия уже совершаются Богослужения, объединяющие русские силы. Верю, что всякие колебания и стыдные сомнения отпадут перед Ликом Христовым, перед иконою Преподобного Сергия, заповедующей великий пример неустанного, несломимого строительства. Да просветит Преподобный Воевода земли русской сердца народа, чтобы бодро и радостно, несмотря на все трудности, сошлись бы те, в ком горит сердечная лампада Света Неугасимого.
Шлю мой искренний поклон всем сходящимся в часовне Преподобного Сергия и знаю, что это великое Богоданное Имя соединит сердца верных сынов отчизны.
"Преподобный Сергий, Светлый Воевода земли русской, моли Бога о нас. Аминь".
Так недавно было приветствовано новое общество при музее в Нью-Йорке, которое будет собираться в часовне имени Преподобного. Не успело это приветствие дойти до Нью-Йорка, как получились сведения о вновь образовавшемся Духовном Содружестве имени Святого Сергия Радонежского в Шанхае.
Приведем газетную заметку ко дню основания этого содружества. В ней приводится прекрасное напутствие, сказанное настоятелем молитвенного дома о. С. Бородиным.
"В четверг 15 ноября в Воскресенском молитвенном доме состоялся молебен Св. Сергию Радонежскому, устроенный инициативной группой по сооружению киота иконы Преподобному.
Настоятель молитвенного дома о. С. Бородин после окончания молебна обратился к инициаторам с пламенным словом, в котором сказал:
"Пусть растет в числе содружество ваше, преданных сынов Православной нашей веры и Родины. Ваша вера и убежденность, ваша твердость, ваша борьба за правду в конце концов победит злобу и ложь, заставит раскрыть глаза многих, и Господь по молитвам Святого Преподобного Сергия низведет нам свет и правду, и силу страдалицы Родины. Как свет полудня, придет пред Лицом Божиим молитва наша, и могуществом мощи своей Он сохранит и соберет нас. Пусть же для нас в этот час моления не закроется источник надежды и бодрости, пусть далеко отойдет дух расслабляющего уныния, пусть не поколеблется в нас уверенность и наша верность Богу, Церкви и страждущей Родине. Смелее и смелее будем мы возглашать наше исповедание. Глубже и глубже будем мы проникаться верою и правдою наших убеждений, освященных Церковью, преданиями родной старины и кровью пострадавших за нее отцов и братьев, бесчисленных героев долга!
Да будет честь и слава стоящим на страже долга борцам за святое [святых] нашей Родины.
Всегда памятуйте и знайте, что там, где не слушают Христа и основанной им Церкви, там воцаряется дьявол; там, где искореняют пшеницу, вырастают плевела. Итак, с Богом, за работу. Аминь!"
После молебна инициаторы содружества имени Св. Сергия просили о. С. Бородина исходатайствовать благословение епископа на организацию духовного кружка имени Св. Сергия Радонежского при Бродвейской Церкви, который во главу своей духовной деятельности ставит себе задачу разъяснений и пропаганду среди русских людей духа деятельности и значения для России Преподобного, не раз выводившего нашу Родину из неминуемой гибели.
Кроме того, содружество ставит себе задачей помощь Православным Церквям в Шанхае, сооружение икон Преподобного Сергия и принимать участие в постройке собора.
Также приведем из радиопередачи "Вождь Духа" следующие отрывки:
"Но нельзя зажечь пламени Знания без внутреннего чувства Бога; нельзя, не приобщившись к сокровенным истокам тайноведения, создавать новые духовные ценности. Поэтому, чтобы оказаться достойным принять участие в строительной работе возрождения нашей Родины, сначала нужно внутренне подготовить себя к ней — преобразить душу, убрать обитель сердца. Твердо идти за мерцающим светильником Истины, упорно работать над своим духовным развитием. Последнее мы считаем особенно важным, ибо оно и является в наших глазах высшей ступенью Знания...
Совершалось чудесное национальное обновление и великий духовный подъем. Если мы пойдем к источнику этой благодати, то всегда найдем его в тенистых рощах Радонежа, в келье векового духовного вождя русского народа Святого и Преподобного Сергия Радонежского.
Историк Ключевский, человек, озаренный зорким духовным зрением в судьбу нашего народа, писал: "Русская государственность не погибнет до тех пор, пока у Раки Преподобного будет гореть лампада".
Мы уже упомянули, как в самые страшные моменты русской истории чудесное заступничество Преподобного спасало наш народ. Вспомним историю борьбы Дмитрия Донского, на котором было благословение Преподобного Сергия и который был осиян его творческим и дерзновенным духом. Вспомним времена смутного времени, когда настойчивые и повторные видения Преподобного к простым русским людям и посадскому мещанину Минину вывели их на великое служение своей стране. Все великие акты русской истории совершались под Знаменем Преподобного. Не видеть этого — значит иметь закрытые глаза.
Так и теперь, в эпоху разгула темных сил, первым этапом служения под знаменем Преподобного будет ясное осознание в наших сердцах Его как Водителя и Заступника перед Престолом Всевышнего. Уже сейчас начинают создаваться в разных местах нашего рассеяния часовни и алтари во имя Преподобного Сергия, и это радостное явление нужно расширить, нужно везде и всюду, где позволят обстоятельства, водружать его Образ и возжигать лампаду Света.
На протяжении истории русский народ всегда уповал на Преподобного и полагал на него свою волю и говаривал: "Преподобный знает, Преподобный сделает". От нас же самих нужен лишь духовный молитвенный подвиг, напряженность жертвенного горения и дерзаний к победе, и чтобы наши молитвы были услышаны им, очистить свои умы от грязных и злых мыслей, дабы мы воистину могли представлять из себя в его руках искусное оружие, могущее разить врага и на расстоянии.
Уже есть указания на то, что Преподобный Сергий начал новое служение своему народу. Уже идет по Москве и всем весям нашей Родины народная молва о все чаще и чаще повторяющихся явлениях Преподобного Сергия разным русским лицам. Эта молва уже гудит по России; ее отзвуки появляются в виде сообщений в русских газетах за рубежом. Мы иногда их сами читаем, а прочитавши наряду с очередным отчетом о состоявшемся бале или футбольном состязании — забываем и в худшем случае — не верим. О, если бы мы могли все поверить этой радостной вести, мы знали бы, что час восхода Солнца земли нашей — близок".
Можно бы привести и многое другое прекрасное из этой речи, которое прозвучало далеко по миру и наверно достигло многих слушателей прилежных. Светло звучали близкие всем нам заключительные слова: "Отче Сергий, дивний, с Тобой идем, с Тобой и победим".
Сама по себе идея такой радиопередачи, поистине, и прекрасна, и как нельзя более своевременна. Газеты, книги, речи достигнут одних, но в радиопередаче всегда заключается возможность, что где-то за пределами этих газет и речей кто-то совсем неожиданный услышит светлый сердечный зов. Где-то совсем новое сердце затрепещет от прикосновения слова истины.
Не скрываем от себя, что именно сейчас темные силы особенно ополчаются против Священного русского Имени Святого Сергия. И прямыми нападениями, и в очень хитросплетенных косвенных шептаниях темные силы пытаются воспрепятствовать несомненно нарастающему почитанию Имени Святого Сергия. В самых неожиданных концах мира Имя духовного Вождя русского вспыхивает мощно. Ведь не только соображениями, но ведением сердца знает народ, чему приходят сроки.
Никакой холод, никакие отрицания, никакая затхлость не могут преградить путь высокого Света.
Содружества имени Преподобного Сергия растут многообразно. Иногда они многочисленны по составу, иногда же они представляют из себя малые, но сплоченные добром ячейки. Если люди хотят собраться во имя добра, почитая Имя Великого Светильника земли русской, то даже самое заскорузлое шерстяное сердце и то не может препятствовать этому несению блага. Иногда слышались упреки в том, что хотя многие и много говорят о вере, но не так часто исповедуют ее делами, внесением в жизнь.
И вот происходит еще одно такое действенное исповедание. Казалось бы, тому можно лишь радоваться. Можно лишь приветствовать устои, противоборствующие всякому разложению и разрушению. Только темные изуверы могут жить отрицанием, изгнанием и поруганием.
Помню, как слезно благословил изображение Преподобного Сергия покойный митрополит Платон и, окропляя, залил у него на столе лежавшие бумаги. "Подумают, что и это слезы", — сказал Владыко. Уже близкий к кончине, он особенно сердечно трепетал на все молитвенное и строительное. Он же заповедал: "Рассылайте, широко рассылайте изображения Преподобного Сергия". О том же изображении из Югославии благословлял и митрополит Антоний. О том же благословлял и митрополит Евлогий. Столпы веры знают Устремления. Они будут рады слышать о нарастании содружеств Преподобного Сергия.
Издалека приходят вести о многих явлениях Преподобного. Народ их не только знает, не только почитает их, но и понимает всю срочность происходящего.
Итак, пошлем всем содружествам мысли о преуспевании и еще раз порадуемся, что само пространство, насыщаемое радиоволнами, звенит во благо Имени Преподобного Сергия.
30 Декабря 1934 г.
Пекин
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Безобидная картошка была обозвана "чертово яблоко". Сколько бунтов, убийств и ссылок произошло около этого "яблочка". Прививка оспы была названа "антихристовою печатью". Сколько врачей окончили жизнь свою мученически, и опять — убийства, мятежи и ссылки. Противочумная и противохолерная дезинфекция считалась дьявольским наваждением, и опять — те же убийства, мятежи и ссылки. Да что говорить о картошке и прививках, когда фонограф Эдисона получил во французской академии почетную кличку "уловки шарлатана". Можно приводить бесконечно мрачнейшие факты разгула невежества. Всякое благодетельное достижение где-то непременно называлось антихристовою печатью, чертовскими хитростями и, в лучшем случае, шарлатанством.
Просвещение требовалось повсюду. И теперь не только в Тибете, но и в некоторых местностях Америки земля считается плоскою, в виде тарелки. Когда же вы начинаете объяснять шарообразность и приводите пример кругосветных путешествий, то вам с усмешкою скажут: "С востока на запад еще можно кругосветно объехать, но с севера на юг это уже невозможно". Так люди и живут — с одной стороны, великолепные стратосферные взлеты и приготовления ракет на луну, а с другой стороны, земля — тарелка, которую держит на рогах бык; когда же он устает и перебрасывает землю с одного рога на другой, то происходят землетрясения. Все ясно и бесповоротно.
Немногим лучше обстоит дело и с такими чисто научными достижениями, как передача мыслей на расстояние. Бехтерева, который уже работал над этим вопросом, пытались назвать безумцем, да и теперь, когда целые десятки университетских профессоров заняты удачнейшими опытами в области передачи мысли на расстояние, то найдутся такие невежды, которые или назовут это утопией или сопричислят к какому-то темнейшему спиритизму. При этом даже не постесняются. Какой же может быть спиритизм по самому значению этого слова, когда сношения происходят между живыми людьми. Удачные опыты профессора Рейна в Дьюкском Университете, хотя и приветствуются небольшою просвещенною частью общества, но множество игнорамусов пытаются и тут набросить хоть какую-нибудь тень. Недаром писались целые книги о мученичестве ученых и художников.
Когда же, наконец, люди поймут, что сверхъестественного вообще не существует, а есть лишь изведанное и еще не изведанное. Казалось бы, все блестящие открытия последних лет должны привести человечество в разум.
<1934 г.>
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Новогодние вести
Несколько заглавий из новогодней газеты: "Расторжение договоров", "Величайшие военные маневры", "Погребение жертв", "Расстрелы", "Бандиты в окрестностях города", "Переговоры в опасности", "Новые беспорядки", "Корабельная забастовка", "Украденные дворцовые сокровища", "Ожесточенное сражение".
Таким порядком вступает в жизнь и этот новый год; мы писали как характеристику его — "Год великих борений. Год огненных стремлений к истине. Год рвения к жизни духовной. Год охранения сокровищ Культуры. Год меча мужества и доспеха светлого". Кому-то эта характеристика, может быть, показалась слишком напряженно суровой. А что скажет он, прочтя только что приведенные заголовки? Можно добавить, что содержание отпечатанных статей не только не сглаживает жестокого смысла заголовка, но даже во многих случаях усиливает его.
Итак, опять нужен великий оптимизм, чтобы усмотреть в проходящих нагромождениях созидательство. Казалось бы, чем больше созидательных знаков, тем и сумма их будет привлекательно-строительнее. Так должно бы быть. Предположим теперь, что каждое из перечисленных заглавий в основе своей стремится к тому или другому строению. Но не странно ли, что складывая все эти части вместе воедино, вы получаете нечто угрожающее в мировом масштабе. А ведь мы привели пример из сравнительно небольшой местной газеты, а что же сейчас освещают огромные газеты, выходящие в десятках страниц? Мы и то еще не упомянули, что чета Линдбергов будет свидетельствовать перед судом по позорнейшему для человечества делу варварского похищения и убийства их ребенка. А ведь одно это сообщение о неизреченном современном варварстве, разве оно не является мрачным знаком одичания?
Тут же, на тех же страницах, звучит и новогодняя молитва, начинающаяся словами: "О, Бог Всевышний, мы молим о любви". Прекрасное и всегда нужное моление о любви — "на земле мир, в человеках благоволение". Может быть, если бы действительно весь мир одновременно на всех наречиях, всеми своими лучшими словами одновременно воззвал о любви и благоволении, то, наверное, какое-то величайшее чудо совершилось бы. Но возможно ли, чтобы весь мир одновременно воззвал о благоволении? Все новейшие способы сообщения, вся та скорость ради скорости должны бы помочь такой возможности единовременного повелительного моления всего мира. Но скорость и стремительность ради стремительности о том ли мыслить будет?
Сейчас так модно устраивать всякие плебисциты и звать всех высказаться. А что, если бы устроить такой всемирный предварительный плебисцит о благоволении и любви? Кто бы оказался первым откликнувшимся? В каких формулах и с какими ограничительными условиями накоплялись бы эти голоса? Ведь одна такая последовательность оказалась бы несказанно поучительной в исследовании просвещенности мира.
Могли сказаться самые непредусмотренные неожиданности. Кто знает, может быть, наиболее сердечные благожелания пришли бы от совсем неожиданных людей из неожиданных мест. Кто знает, может быть, те, кого считают малоцивилизованными, очень сердечно восприняли бы повелительность этого зова. Может быть, там, где любовь повторяется чисто формально, там и такой плебисцит показал бы истинную сущность.
Один великий художник, сравнительно недавно умерший, любит говорить, что хотя бы раз в жизни человеку все-таки придется показать истинный паспорт. Такой воображаемый плебисцит — не доказал ли бы он также и несколько истинных паспортов? Конечно, не будем сомневаться том, что все опрошенные выразились бы утвердительно; так, когда один мэр города, обсуждая вопрос пьянства, предложил — "кто за пьянство, прошу встать". Конечно, даже самые отъявленные пьяницы продолжали сидеть. Так же и не один человек не выскажется против любви и благоволения, но будут характерные ограничения, будет знаменательная проволочка, пока сосед выскажется, наконец, будут иронические пожимания плечей о несвоевременности и вообще как бы о странности такого вопроса, бесцельно вторгающегося в быт жизни. Действительно, благоволение и любовь часто вторгнутся в такой быт, что даже выразительней будет такая несовместимость. Опять-таки любопытно бы посмотреть, где произойдут случаи наиболее острой такой несовместимости, в городах или среди природы? В скопищах ли людских или в пустыне?
С улыбкою вспоминаю, как некий ученый доктор, когда его спросили о Пакте для сохранения культурных сокровищ, сказал: "Боюсь, что этот Пакт будет препятствовать ведению войны". К сожалению, по обстоятельствам нельзя было усмотреть ту тонкую иронию, которая могла бы быть уместна. Не поможет ли так почитаемая скорость и необыкновенные способы сообщений выяснить многие уместности или прискорбные несовместимости.
Наверное, в наступающем году будут еще быстрее передвигаться, в необыкновенных полетах покрывать новые пространства. Пусть эти полеты способствуют сосредоточению человеческого сознания на том, чем жив дух человеческий.
<1935 г.>
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
В прошлом году генерал Чан Кай-Ши, "отец этого движения", обозначил ближайшие основы этой новой жизни. В предисловии к его брошюре проводится некоторая параллель между этим движением и движением оксфордской группы. Конечно, сходство этих двух движений в основе своей очень мало. Движение, возглавленное Чан Кай-Ши, имеет большое приложение к современности не только Китая, но и вообще.
Мы уже упоминали, что в настоящее время происходит любопытное сочетание глубокой древности с самоновейшими утверждениями. Так же точно и в новом движении главы Китая в основу положены древнейшие и благороднейшие старые принципы ЛИ, И, ЛЯНЬ и ШИ, т. е. добрый образ жизни, мужество, честность и добросовестность в действиях.
Очень знаменательно, что в основу новых преобразований и преуспеяний полагаются принципы, завещанные глубокой древностью. Наверное, для многих поверхностно современных людей все эти принципы будут лишь отвлеченностями, странными в устах государственного деятеля. Но нам это обращение к вечно Живой Этике очень близко. Ведь на непоколебимых, вечных основах этических может строиться и настоящее преуспеяние и благосостояние народов. Трезвость, дисциплина, самосознание, понимание обязанности и стремление к строительству построится не на отрицательных формулах, попирающих все бывшее, но именно на утверждении незыблемых начал.
Иероглиф ЛИ напомнит о добром образе жизни, о настоящей дисциплине, взаимоуважении, о тех хороших обычаях семьи, из которых растет здоровая государственность. Иероглиф И указывает на незыблемость чести, геройства, мужества, без которых вообще невозможны человеческие отношения. ЛЯНЬ говорит о честности, утверждает язык сердца; тот, кого справедливое суждение рождается чистотою мысли, и ШИ стоит знаком добросовестного образа действий, иначе говоря, прекрасного искусства мышления, без которого люди неминуемо обратятся к одичалости.
Просто напомнены эти вечные основы бытия. Общечеловечно мышление, которое может понять их полной взаимностью. Никакой отвлеченности нет в построениях жизни с такими призывными напоминаниями.
Чан Кай-Ши напоминает о пяти тысячах лет китайской Культуры и также справедливо указывает, что в силу небрежения к упомянутым основным устоям современная жизнь отступила далеко от тех возможностей, которые уже были на мире.
"Китай имеет 35 миллионов квадратных ли территории, изобилующих естественными богатствами, при использовании которых эта страна легко могла быть богатейшей среди наций мира. Тем не менее всюду видна бедность и несчастье, и это явление всецело зависит от небрежения к традиционным доблестям Китая, а именно: ЛИ, И, ЛЯНЬ и ШИ...
Китай имеет 400 миллионов населения, которые были хорошо организованы в основах жизни. Но какое зрелище сейчас представляет наш современный народ всему миру? Он дезорганизован, недоволен, боязливо разъединен всякими противоположными извращенными учениями, которые направляют жизнь к чему-то немногим лучшему, нежели жизнь дикарей. И это происходит в силу небрежения к ЛИ, И, ЛЯНЬ и ШИ...
В заключении движения новой жизни — стремиться заменить рациональным способом жизни существующий иррациональный обычай существования. Каким способом это может произойти? Мой совет: это произойдет через ЛИ, И, ЛЯНЬ и ШИ, если они будут основами нашего ежедневного существования. Утверждая возрождение наших основных доблестей, таких как ЛИ, И, ЛЯНЬ и ШИ, получится основа художественного быта для всего нашего народа. Многие полагают, что только какие-то привилегированные люди могут вести художественный образ жизни. Но это ошибочно. Такой образ жизни находится в возможности каждого. Каждый китаец должен иметь достаточный стандарт жизни, который доставит полную возможность художественного существования.
В древние времена Китай имел шесть искусств и наук: служение, музыка, стрельба из лука, верховое искусство, каллиграфия и математика. Эти же шесть предметов в настоящее время сделали западные государства великими и сильными, хотя китайский народ уже в течение многих веков пользовался ими как ведущими началами жизни. Причина, почему сейчас так много подозрительности, зависти и враждебности в китайском обществе, потому что оно забыло эти поучения древних. Не будет надежд на улучшение, пока мы не построим нашу жизнь в согласии ЛИ, И, ЛЯНЬ и ШИ...
Бедность Китая имеет причиною то, что множество народа не может производить ничего своего и живет на других. Должна быть увеличена народная продуктивность. Мы должны развивать наши неисчислимые естественные богатства и избегать всего заброшенного. Каждый должен трудиться для своего собственного существования. Нет других путей возродить Китай из бедности и удалить источник неурядиц, как привести в исполнение принципы ЛИ, И, ЛЯНЬ и ШИ в нашей каждодневности.
Провозглашая ЛИ, И, ЛЯНЬ и ШИ как основу каждого дня, мы вдохновлены желанием дисциплинировать жизнь нашего народа. Когда народ не умеет сражаться в свою защиту, он не может считаться народом. Мы должны обращаться к суровым мерам, чтобы преодолеть настоящую слабость нашей страны. Китай сейчас подавлен коммунистами-бандитами. Гражданская война еще не изжита в стране. Наша национальная территория уменьшается. Империалисты объединяются с предателями и коммунистами, подавляя наш народ и умаляя нашу страну. Если мы хотим избавить Китай от настоящего кризиса и внести порядок в страну, мы должны создать лишь дисциплинирование всей страны. Прежде всего для этого народ должен быть приучен к порядку, дисциплине, чистоте, простоте и правильному мышлению. Они должны знать повиновение законам, быть сознательными в своем назначении и готовы умереть за свое отечество...
Национальная жизнь установится, когда принципы ЛИ, И, ЛЯНЬ и ШИ будут применены именно в каждом дне всего народа, во всех делах — пищи, строительства, одеяния и производства. Великая революция произойдет, и будет заложена основа новой национальной структуры, когда каждый китаец будет жить в соответствии с принципами новой жизни, которая основана на традиционных доблестях ЛИ, И, ЛЯНЬ и ШИ".
Так было установлено 1 марта прошлого года генералом Чан Кай-Ши в Нанчанге. Призыв главы правительства был услышан по всей стране. Общественные организации, частные учреждения, провинциальные отделы, муниципалитеты и всевозможные управления немедленно решили войти в это движение. Одна из наиболее ранних организаций была образована в Нанкине уже 16 марта. При открытии ее знаменательная речь была произнесена Ван Чин-Вейем, сопровождаемая целым рядом дружественных демонстраций со стороны рабочих, студентов и профессиональных союзов. В своей речи Ван объявил, что движение новой жизни является жизненной искрой возрождения китайского народа, и призывал к искренней поддержке всеми ответственными учреждениями, а также всеми общественными деятелями. Он настаивал, чтобы это движение должно было быть систематично распространяемо и организовываемо; и это было всеми принято к немедленному исполнению.
Если бы принципы Живой Этики применились к жизни во многих частях света, то движение новой жизни совершенно естественно обновило бы искание наших дней. В конце концов, как бы ни называть эти искания, но они все-таки сведутся к подходам к тем же постоянным ценностям. Как бы люди ни пытались переоценивать незыблемое, оно заявит о себе повелительно и неуклонно.
Говорят, переоценки проходят трижды в течение века. Так полагают. Вероятно, под этими сроками подразумевалась смена поколений. Вне всяких особых причин такое распределение житейских волн довольно верно. Поучительно в истории Этики и Культуры следить, как под разными именами, в разных скрытых и явных подходах, говорится все о том же Незыблемом, Вечном.
"Знай, что то, которым проникнуто все сущее, неразрушимо, — никто не может привести к уничтожению то Единое, Незыблемое". Будем ли говорить словами того или иного века, применим ли выражение мудрости того или иного народа, речь будет все о том же, которое "Вечно, Неразрушимо и Необъятно".
"Оставаясь одинаково уравновешенным в успехе и неудаче, совершай деяния в слиянии с Божественным".
Все на том же достопамятном поле, на Курукшетра*.
6 Января 1935 г.
Пекин
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Сейчас выходит следующий том материалов Пакта о сохранении сокровищ Культуры, посвященный трудам Третьей Международной конференции Пакта, бывшей в Вашингтоне 17 ноября 1933 года. И постановления, и речи, произнесенные в связи с этой конференцией, представляют из себя ценную страницу истории Культуры. Каждый наблюдатель, естественно, обращает внимание на то, что 34, а с примкнувшими 36 стран, действовали вполне согласно. Единогласное постановление делегатов вызвало несколько воодушевленных замечаний, ибо люди уже отвыкают от возможности единогласных постановлений. Речь покровителя конференции Генри Уоллеса очертила основы и значение Пакта. Так же точно речи и приветствия многих других делегатов обогатили понимание значения Культуры и ее сокровищ.
За 14 месяцев со времени конференции многое пришло и ушло в области Пакта. Уже нет высоких доброжелателей — королей Альберта и Александра. Нет митрополита Платона, кардинала Бурна, архиепископа Иоанна и о. Г. Спасского. Уже не с нами доктор Лукин, нет Пуанкаре и Ф. Вертело. Ушел маршал Лиоте и атаман Богаевский, совсем недавно не стало проф. Кашьяпа, а теперь получена весть, что в Амстердаме скончался Адачи, председатель Гаагского Верховного суда и покровитель нашего союза в Бельгии.
Адачи так же, как и члены Гаагского трибунала — Лодер, Альтамира, Бустаменте, был деятельным другом Пакта. Как и подобает юристу, Адачи, прежде чем принять избрание от лица членов Пакта, основательно ознакомился со всеми обстоятельствами. Помню, как в письме своем ко мне он извиняется за запоздание ответа по причине списывания со многими странами о положении Пакта. Тем ценнее было его так обоснованное доброжелательство.
Если прошлый год унес столько высоких друзей, то он же дал и многих сочувствующих Пакту. Не забудем, что за этот промежуток состоялась Пан-Американская конференция в Монтевидео, на которой наш Пакт получил опять единогласное постановление признания. Сейчас в эволюции Пакта происходит самое интересное накопление. Уже состоялось несколько ратификаций Пакта, которые будут официально оформлены в ближайшем апреле в день Пан-Американского праздника.
Помню, как во время нашего прошлого приезда в Вашингтон друг Пакта Гиль Боргес указал на одно пустое место среди ряда знамен американских республик и сказал: "Вот где должно быть знамя Пакта". Можно лишь пожелать, чтобы все друзья сокровищ Культуры выражались так убежденно, как неоднократно говорил и писал Гиль Боргес. В то же время во Фландрии в старом городе Брюгге происходило назначение особого дома как музея, связанного с Пактом. Кардинал — примат Бельгии и все губернаторы бельгийских провинций, а также несколько лидеров Бельгийского правительства вошли в комитет Пакта. Г. Леймари в целом ряде прекрасных лекций на севере Франции вдохновил многочисленные аудитории. В последней почте я был рад узнать, как восхищенно сказал речь о Пакте наш испытанный друг — поэт Марк Шено в Париже. Интерес к Пакту со стороны президента Рузвельта, образование нескольких новых комитетов Пакта, — все это показывает, насколько друзья сокровищ Культуры, физически разделенные морями и горами, мыслят объединенно и понимают неотложность преуспеяния Знамени — охранителя истинных сокровищ.
Если возьмем списки друзей во всех странах мира, то несомненно бросится в глаза одно знаменательное обстоятельство. Поистине, язык Культуры един. И душевные качества друзей Культуры также очень близки в возможном единении. Представим себе собрание всех деятельных друзей сокровищ Культуры. Они могут обогащать друг друга. Они могут жертвенно приносить свои познания. Они могут дружелюбно беседовать и в конце концов согласиться единогласно.
По нынешним временам такая возможность единогласия является чем-то незабываемым. Во времена уродливых смущений, мертвящих отрицаний, около чего-то возможно единение, при этом вне рас, классов и возрастов.
Друзья мои, ведь над этим обстоятельством можно помыслить в чрезвычайной радости. Ведь это не отвлеченное предположение, но уже человечески осязаемое решение. Если возможно такое объединительное мировое соглашение, то ведь также возможно и проведение и других общечеловеческих принципов любви и строения. Никакой дом в раздоре не строится и никакая песня в больных судорогах не складывается. Но если мы будем знать, что лучшие люди героически и жертвенно согласились защитить священное, мудрое и прекрасное, то через такие врата согласия войдут и многие другие знаменательные шествия.
Каждое накопление в сокровищах Культуры будет истинно благим знаком нашего века. Это будет не блуждание, готовое к предательству. Это не будут случайные часы или дни Культуры, это будет вообще время, эра Культуры. В стремлении к этой эре соберем наши лучшие мысли, лучшие слова, лучшие жертвы и лучшее дружелюбие.
7 Января 1935 г.
Пекин
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Говорится, что вода, уже отработавшая на мельнице, будто бы производит впечатление меньшей силы, нежели вливающаяся на колесо. Точно бы предполагается, что, кроме грубо физических условий, какая-то энергия словно бы утекла в напряжении. Конечно, это иллюзия; точно так же, как говорят, что новая непрочитанная книга потенциальнее многими прочтенной. Точно бы многие глаза могли отнять от страниц какой-то потенциал.
Но в то же время все справедливо говорят о намоленных предметах, о вещах, овеянных и тем усиленных мыслями. Как будто выходит, что если вещи можно нечто придать посредством мысли, нечто наслоить на предмет, то как будто бы можно предположить, что таким же порядком, посредством энергии можно и обеднить предмет, отнять у него кое-что.
Приходилось слышать, как кто-то, раскрывая возвращенную книгу, говорил: "Даже в руки взять неприятно; должно быть, какой-то негодяй читал ее". Может быть, это говорила лишь подозрительность, а может быть, и впрямь почувствовалось влияние какой-то энергии.
Так часто и какая-то несказуемая враждебность, а подчас и неизреченное доброжелательство чувствуется в самом пространстве. Опять-таки какие-то чуткие люди скажут: "Как тяжко в этом жилье" или, наоборот, — "как легко здесь дышится". Если простые фотографии подчас дают такие неожиданные показания, если химический анализ пространства тоже готов приоткрыть многое, то что же удивляться, если тончайший аппарат человеческий может вполне почувствовать присутствие тех или иных энергий.
Иногда струнный инструмент как бы самозвучит от воздействий, человеческому глазу не доступных. Иногда фарфоровая ваза сама разбивается от вибраций, почти не слышимых человеческому уху. Песок дает самые затейливые рисунки от сотрясений, внешне почти неуловимых. Также и присутствие многих воздействий не выскажется словами, но почувствуется внутренним человеческим аппаратом.
Это не будут суеверия и наносные подозрения. Это будут именно чувствознания. Никакими словесными объяснениями вы не убедите человека, который ясно почуял эти прикосновения энергии. Все равно как вы ничем не убедите человека в том, что он не видел чего-то, если он это твердо и внимательно воспринял своим глазом.
Иногда считают какою-то даже стыдною слабостью признаться в этих определенных чувствованиях, а в то же время спокойно говорят, что пища показалась слишком соленой или горькой, тогда как сотрапезник вовсе не нашел это. Для одного эта степень была не обращающей на себя внимание, а другой ее вполне почувствовал. Если бы только люди также естественно и безбоязненно обращали внимание и сообщали близким о своих чувствознаниях, насколько бы больше новых ценных наблюдений обогатило бы земную жизнь и внесло бы большое рвение к преображению чувствований в познании.
Невозможно откладывать способы познания в какие-то преднамеренные рамки. Поистине, вестник приходит неожиданно. Недаром во всех Учениях эта неожиданность прозрения так определенно указана. При этом люди непременно хотят, чтобы вестник появился в назначенный ими час, через определенную дверь принес бы ожидаемые ими новости и, вероятно, сказал бы им на том языке и в тех выражениях, которые предположены самими ждущими.
Каждое изменение в такой самопредуказанной программе внесло бы уже или смущение или, может быть, послужило бы к отрицанию. Как это могло случиться, как это я ожидал?! Опять это несчастное ограниченное я, которое желает узкосамонадеянно повелевать в пределах зримого и слышимого мира. А вдруг самое напыщенное окажется совершеннейшим ничтожеством перед малейшим проявлением тонкого порядка? Можно ли ограничивать то, что не уложится ни в какие сказуемые границы.
Сколько вестников вообще не могло войти, ибо, подойдя к дверям, они уже знали, что не их ждут. Повторяя про себя самую Богоданную вдохновляющую весть, вестник уже знал, что ее не захотят принять именно на этом языке. Сколько уже сложенного и близкого остановлено спесивой ограниченностью. Но если попробуете отложить пределы этой ограниченности в каком угодно измерении, то никаких размеров ее не найдете, до такой степени она совершенно ничтожна.
Таким порядком среди замечательнейших прозрений и озарений вторгаются, как серая пыль, бесчисленные осколки невежества. Пусть каждая пылинка почти невесома, но слой их может затемнить самые изысканные цветы. Общая работа, общая забота должна быть, чтобы в хозяйстве было как можно меньше пыли.
9 Января 1935 г.
Пекин
Публикуется по изданию: Н. К. Рерих. "Обитель Света". М., МЦР, 1992.
"...Где же огромный древний Рим? И потом уже узнает его, когда мало-помалу из тесных переулков начинает выдвигаться древний Рим, где темной аркой, где мраморным карнизом, вделанным в стену, где порфировой потемневшей колонной, где фронтоном посреди вонючего рыбного рынка, где целым портиком перед нестаринной церковью и, наконец, далеко, там, где оканчивается вовсе живущий город, громадно вздымается он среди тысячелетних плющей, алоэ и открытых равнин необъятным Колизеем**, триумфальными арками, останками необозримых цезарских дворцов, императорскими банями, храмами, гробницами, разнесенными по полям; и уже не видит иноземец нынешних тесных его улиц и переулков, весь объятый древним миром; в памяти его восстают колоссальные образы цезарей; криками и плесками древней толпы поражается ухо!"
Так говорится в одном классическом описании Рима. И правильно, когда старый итальянец, вспоминая о былой жизни, восклицает: "О quanta allegria!". Сколько подобных восклицаний о колорите, о характерности, о торжественности разных былых проявлений справедливо может быть услышано и сейчас. Доброжелательные и пытливые посетители найдут всегда затемненный для многих ритм древности во всем его многообразии. И опять мы увидим, что темные страницы покроются добрыми воспоминаниями.
Какое замечательное качество человеческой памяти и сознания, что в конце концов в нас будут все-таки преобладать добрые соображения. Действительно, получается, что зло конечно, а благо бесконечно. Мы можем обратиться ко всевозможным историческим примерам и проверить их отражение в человеческой памяти. Даже самое грозное обращается в торжественное. Даже самое свирепое облекается терпеливым вниманием. Точно бы и в несовершенствах было какое-то зерно, которое по-своему положительно окрашивало многое.
Начали мы с упоминания Рима. Сколько увлекательных положительных черт отмечено в последующих строках описания, которое кончается на аккорде большой красоты. Какой-нибудь иной автор, более ограниченный, наверное, нарушил бы свое описание ненужными и темно-вредными подробностями. Но художник следует лишь за основною правдою. Все отрицательно наносное является ненужным в его широкой характеристике. Может быть, кто-то скажет, что такая характеристика не объективна. И, вероятно, этот критик нагромоздил бы столько соображений, что все выразительное и нужное покрылось бы пылью всяких умалений и сглаживаний.
Для выражения истинной торжественности композитор очень осмотрительно выбирает сочетания. Ничто мелкодребезжащее не умалит его мощных решений, и эта целостность сохранит ту убедительность, которая даст радость многим векам.
"Когда возникло голубое небо и под ним внизу темная земля, между ними явились люди". Так гласит надпись VIII века на камне у реки Орхона.
В краткости такого иероглифа чувствуется, что целинные ковыльные степи еще не распаханы. Не нарушена девственная тайга. Недра земли не затронуты. В этих целинных просторах во всей полноте широкого воображения великий монгольский Курултай* в 1206 году провозгласил Чингис-хана императором вселенной.
Это было возможно. Это было естественно, как полет степного орла. Также были естественны грамоты пресвитера Иоанна к императорам, властителям Европы. Ведь эти грамоты и посейчас хранятся в архивах и вновь прилежно изучаются пытливыми учеными. Звучит сказкою, и в то же время сердце звенит о были. Разным лицам приписывали легендарного пресвитера Иоанна и описание его сказочной страны. Вот-вот, как будто уже только легенда, а на полке архива хранится грамота, хранятся известия о каких-то посольствах, где-то запечатлена прекрасная страница были.
В конце концов, вероятно, никогда и не узнается лик пресвитера Иоанна, водителя великой страны, ведущего переговоры с государями мира. Не все ли равно, так или иначе будет кем-то решаема эта историческая проблема. Остается неизменным, что нечто прекрасное занимало множество умов. И сама неуловимость влекла за собою возможность новых построений.
Обратите внимание, что в то время, когда и саги о Гесэр-хане, и путь в Шамбалу*, и царство пресвитера Иоанна оставались в пределах легенд, в то же самое время некоторые вдумчивые ученые внимательно прислушивались к этим необъятным зовам древности. И опять кто-то, восхищаясь ими, восклицал: "Какая радость! Какая живость! Какая необъятность!"
Так старая ведунья говорит молодежи о древних целебных составах. Серебристый смех и шутки прерывают ее уверенный сказ. Но опыт веков подсказывает лекарке спокойствие: "Смейтесь, смейтесь, а вот спросите всех тех, кому помогли мои травки". Уже с юных лет Святой Пантелеймон оставляет за собою признание целителя, над полезными добрыми цветами и травами нагибается врач Аюр-Веды**. Каждая травинка степная полна старинных преданий. В сказке ли? Где же там сказки, когда все — на пользу.
Также и прекрасные голоса древности строят великую быль, и какой-то мужественный Галахад, не убоявшийся огненности, складывает искры огня в узор вечности. Искателя не страшит, что вместо царственных городов расстилается перед ним лишь бугроватое поле. Ведь в каждом бугре может быть ларец с какою-нибудь грамотой пресвитера Иоанна или с кольцом Чингис-хана. Когда уже, казалось бы, все прочтено в мире, тогда из недр земли открываются целые, новые, еще не прочитанные алфавиты. От Хараппы Индии внимание ученого в тщетных поисках устремляется до островов Пасхи, и такие необычные решения начинают соответствовать еще не прочтенным загадкам.
Жизнь во всей ее перегруженной отягченной современности опять вырастает к упрощенному иероглифу, если воображение живо. О, какая живость! О, какая легкость мышления, когда оно преисполнено в поисках Истины!
В том же великом Риме каменная голова — статуя Истины кусала руки лжецов. Истина не выносит лжи. Сердце знает, где ложь. Сердце есть врата Истины.
11 Января 1935 г.
Пекин
* «Какая живость!»
Публикуется по изданию: Н. К. Рерих. "Восток-Запад". М., МЦР, 1994.
Вот так известие! Такого и не запомним. Одно заглавие чего стоит:
"Пьяные вандалы в городе Будапеште разрушили старинную церковь".
"Будапешт. Январь, 10. Возмутительное преступление, окончившееся сожжением древней церкви и убийством священника, имело место прошлой ночью после крестьянской попойки близ Будапешта. Перепившись, пьяницы начали биться об заклад, какое самое сенсационное преступление они могли бы совершить вблизи города. Кто-то предложил сжечь церковь, после чего все бросились к месту и начали поджигать.
Священник старался увещевать их не делать этого, но отчаянные отбросили его в сторону с такой силой, что он упал и разбил череп. Среди истерических воплей озверелые безобразники затем подожгли церковь и убежали. Все усилия местной пожарной бригады потушить огонь были безуспешны, и через час реликвия большого исторического интереса была превращена в пепел".
После такого ужаса в нашей современности попробуйте сказать, что время геростратов прошло и человеческое сознание вышло из звериного состояния. При этом обратите внимание, что безумное зверство обращается именно против церкви. Точно так же, как из всех картин Лувра варвар обрекает на изуродование именно картину высокого духовного настроения "Анжелюс" Милле. Конечно, могут быть объяснения, что всякое озверение, темное одержание, всякая преступность прежде всего восстают против истинно духовных устремлений. Но ведь такое объяснение нисколько не оправдывает всего ужаса подобных преступлений против всего самого высокого.
Когда вы в повторности читаете такие ужасные известия, то пусть попробует кто-нибудь уверять вас, что Пакт для охраны Культурных сокровищ человечества не нужен или не своевременен. При этом не забудем, что лишь некоторые подобные вандализмы обнаруживаются, а сколько их остается неоповещенными и тонут в бездне невежественной тьмы. Только что нам пришлось слышать, как в Шанхае были найдены изуродованными старинные иконы. Опять-таки кто-то темный не только отвергал их, но и затрачивал энергию свою на кощунственное изуродование. Если бы эти иконы были ему просто не нужны, то темный двуногий просто постарался бы продать их или отдать, но конечно, он и не пытался от них избавиться; его извращенность, его одержимость требовала деятельного кощунства. Он скорее бы потратил последние свои средства на приобретение инструмента для варварского изуродования, нежели просто отдал бы предметы за их, для него, ненадобностью. Тут нет вопроса о ненадобности, мы видим здесь воинствующую одичалость.
Разве не нужно в большой поспешности напомнить об устоях Культуры? Разве не нужно торопиться широко утвердить импульс для уважения духовных ценностей человечества, для уважения к тому, чем люди могут совершенствоваться?
Если с одной стороны мы видим такую поспешность в разрушениях и обезображиваниях, то можно ли спокойно откладывать решения, которые помогут охранить все самое высокое. Ведь нет же таких самонадеянных безумцев, которые дерзнули бы сказать, что все благополучно около памятника Культуры. Темные силы, которые во многих случаях, даже при своей малочисленности оказываются очень организованными, открыто вопят о разрушении всех храмов, о ненужности музеев, об искоренении всех Рафаэлей. Когда сочиняются гимны о сладости ненависти, то разве замолкнут слова о любви, о бережности, о творчестве? Ведь тот, кто превозносит в песне ненависть, он не может принадлежать к Культуре.
Именно нужно поспешать в строительстве и в бережности. Из древности мы имеем много примеров трагических опозданий. Пока будем думать о ратификации Пакта сохранения культурных ценностей, вандалы, да еще пьяные, будут действовать со всею стремительностью. Пусть не повторяются трагические сказания о смерти великого поэта Фирдоуси. Незадолго до кончины поэта султан Махмуд поразился прекрасным стихом из Шах-наме и узнал, что стих взят из посвященной ему же книги знаменитого Фирдоуси, который находится в бедности. Султан распорядился послать Фирдоуси караван богатейших даров, но когда султанские сокровища входили в одни ворота, то из других городских ворот выносили тело Фирдоуси. Старая легенда напоминает нам о потрясающем опоздании. Если дело нашего Пакта будет так долго задерживаться и толкаться по разным канцеляриям, то как бы за это время не произошло и еще несколько обидных непоправимых опозданий. Петр Великий говорил: "Промедление смерти подобно", и все, понимающие значение культурных сокровищ, не могут отговариваться тем, что это дело не спешное. Дикие вандалы, да к тому же и пьяные, не дремлют.
13 Января 1935 г.
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Храм Неба будет реставрирован. Так же точно будут обновлены: Храм Земли, Храм Земледелия, Храм Солнца, Храм Луны. Все эти реставрации произойдут под наблюдением комиссии по устройству предметов Культуры и Искусства в Пекине.
Любопытно сообщение пейянгского агентства:
"...Почти все эти храмы в настоящее время частично заняты правительственными войсками. Информационная часть 53-й армии стоит сейчас в Храме Земли, некоторые отделы 2-го дивизиона размещаются в Храме Земледелия, и отделения грузовиков 32-й армии в настоящее время частично занимают Храм Неба...
Муниципальное правительство несколько дней тому назад обратилось во все военные штаб-квартиры, прося очистить храмы для предстоящей реставрации. Различные военные штабы ответили муниципальному правительству, что им затруднительно достать другие помещения, и они освободят настоящие помещения, если муниципальное правительство предоставит им новые квартиры.
Храм Неба особенно подает знаки разрушения, несмотря на то, что он был поддержан всего сорок лет тому назад. Большинство луга, окружающего стены храма, было сдано под фермы, и годовая плата за них была около 700 мест. долл."
Не будем удивляться, что вновь образованной комиссии придется встречаться со многими затруднениями, иногда может быть самого странного свойства. Не могу не вспомнить, как во время раскопок в Новгородском Кремле в 1910-м году доставило больших затруднений одно, казалось бы, самое простое обстоятельство.
Древние стены и башни густо заросли многолетними сорными травами. Местами стены закрылись кустарниками, корни которых лишь расшатывали старинную кладку. Казалось бы, очистка древнего памятника от всяких сорных зарослей не должна была представлять никаких затруднений. Но даже такая совершенно естественная уборка сора и мусора возбудила целую тягостную переписку. При этом были голоса, полагавшие, что кустарники и сорные травы будто бы даже поддерживают старинные стены. Такое специфическое суеверие или суемудрие вторгалось и во все прочие подробности реставрационных работ.
Совершенно так же, как в сведениях, только что приведенных из местной газеты, невозможно было перевести из старинных крепостных помещений какого-либо сторожа или хотя бы неизвестно откуда получившийся склад каких-то ломаных инструментов. Подобные же жалобные рассказы приходилось слышать и во Франции, и в разных других странах. Очевидно, что отношение, как к прошлому, так и к будущему, во многих отношениях своих международно.
При этом международны и крайности. С одной стороны, даже сорные травы представляются священными украшениями, а с другой стороны, целые замечательные старинные храмы легкомысленно сдаются артелям так называемых богомазов, и такое варварство часто проходит общественно незамеченным. Когда же приходилось выступать на защиту так поруганных национальных святынь, то некоторые сановники не стыдились замечать о непозволительности таких выступлений, когда уже контракты на работы были заключены.
Каждому приходилось видеть такие обновленные памятники и возмущаться, насколько их прежний художественно-убедительный смысл ушел навсегда. Так, иначе звучит вновь сложенная Кампанилла в Венеции. Ведь и Реймский собор вновь отстроен, так же, как заделаны разрушения Ипра, Лювена и других мест. Раны памятников закрыты и заклеены, но очарование старины, невозвратимая сочность вековой техники исчезла. Необходимо написать на таких памятниках, когда с ними случилось такое несчастье, чтобы молодое поколение через два-три десятка лет не было вводимо в заблуждение, неправильно осуждая якобы старинную работу.
Китайской реставрационной комиссии, в смысле следования старинным техническим приемам, будет легче. В стране и в современной технике осталось много той изысканности, которая поможет любовно подойти к старинным памятникам.
Эту техническую изысканность и утонченность невозможно объяснить словами. Или она будет в сознании и в руках работника, или, по старому выражению великого поэта:
"Художник-варвар кистью сонной
Картину гения чернит
И свой рисунок беззаконный
Над ней бессмысленно чертит".
Сколько раз мне приходилось замечать, что условная интеллигентность еще не обеспечивает внимательной изысканности. Реставратор с ложным пафосом иногда будет рассказывать, как он поможет оживить увядшие краски старинной живописи, а на деле вы с огорчением убедитесь, сколько именно старинных красок безвозвратно стер сам реставратор и как отталкивающе грубо замазал он поврежденные места. А с другой стороны, мне приходилось видеть, как простые иконописцы, но даровитые и хранящие еще традиции старинной техники, любовно и тонко заживляли заболевшие места старинных изображений.
С этой точки зрения, реставрационной комиссии в Пекине действительно будет легче. Нам приходилось видеть копии изображений разных китайских династий. Надо отдать справедливость, эти воспроизведения были сделаны очень тонко. Иногда только наощупь вы могли почувствовать новую работу.
Также и в храмах, ныне предназначенных восстановлению, конечно, будут привлечены к работе лица, проникнутые очарованием старинной техники. Во всяком случае, и трогательно и вдохновительно читать об укреплении старинных красот, этих незыблемых устоев государства.
18 Января 1935 г.
Пекин
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Вот и французская экспедиция идет воздать честь Гималаям. Со всех сторон разные народы устремляются все к тем же высотам. Получается уже какое-то шествие за пределами состязания.
Если бы кто-нибудь задался целью исторически просмотреть всемирное устремление к Гималаям, то получилось бы необыкновенно знаменательное исследование. Действительно, если от нескольких тысяч лет тому назад просмотреть всю притягательную силу этих высот, то действительно можно понять, почему Гималаи имеют прозвище «несравненных». Сколько незапамятных знаков соединено с этой горной страной! Даже в самые темные времена средневековья, даже удаленные страны мыслили о прекрасной Индии, которая кульминировалась в народных воображениях, конечно сокровенно, таинственными снеговыми великанами.
Попробуем мысленно сообразить все те прекраснейшие легенды, которые могли зародиться только на Гималаях. При этом прежде всего будем поражены изумительным разнообразием этих наследий. Правда, это богатство произойдет от многих пламенных наслоений, станет роскошнее от щедрости многих тысячелетий, увенчается подвигами лучших искателей истины. Все это так. Но и для этих вершинных подвигов требуется окружающее великолепие. А что же может быть величественнее, нежели непревзойденные горы со всеми их несказанными сияниями, со всем неизреченным многообразием?
Даже скудно и убого было пытаться сопоставить Гималаи с прочими лучшими нагорьями земного шара. Анды, Кавказ, Альпы, Алтай – все прекраснейшие высоты покажутся лишь отдельными вершинами, когда вы мысленно представите себе всю пышную нагорную страну гималайскую.
Чего только не вместила в себе эта разнообразная красота. Тропические подходы и луга альпийские, и, наконец, все неисчислимые ледники, насыщенные метеорною пылью. Никто не скажет, что Гималаи – это теснины, никому не придет в голову указать, что это мрачные врата, никто не произнесет, вспоминая о Гималаях, слово «однообразие». Поистине целая часть людского словаря будет оставлена, когда вы войдете в царство снегов гималайских. И будет забыта именно мрачная и скучная часть словаря.
Чем-то зовущим, неукротимо влекущим наполняется дух человеческий, когда он, преодолевая все трудности, всходит к этим вершинам. И сами трудности, порою очень опасные, становятся лишь нужнейшими и желаннейшими ступенями, делаются только преодолением земных условностей. Все опасные бамбуковые переходы через гремящие горные потоки, все скользкие ступени вековых ледников над гибельными пропастями, все неизбежные спуски перед следующими подъемами и вихрь, и голод, и холод, и жар преодолеваются там, где полна чаша нахождений.
Не из спесивости и чванства столько путешественников, искателей устремлялись и вдохновлялись Гималаями. Только соперничество и состязание могло найти и другие труднейшие пики. Далеко поверх состязаний и соперничества заложено устремление к мировым магнитам, к тому неизреченному священному чаянию, в котором родятся герои.
Не только лавровые венки состязаний, не только приходящие первые страницы книг и газет, но тяготение к величию, которое питает дух, всегда будет истинным притяжением, и в таком влечении ничего не будет худого.
Что же, это еще одна похвала Гималаям?
Разве их торжественное величие в похвалах нуждается?
Конечно, здесь неуместны похвалы, и каждая из них, даже самая превосходная, будет лишь умалением. Тогда зачем же вспоминаются Гималаи, зачем же нужна о них мыслить, вспоминать и к ним устремляться?!
Хотя бы мысленное, приобщение к торжественному величию будет лучшим укрепляющим средством. Ведь все по-своему стремится к прекрасному. О прекрасном по-своему мыслит каждый и непременно захочет так или иначе сказать о нем. Мысль о прекрасном настолько мощна и растуща, что человек не вместит ее молчаливо, а непременно захочет хоть в каких-либо словах поведать ее. Хоть в какой-нибудь песне или в каком-либо начертании человек должен выражать и запечатлевать мысль о прекрасном.
От малейшего цветка, от крыла бабочки, от сверкания кристалла и так дальше и выше через прекрасные человеческие образы, через таинственное касание надземное человек хочет утверждаться на незыблемо прекрасном. Если были на Земле прекрасные создания рук человеческих – к ним придет путник; успокоится под их сводами в сиянии их фресок и стекол. Если может путник найти зарево далеких горизонтов, он устремится и к ним. Наконец, если он узнает, что где-то сверкают вершины наивысшие, он увлечется к ним; и в одном этом стремлении он уже укрепится, очистится и вдохновится для всех подвигов о добре, красоте, восхождении.
С особенным вниманием у костра и в любом человеческом собрании слушают путника. Не только в далеких хрониках читают об этом уважении к пришедшим издалека. Ведь и теперь при всех путях сообщения, когда мир уже кажется малым, когда люди стремятся в высшие слои или в глубины, к центру планеты, и тогда рассказ путника остается украшением каждого собрания.
«Правда ли так прекрасны Гималаи?»
«Правда ли они несравненны?»
«Скажите нам хоть что-нибудь о Гималаях, и бывает ли там необычное?!»
В каждом повествовании путника люди ждут необычного. Обычай, привычка, неподвижность связанности умаляет даже самое маломыслящее сердце. Даже поникнутый дух стремится к движению. И, в конце концов, никто не мыслит движения только книзу.
Помню, как один путник рассказывал, что, начав спуск на большом каньоне Аризоны, даже при великолепных красках окружающих, все же оставалась тягость соображений о бесконечном спуске – «Мы шли все вниз, и это даже мешало любованию».
Конечно, восторг и восхищение будут прежде всего связаны с восхождением. При восходе является непреодолимое желание заглянуть за возносящиеся перед вами высоты. Когда же вы идете вниз, то в каждой уходящей вершине звенит какое-то «прости». Потому-то так светло не только идти на вершину, но хотя бы мысленно следовать этим путям восходящим. Когда слышим о новых путниках на Гималаи, то уже признательны хотя бы за то, что опять напоминается о вершинах, о зовущем, о прекрасном, которое так нужно всегда.
Гималаи, разрешите еще раз послать вам сердечное восхищение. Так же, вся прекрасная Индия, позволь еще раз послать тебе привет за все то влекущее и вдохновляющее, которым наполнены твои и луга, и рощи, и старинные города, и священные реки, и великие люди.
19 января 1935 г.
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. "Зажигайте сердца". М.: Молодая гвардия, 1978.
Си-Шань в утренних лучах розовеет за окнами. Так же розовел и лиловел и синел далекий Кунь-Лунь из Хотана. Перед вечером на уступах белеют какие-то строения, не иначе, как монастырь. Отнимите от Пекина это горное обрамление, и многое потеряется.
Си-Шань — западные горы, за ними Монголия. Вспоминаю, когда впервые слышал о ней. В детстве в книгах о Чингис-хане, в географии четвертого класса гимназии и дома, когда собирались у нас Голстунский, Позднеев и другие монголисты и восточники. Говорили и о Бадмаеве.
В гимназии К. И. Мая чертили карты Азии. Желтой краской отмечали пески и Гоби. Боком мягкого карандаша наносили хребты Алтая, Тарбагатая, Алтын-Тага, Кунь-Луня... Белили ледники гималайские.
От школьных лет в гимназии Мая оставалось несколько моих памяток. Были предметы из первых курганных раскопок вблизи нашего поместья Извара Царскосельского уезда. Был портрет директора К. И. Мая и рельефная карта. Была программа торжественного спектакля с портретом Гоголя. Гоголь часто ставился в ученических спектаклях и всегда был мне близок. Именно не реализм Гоголя, но его высокая духовность и тонкая потусторонность особенно увлекали. В те же области уводили и встречи с "дидом" Мордовцевым, и с Микешиным, и учреждение общества имени Тараса Шевченко, и постановка живых картин украинских — все это разнообразно сближало с мастерством Гоголя. Были эскизы, посвященные Хмельницкому, и "Страшной мести", и "Майской ночи".
К тому же увлекательному миру приводили и уроки географии К. И. Мая. Не только чертились богато расцвеченные карты, но и лепились цветными пластилинами рельефные изображения со всеми, так милыми нам горами. Поощрялись большие размеры и новые комбинации запоминаемых раскрасок. По правде говоря, такая внушительность изображения была очень увлекательна. На праздниках устраивались географические шествия, сопровождаемые самодельными стихами. Помню, как А. Бенуа изображал желтый Хуан-Хэ, а блондин Калин — голубой Яньцзы-цзян. Мне досталась Волга.
Самые первые мои курганные находки не только совпадали с любимыми уроками истории, но в воспоминаниях близко лежат и к географии и гоголевской исторической фантастике. Много очарования было в непосредственном прикосновении к предметам большой древности. Много непередаваемой словами прелести заключалось в бронзовых позеленелых браслетах, фибулах, перстнях, в заржавелых мечах и боевых топорах, полных трепета веков давних. Около курганов сплетались старинные легенды. Ночью там проходить страшились. Увлекательно молчали курганные поля, обугрившиеся сотнями насыпей.
Как будто от разных областей звучат курганные находки или географические карты, или яркие образы творчества Гоголя. Но проходят десятилетия; через полвека вспоминаются эти будто бы различные предметы в одном общем укладе. Именно они своими убедительными зовами сложили многие возможности.
Недаром опытный географ предлагал не только заучивать названия, но именно запечатлеть иероглифы земли и линиями, и красками, и рельефами. В этом делании пробуждалась и любовь, и внимательность, и соизмеримость земных начертаний. Художество вносилось в эти прикасания к земле. А там, где знание будет сочетаться с искусством, там остается особенная убедительность.
Также спасибо вам, изварские курганы. Еще недавно напомнились мне изображения их в трудах Спицына. Ничто и никаким способом не приблизит так к ощущению древнего мира, как собственноручная раскопка и прикасание, именно первое непосредственное касание к предмету большой древности. Никакое книжное изучение, никакие воспроизведения не дадут ту благодетельно зажигающую искру, которая зарождается от первых непосредственных прикасаний. Это не сентиментальность, не самоубеждение, ибо живет очарование старинных предметов, украшенных и замечательных в форме и соотношениях. Когда же предметы эти особенно близки с теми историческими обликами, которые как-то самосильно вошли и поселились в сознании, тогда все становится еще ближе и неотрывно убедительнее.
Вне моей памяти в Изваре была сельскохозяйственная школа. Остатки библиотеки ее еще оставались в запыленных шкафах. Была там "Королевна Ингигерда", был там "Изгой", был "Айвенго" (называвшийся тогда "Ивангое"), был там и Гоголь.
Тот, кто описывал душу Катерины, кто так умел навсегда вложить в память описания величия природы, кто, подобно турниру Вальтера Скотта, живописал битву запорожцев и кто понимал значение портрета, тот знал и мог многое. Может быть, Гоголь случайно оказался в поле зрения. Но не случайны магниты. Захоронены они так, чтобы на определенных путях можно бы к ним прикоснуться и укрепиться ими.
Полвека почему-то считается во многих отношениях сроком убедительным. Помню, как при одном споре некий защитник умершего деятеля как главный довод говорил, что теперь ему можно поверить, ибо прошло уже 50 лет со времени кончины. Конечно, трудно понять, почему именно этот срок, а не другой кому-то может быть особенно убедительным, но допустим, что это так. Тем любопытнее вспомнить и подытожить полвека. Если в этом кругозоре память особенно подчеркнет какие-то определенные обстоятельства и почему-то свяжет их, значит, в этом будет какой-то особый смысл.
Итак, первые курганные находки, красочные и рельефные карты и образы Гоголя. Конечно, не случайно память отделяет эти наслоения. Такие вехи под разными знаками вспыхнули не однажды потом. Разве не навсегда приблизилась история и очарование старинных культур? Разве не для многого вооружила география с ее такими практическими настойчивыми заданиями? И разве многообразное, но единосущное дарование великого Гоголя, разве оно, как в высокодуховных взлетах, так и в улыбке быта, разве оно тоже не дало посох прочный и легкий?
Вслед за этими вехами встают и многие другие, но сегодня записываем о тех трех, которые запечатлелись в архивах школы. Что из этих трех памяток осталось? Может быть, исчезли курганные браслеты и перстни, может быть, сожжены в печах доски рельефных карт, и кто знает, где остался портрет Гоголя на программе спектакля? Но, может быть, в свою очередь, все эти три обстоятельства кому-то помогли, кого-то в чем-то укрепили. Никогда мы не знаем пути вещей. Очень сказочны такие пути. Люди друг с другом иногда встречаются, а также и вещи. Нам уже приходилось видеть некоторые знакомые вещи в самых неожиданных обстоятельствах, действительно за тридевять земель в тридесятом царстве. И вещи изучают географию и в каких-то курганах кому-то донесут очарование, а Гоголь, не боясь столетий, еще множествам людей на разных языках в неожиданных странах будет зажигать всегда живые и увлекательные образы.
21 Января 1935 г.
Впервые: "Октябрь", 1958, №10. В журнале дан сокращенный вариант, полностью текст приводится в издании: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Сегодня почта из разных стран принесла немало знаков о движении нашего Пакта по охранению Культурных ценностей.
Прислана копия с древней иконы Святого Николая Чудотворца<...>, утвержденная к печатанию митрополитом Антонием. Из других мест прислан снимок с издания типографии Киево-Печерской Лавры шестидесятого года — служба Преподобному Сергию, игумену Радонежскому Чудотворцу. Из Испании посылается снимок с изображения Святого Доминго из "Силоса" (археологический музей Мадрида). Также из Испании посылается изображение Святого Михаила, работы Бартоломео Вермехо (1440). На всех этих изображениях можно видеть знак Знамени Пакта, что для многих будет полезно запомнить.
Генеральный секретарь сообщает из Парижа: "По поводу Пакта, сложный дипломатический механизм, о котором я писал в предыдущем письме, продолжает двигаться. Спешу сообщить Вам о результатах. Я уже сообщал Вам, что Финляндская Миссия, согласно нашей просьбе, передала Пакт на рассмотрение Гельсингфорсского правительства. Точно так же Датская Миссия передала Пакт Копенгагенскому Кабинету. Болгарская Миссия обещает сообщить решение своего правительства. Венгерская Миссия послала соответственное представление в Будапешт. Сиамская Миссия по получении некоторых дополнительных данных, которые я им тотчас же доставил, передает Пакт на рассмотрение Бангкокского правительства. Каждое "представление" сопровождается моим подробным Меморандумом, приноровленным, поскольку возможно, к особым условиям и духу каждого отдельного государства, что и вызывает большую сложность переговоров и огромность переписки.
Коммюнике о Пакте напечатано еще в журнале "Бо-Артс" и в немецкой газете, издающейся в Париже, "Паризер Тагеблат". Один французский военный, майор, граф д'Арно, пишет книгу об охране памятников во время войны. Я снабдил его всеми данными о Пакте и библиографией.
Сию минуту неожиданно пришло еще предложение о поездке: проф. де Ла Прадель передает по телефону приглашение от ректора Университета в Саламанке прочесть лекцию о "Рерих Пакт ет ле Дройт Интернзшональ".
В следующем письме оттуда же сообщается: "Несколько дней тому назад вернулся из краткой поездки в Саламанку, где в течение трех дней прочел пять лекций о Пакте и международном праве. Многочисленная аудитория, состоявшая из профессоров и студентов Саламанкского Университета Испании, с энтузиазмом приветствовала Ваше Имя и Знамя Мира. Я раздал много брошюр о Пакте и вообще постарался, чтобы древнейший и славнейший Университет Испании сделался очагом распространений великой идеи охраны Культурных сокровищ. Испанцы принимали очень радушно..."
Затем телеграмма из Нью-Йорка сообщает о знаменательных продвижениях Пакта, предположенных в течение февраля и апреля.
В той же почте из Сан-Франциско Объединенный Комитет Русских Национальных Организаций в Калифорнии за подписью председателя Комитета Изергина обращается со следующим письмом, которое приведем полностью:
"С большим удовлетворением прочли мы о заключении знаменитого Пакта Рериха. Этим Пактом вводится официально защита художественных произведений и от неожиданного вандализма, и от вандализма, имеющего место во время военных действий. Честь и слава Вам, Николай Константинович, как инициатору такого великого акта.
Под влиянием того впечатления, которое породило заключение Пакта Н. К. Рериха, мы. Объединенный Комитет Русских Национальных Организаций в Калифорнии, через особую, состоящую при нем комиссию, обращаемся к Вам с горячей просьбой общерусского и даже общекультурного значения. Вам, конечно, известно, что большевики декларировали о том, что к 1937 году не должно остаться на Русской земле ни одного Божьего Храма, даже самое понятие "Бог" должно быть изгнано. Выполнение этого, поистине, адского распоряжения Сталина уже имеет место. Сколько храмов, между которыми были прекрасные, исключительные памятники старины, уже уничтожено. Нет Чудова монастыря в Москве с его исключительно богатой художественными предметами ризницей. Нет Храма Христа Спасителя. Почти все памятники старинного религиозного творчества погибли. Всего, что уничтожено за это время, невозможно перечислить. Мы, русские люди, не можем оставаться равнодушными к такому вандализму ни с религиозной, ни с художественной точки зрения...
Специально образованная по этому поводу Комиссия протеста просит Вас, дорогой Николай Константинович, выступить на защиту разрушаемых бесценных сокровищ религиозного и художественного значения. Быть может, Ваш Пакт может распространить свою деятельность и на Россию. Быть может, Вы сумеете обратить внимание правительства Северо-Американских Соединенных Штатов на творимое злое дело разрушения и насилия в пределах нашей общей Родины и защитить то, что еще уцелело.
Поднимите Ваш голос протеста, пока не поздно.
Спасите культурные ценности, народные святыни, высшие школы христианства — Храмы Божии.
Позвольте надеяться, что наше обращение к Вам не останется без отклика. Вы — один из выдающихся художников и людей Культуры, Вы русский человек, и горе России не может не тронуть Вас, помогите и спасите".
Вполне понимаю, насколько просвещенные люди в разных странах горят о сохранении священных художественных и научных ценностей. Те, кто следит за моими дневниками и статьями, могут видеть, что каждое некультурное, свирепое уничтожение отмечается, чтобы тем громче воззвать о всемирном соглашении беречь и сохранять все неповторимые великие ценности. Сегодняшняя телеграмма дает надежду, что ближайший февраль и апрель окажутся очень действенными в деле признания и введения в жизнь нашего Пакта.
Когда Пакт будет введен во всеобщие действия, тогда, конечно, и многие меры из стадии моральных воззваний сделаются действенными и в смысле других неотложных применений. Это будет зависеть как от государственных постановлений и мероприятий, так и от общественного мнения. Именно общественное мнение, высказываясь широко и твердо, упрочает многие возможности. Вспомним, сколько было обстоятельств выяснено, улажено и упрощено именно голосами народов.
Без общественного начала не вошел бы в действенное приложение и Красный Крест. Без неутомимых напоминаний, прошений, утверждений введение Красного Креста взяло бы не 17 лет, как это потребовалось, а может быть, и гораздо больший срок потребовался бы, казалось, для такого нужнейшего гуманитарного учреждения. Мы знаем, что для одного из последних утверждений Красного Креста потребовалось самоотверженное настояние одной мужественной женщины, заявившей, что она не уйдет из кабинета главы правительства, пока не получит его подпись.
Действительно, такие общественные героические подвиги нужны там, где человечество установляет большие страницы Культуры. Нужна большая безбоязненность, большая преданность всеобщей пользе, чтобы настаивать и не отступить ни перед какими трудностями.
Чем больше будет открыта, утверждена и разъяснена необходимость неотложных воздействий для охраны Культурных сокровищ, тем больше народных взаимопониманий и достижений возможно.
Будем же из разных стран, в разных условиях, в разных взаимоотношениях устремляться к той неопровержимой истине, что сердце человеческое есть хранитель Культуры, а Культура есть радость восхождения сознаний народов. В разных странах будем пристально следить за упрочением Пакта для охраны Культурных сокровищ, и подобно бессменному дозору будем перекликаться: "Всегда готов!"
22 Января 1935 г.
Пекин
Публикуется по изданию: «Рассвет». Чикаго, 1935, 2 апреля.
За время жизни в Пекине у всех нас замечались какие-то странные, неожиданно возникающие и так же быстро проходящие горловые раздражения и насморки. Так как это явление замечалось у всех, не только у нас, но и у многих живущих в том доме, мы, конечно, не раз задумывались о причинах. Причина обычной простуды отпадала. Причина нервного раздражения не была бы приемлема ко всем одинаково. Причина пыли, в конце концов, не была бы нова и после Харбина. Между тем именно внезапность этих ощущений не раз заставляла нас удивляться, тем более, что они наступали без всяких видимых причин.
Так и вчера во время записей Н. Грамматчиков вдруг почувствовал сильный приступ насморка. Затем я заметил, что он усиленно оглядывается на окно, и спросил, в чем дело. Он мне ответил следующим соображением, по существу чрезвычайно интересным: "На расстоянии около 200 метров от отеля расположена антенна радиоотправительной станции, по конфигурации которой можно прийти к убеждению о ее короткой волне. У всех нас замечаются внезапные болевые ощущения в области носоглотки и приступы быстропроходящего насморка. По многочисленным исследованиям, главным образом американским, установлено, что излучение коротких радиоволн вызывает повышение внутренней температуры тела всякого живого организма и воспаление слизистых оболочек. На основании этого, весьма вероятно, что эта радиостанция является причиной наших кратковременных недугов.
По нормам, установленным на международной конференции радиотехников, радиоотправительная станция должна быть установлена не только за пределами городской черты, но и отнесена от последней на довольно значительное расстояние, высчитываемое в функциональной зависимости от градиента поля, Помещение же ее в самом городе нарушает не только правильность приема радиолюбителей, но, что гораздо более важно, отрицательно влияет на состояние населения.
Кроме того, вся станция окружена большим количеством приемных антенн, которые при таком малом расстоянии от основного диполя отправительной станции безусловно могут являться до некоторой степени индуктивными рефлекторами, вызывая некоторые наложения "..."
Не так давно один германский профессор производил опыты с направленным излучением ультракоротких волн, по направлению излучения которых находилась стальная колонна диаметром около 1,5 метра. Через несколько часов колонна рухнула, а рабочие, помогавшие при эксперименте, как сообщалось, умерли после краткой, но неизвестной доселе медицине болезни.
Эти соображения ясно показывают вред плодов цивилизации при неумелом или, вернее, незаботливом их использовании".
Не будем настаивать, что именно сказанное предположение является причиной замеченных странных раздражений, но одно остается совершенно несомненным — высказанное соображение вообще имеет крупнейшее значение. Все искусственно вызванные усиленные волны должны производить всевозможные пертурбации.
Пространство всегда пело, стонало, вопило, но сейчас эти стрелы перекрещиваются еще более яро. Было бы просто недомыслием предполагать, что всякие конденсированные воздействия не будут оказывать никаких последствий. Так же точно нелепо было бы предполагать, что электрификация, о которой так мечтает человечество, могла бы быть безобидной в любом своем напряжении. Если те же явления электричества могут быть целительны, то в другой степени они же и убийственны. Так же точно должно происходить и со всеми мощными энергиями, механически конденсированными.
Между тем все время слышно лишь об опытах, изыскивающих усиление или нагнетание этих конденсаций. Еще нигде не вспоминались меры для уравновешивания производимых пространственных напряжений. Конечно, никто не будет предлагать человечеству отказаться от необыкновенных привилегий, данных силою электричества. Никто не будет обескураживать блестящие достижения в сфере радио. Никто не посоветует отказаться от находок Рентгена и от всех тех блестящих наметившихся возможностей, которые открываются с каждым днем.
Когда-то шутливо замечалось, что необузданные искатели могут вызвать небесный каменный дождь. Ведь подобные катастрофы, зримые или незримые, болезненно ощущаемые или безболезненно убивающие, легко могут быть вызваны. Уже в настоящее время развилось столько новых форм болезней. Столько необъяснимых сердечных, нервных и всяких других сложных заболеваний заставляют врачей задуматься. Говорятся общие места о нервности современной жизни, предписывается какой-то покой (хотя врач и сам отлично понимает то, что он предполагает этими словами). Изобретаются множества патентованных лекарств и среди них, наверное, изрядное количество ядовитых и разрушающих сочетаний.
Справедливо преследуются главнейшие враги человечества — наркотики, но еще не слышно, чтобы действенно производились изыскания по исследованию вреда и полезности вновь выявленных в особенную напряженность энергий.
Ближайшими примерами неосторожного обращения с призванною пространственной мощью служат хотя бы такие очевидности, как, например, различные антенны посреди городов. Или такая насыщенность электричества, что даже рукопожатие становится очень болезненным. Таких же примеров можно приводить очень много, а с каждым днем при новых механических приспособлениях всякие подобные примеры умножатся.
Если люди уже начали думать о воздействии мысли, то и многообразные воздействия пространственных энергий должны бы быть заботливо изучены. Оздоровление жизни должно производиться, поистине, всеми мерами. Невозможно с одной стороны сокращать число рабочих часов для того, чтобы в течение остального времени особенно утонченно разбивать и разрушать организмы.
Сегодня сообщается из Норвегии, что профессор Клаус Хансен в университете в Осло в присутствии своих коллег принял яд, который, как известно, убивает животных и рыб. Воздействие этого яда на человеческие организмы неизвестно, и профессор Хансен добровольно принял дозу его, чтобы исследовать на себе процесс этого отравления. Сообщается, что в продолжение нескольких часов после принятия никаких болезненных явлений не замечалось.
Мы приветствуем героизм исследователя и от души желаем успеха мужественному опыту профессора Хансена. Но если бы все человечество уселось в электрическое кресло, то вряд ли бы такой опыт соответствовал задачам эволюции.
27 Января 1935 г.
Пекин
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Трубит сам Роланд. Рыцарь наилучший. Значит, час зова настал.
В стене Рокемадуры вонзен меч Роланда. Никто не будет настаивать на его подлинности. Почему он так сохранился? Кто приковал к нему цепь? Когда он воткнут между камнями старой стены? Все эти вопросы не нужны.
Важно, что существует меч Роланда. Глядя на старый символ, так украсивший древнюю стену, каждый вспомнит, что имя меча — Дюрандаль. Каждый еще раз перечувствует последний героический бой соратника Карла Великого.
Вспомнится зов рога, когда герой в крайней опасности призвал воинство Франции. Несколько веков прозвучал рог героя. Все, слышавшие о нем, живут все тою же мужественной жаждою подвига. Пылают от того же пламени. Разве не сказка: "Близ Ронсево были обнаружены 12 скелетов людей гигантского роста. Сразу же все окрестное население заговорило, что найдены останки Роланда и его сподвижников. К этим скелетам уже стекаются тысячи обитателей окрестных мест. Парижские газеты посылают туда своих специальных корреспондентов. Известный местный историк Хоза Мана да Хуарте в беседе с журналистами сказал: "Я ничего не могу утверждать, но как не поверить, что это действительно останки двенадцати пэров Карла Великого. Все скелеты искалечены, некоторые обезглавлены, у некоторых отрезаны руки. Естественно предположить, что это скелеты воинов. Черепа найдены под стеной, которая сооружена в XII веке. Следовательно, скелеты были погребены здесь до сооружения стены, т. е. до XII века".
"A noctis phantasmatis libera nos Domine!" — молятся в очаровании цветных стекол соборов. Просят освободить от ночных призраков. Молят отвести всякий сковывающий ужас. Значит, молят прежде всего о Свете. Свет и звук — два ключа к познанию. Во тьме, хотя бы полной тьмы и не бывало, но все же неопределенностью своею выползут омохначенные страшные облики. Темным страхом пытается Миме, испытывая Зигфрида. Но герой среди добытого доспеха находит и рог. Им он вызывает из мрачной пещеры фафнера, зовом рога он возвещает свои подходы к горе огненной.
Победный, призывный, утверждающий и укрепляющий зов рога, глас трубный проходит по всем путям.
Иерихонские стены распадаются не от барабанов, не от литавр, но от трубных звуков. Каждое войско, каждый поход, каждое устремление к подвигу будет связано с трубным звуком. И барабаны, и литавры, и струны, и трубы имеют каждый свою эпику. Композитор расскажет, почему, желая выразить определенное, он должен был призвать именно тот, а не иной звук; само качество звука имеет такое незаметное касание к определенным центрам. Следовало бы еще углубить исследование воздействий разных звуков. Целительные свойства музыки давно известны. Известно, что мудрые правители во время каких-либо несогласных бурных собраний призывали помощь музыки. Теперь и в различных лечебницах и музыка и картины уже являются обычным атрибутом. Существует любопытная сказка о происхождении и назначении самоцветных камней. Так же замечательны легенды об эоловой арфе или звучаниях статуй и гор.
В горах нередко слышатся созвучия как бы целых симфоний. Отсюда произошли и названия многих горных местностей, связанных с понятием звука. Народы знают, что герой трубит. Пораженный, убегающий противник не трубит бодро. Сказания о трубном звуке отмечены у всех народов. Герой, собирающийся на подвиг, спрашивает о звучном роге. Турнир возвещается не арфами, но трубами герольдов.
Можно бы написать очерки истории народов с эпиграфами звучания и цвета. Эти определения были бы для многих показательны, ведь не только музыканты и художники, но каждое звучащее сердце понимает задание ключа. Тот, кто говорит о гармонии, тот непременно и мыслит в каждом случае в определенном ключе. Тогда звук является зовущим приказом, но нередко он как бы отзвучит от смятения жизни. Среди так называемых модернистов часто и в звуке и в форме трепещет смятение и спешит нагромождение. Как бы отзвучит современность во всей ее условной нагроможденности.
Нота природы древних китайцев, пожалуй, кому-то покажется пресной на улице, загроможденной однодневными рекламами. Очень часто люди боятся быть заподозренными в недостаточной современности. Даже предлагают избегать ознакомления с прекраснейшими образцами древней философии и литературы. А между тем во множестве героических образов, донесенных к нашим временам из глубокой древности, звучит неувядающая живая сила, нужная во всех построениях жизни.
Когда ознакомляетесь с новейшими предполагаемыми государственными и общественными устройствами, то в основе их все-таки будет призыв к сотрудничеству, взаимному доверию, доброжелательству и к самоотвержению и героизму. Без этих начал, без основ дружелюбия какое же возможно построение? Как ужасно мимолетно будет все построенное на ненависти и подозрении! Во лжи зарождаемое во лжи и погибнет.
Когда же молодое поколение вспомнит о героизме, оно захочет возобновить в памяти все те мужественные призывы о подвигах, которые запечатлели народы в лучших своих вдохновениях. И тогда опять люди вспомнят о зовах Роланда и о многих зовах, призывах, приказах, которые самоотверженно звучали на общее благо.
Не успел умолкнуть рог Роланда, как народное воображение уже укрепляется и другими героями, великими в бою и в самопожертвовании. "Ожье Датчанин", "Фьер-а-Брас", "Аспремон", "Взятие Каркассоны" — все напоминает о мужестве воителей Шарлеманя.
И местные бароны отзвучали в рогах и трубах народной поэзии: "Эгремон", "Руссильон", "Доон де Майанс" — все в борениях, в подвигах. А затем "Ланселот", "Персиваль", "Мерлин", "Тристан" — одни имена этого эпоса звучат в мировом объеме, громко разнесенные труверами, трубадурами. Кто не слыхал этих имен? В каких странах не звучали песни славы?
Пирам поет:
"Короли, князья, весь их двор,
Графы, бароны окольные
Любят сказанья, песни и басни.
Они отгоняют черные мысли,
Заставят забыть тревогу и скорбь".
Герои будут утверждены. Кельты хранят память о цикле Артура, о борьбе с великанами, драконами, волшебниками. Песнь о Святом Граале возносит подвиг служения человечеству на священную вершину.
Все зовы. Разные наречия, разные слова, разные обращения и утверждения, а зовы все те же. Зовы подвига.
29 Января 1935 г.
Пекин
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Китайский Новый Год. Весь день и ночь гремели далекие и близкие разрывы, точно бы выстрелы с каких-то позиций. Гремели мягко, и всем нравилось это устрашение темных сил.
Официально этот Новый Год уже не празднуется, но обычай страны сильнее всех указов. Так же, как и прежде, так же в настоящем, а, вероятно, и в будущем потребуется устрашить и отогнать. Темные силы, уж больно много их осаждает весь мир. Под такими различными личинами влезают они, чтобы навести смущение и хоть чем-нибудь нарушить строение доброе.
Эти взрывы, выстрелы под Новый Год, они не только устрашают воинства бесовские, но и загремят призывно ко всем благомыслящим. Пусть хоть в Новом Году станут дружнее. Пусть хоть в Новом Году поймут радостную мощь единения. Пусть хоть в Новом Году поймут, как прекрасна дисциплина духа, которая и во все проявления жизни вносит стройный порядок.
Деревенские старушки уверяют, что мыши из пыли родятся. Трудно сказать, из какой такой мозговой пыли родятся человеческие мыши, вши и блохи, но что всякая такая нечисть родится — в этом нет никакого сомнения. Может быть, предновогодние выстрелы могут хоть немного разогнать и эту напасть, которая ползает по всему миру вне пределов наций, возрастов и всяких других условий.
Под Новый Год вспомнилась и Великая Стена китайская, и великие законоположники-философы, и мудрые императоры, и трудолюбивые почитатели земли доброй. Много чего вспомнилось. Вспомнились и давние пути, безнадежно песком занесенные. Вспомнились корни уже не существующих лесов. Вспомнились и потоки подземные, вспомнились многие войска и походы, и странствия. Когда в школах изучается история, чаще всего останавливается внимание на завоевательной части походов. Но так же, как воинственные государственные страны, существует и добрая земля, так же и в человеческих шествиях и походах, кроме завоевания, часто звучала и добрая помощь.
Можно написать целый исторический труд, посвященный походам помощи. Очень любопытные выводы могут получиться для многих стран. Произойдут какие-то новые классификации. Рядом с отделом себялюбцев появится и деление на помощников добрых.
Мысленно просматривая разные периоды всемирной истории даже наизусть, сразу припоминаются многие, иногда даже мало оцененные деяния помощи доброй. Очень поучительны были бы итоги, на какой народ больше бы пришлось этой помощи доброй. Ведь в таких исканиях к запрещению было бы еще одно слово мировой справедливости.
Молодые историки, среди работ ваших уделите внимание теме о помощи доброй, о тех деланиях, которые были порождены какими-либо высокими порывами. Очень добрая книга получится. Только для нее придется опять много порыться во всяких еще не уничтоженных архивах. Нередко лучшие акты, порывы и побуждения остаются менее всего записанными.
А пока соберем все ракеты, заряды, все громыхающее и, хотя бы рукодельным громом, попробуем еще раз остановить темные силы, которые так обуяли человечество.
Новый Год, очень развеваются флаги, из-за гор от Монголии большой ветер. Очень надеюсь на историков, которые напишут книгу помощи доброй.
4 Февраля 1935 г.
Пекин
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Как бы ни изощрялись темные разрушительные силы, но правда и созидание все-таки одержат верх.
"Свет рассеивает тьму". Эта старая истина применима во всем и всегда. И чтобы подтверждать ее, свет действия должен быть таким же объединенным, как и насыщенность тьмы. Каждый, трудящийся на созидание, каждый работник Культуры, конечно, всегда и прежде всего должен помнить, что он не одинок. Было бы великим и пагубным заблуждением, хотя бы минутно, ослабить себя мыслью о том, что тьма сильнее Света.
Также должны все работники Культуры, стремящиеся охранить священное, прекрасное, научное, должны они осознать, что сотрудники и союзники их обнаруживаются часто весьма нежданно. Главное, чтобы среди этих просветленных, преданных делу соратников не проникало малодушие, холодность и безразличие. Великие слова поэта — "к добру и злу постыдно равнодушны" — не должны находить себе места ни в каких делах, касающихся великих дел Культуры.
Кроме вандалов-разрушителей, существуют не меньшие вандалы-злошептатели; существуют слабоумцы сомнения, существуют невежды злобы, малодушия и клеветы. Нужно отдать себе полный отчет в том, что выступление за охранение высших начал вызывает лай всяких волков и шакалов. Если смысл созидания всемирен, то и борьба против всего светлого тоже происходит вне границ и наций. Потому-то так светло и доверенно должны сходиться между собою те, для которых маяк истинного света есть основа пути.
Кроме того, как я уже давно предлагал друзьям нашим, должны существовать как списки истинных сердечных сотрудников, так и списки разрушителей и явных, и маскированных. Когда вы знаете врага, вы уже победили его. Когда узнаете и почувствуете гнезда противников Культуры, вы тем самым уже приобретаете и новые силы, и новых союзников.
Но еще раз не забудем, насколько многообразны служители тьмы. Насколько различны их маски и какими ложными соображениями они прикрываются, чтобы тем более способствовать смущению, разрушению, разложению. Когда же вы попробуете занести на один лист этих разноликих носителей тьмы, вы будете поистине изумлены, увидев, что по существу они очень однородны. Изучите их многообразную деятельность, поймите систему, ими проводимую, усмотрите, что находится в конечном итоге их словопрения — и вы узрите те же разрушительные облики. Потому-то так полезно выяснять как друзей, так и врагов Культуры.
В письме Комиссии Протеста против разрушения храмов говорится:
"Жизнь учит нас, что никогда не следует опускать рук и поддаваться отчаянию. И Комиссия вновь предприняла все возможные от нее средства не только обратить внимание всех на готовящийся акт нового разрушения величайшей русской святыни, но и предприняла ряд активных действий практического характера, чтобы добиться внимания лиц и учреждений, имеющих возможность быть полезными в этом отношении.
К счастью, в настоящее <время> Комиссия уже не одинока: Всероссийский Крестьянский Союз и Пакт Рериха внушают ей бодрую мысль о возможности благоприятных результатов ее деятельности, лишь бы сами русские люди не поддавались вредному для дела малодушию или неверию в свой успех. Совместные настойчивые усилия все победят".
Именно лишь бодрость и неутомимость дают убедительность творению, а в убедительности заключены удивительные, привлекательные качества. Если люди во что-то верят, они и мыслят об этом, и говорят об этом, и действуют к тому же. Помню, один из очень темных людей однажды сказал мне: "Да Вы обуяны этой идеей охранения культурных ценностей". Пусть так и будет. Во имя Культуры, во имя священного, прекрасного, научного нужно быть не только обуянным, но и неотвратимо прилежным. Ведь в этом понятии будет заключаться и оздоровление духа народов.
Опять-таки вспоминаю многозначительные речи, произнесенные на последней Вашингтонской конвенции нашего Пакта. Рад, что второй том материалов уже вышел и для многих станут доступными прекрасные утверждения, высказанные и Генри Уоллесом, и синьором Альфаро, и таким авторитетом, как Броун Скотт, и Гиль Боргесом, и пламенным Дабо, и всеми другими, так ярко выразившимися во время этой знаменательной конвенции, где среди представителей тридцати шести государств-народов не было разногласия. Такое созвучное единогласие, конечно, дало и положительные результаты.
К сему предмету у меня лежит отличное письмо покойного митрополита Платона, который тоже пламенно умел сказать истинное защитное слово. С тех пор много добрых знаков накопилось. Бывали и выпады сил темных, но эти бесплодные попытки были немедленно оценены всеми разумными элементами и заслуженно осуждены, являясь только своеобразным резонатором.
Теперь получаются прекрасные сведения из трех прибалтийских государств. К уже ратифицировавшим Пакт присоединился Сан-Сальвадор. В Болгарии образовался прекрасный комитет Пакта, в который вошли лучшие представители Культуры. В журналах продолжаются благожелательные статьи и призывы. В декабрьском номере "Нью Дайджест" опять комментируется поручение президента Америки Рузвельта секретарю Уоллесу подписать ратификацию Пакта.
Во Франции и в Бельгии продолжаются работы комитетов, о чем сообщает Генеральный секретарь доктор Шклявер. Хотелось бы привести еще некоторые места из переписки, но своевременно они будут изданы. Во всяком случае, каждый сад нуждается в обработке, а живое дело требует и жизни. Потому-то всем друзьям Культуры нужно действенно сообщаться, не нужно надеяться на то, что где-то что-то само собою сделается. Нужно прилагать все усилия к тому, чтобы это делалось неотложно, а для этого друзья истинной Культуры должны знакомиться друг с другом. Должны объединяться в кружки и малые, и большие, но одинаково светло горящие.
Итак, взаимно порадуем друг друга добрыми вестями и усилим друг друга и делом, и помыслом.
5 Февраля 1935 г.
Пекин
Архив Музея Николая Рериха в Нью-Йорке.
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Сообщается прискорбное явление о порче целого ряда прекрасных картин в Третьяковской галерее. Приведем это сведение во всей наготе, как оно было дано.
Московская "Правда" сообщает, что утром 8 января произошла авария в системе центрального отопления Третьяковской галереи.
По невыясненным пока причинам кран для выпуска воздуха из колонок водяного отопления, находящегося в подвальном помещении, стал пропускать горячую воду. Испарения через воздушные каналы проникли во второй этаж — в выставочные залы №№ 20, 21 и 22.
В этих залах размещены картины художников: Васнецова, Нестерова, Левитана, Айвазовского, Куинджи, Поленова, Семирадского и др.
Внутренняя охрана и технический надзор галереи обнаружили аварию в 7 час. 30 м. утра. Доступ пара был немедленно прекращен, все картины сняты.
Запрошенный сотрудником "Правды" о подробностях аварии директор Третьяковской галереи М. П. Кристи сообщил:
— В залах №№ 20, 21 и 22 находилось около 70 картин, 15 из коих, в том числе известные полотна — "Аленушка" и "Портрет Праховой" Васнецова, "Юность Преподобного Сергия" и "Портрет жены художника" Нестерова, "У омута" и "Большая вода" Левитана, "Ночь на Днепре" Куинджи — в некоторой степени пострадали от сырости. Лаковый покров этих картин потускнел, но красочный слой не затронут.
Немедленно были привлечены крупнейшие специалисты по реставрации, в том числе заслуженный деятель искусства И. Э. Грабарь и заведующий реставрацией Музея изобразительных искусств П. Д. Корин. Вместе с сотрудниками реставрационного отдела Третьяковской галереи они детально осмотрели каждое полотно и вынесли заключение, что непоправимых повреждений на картинах нет.
В беседе с сотрудником "Правды" И. Э. Грабарь сообщил:
— Существующая в Третьяковской галерее система центрального отопления чрезвычайно устарела и требует коренной реконструкции. Несовершенство этой системы сказывалось в том, что на протяжении ряда лет картины в выставочных залах систематически покрывались копотью. Это заставило еще в 1910—13 гг. застеклить все наиболее выдающиеся полотна.
Случая, подобного происшедшему 8 января, до сих пор не наблюдалось.
Комиссар по просвещению А. С. Бубнов издал следующий приказ:
"За недопустимое разгильдяйство и халатность в хозяйственной части и техническом надзоре за системой центрального отопления в Госуд. Третьяковской галерее, приведшие 8 января с. г. к аварии в камере №4 водяного отопления, могущей поставить под угрозу ценнейшие произведения искусства, приказываю:
1. Директору Третьяковской галереи М. П. Кристи объявить строгий выговор.
2. Заведующего хозяйственной частью Дубовицкого освободить от должности.
3. Инженера Лопухова, непосредственно ведающего техническим надзором в Государственной Третьяковской галерее, снять с должности".
Только подумать, что такие, всем известные национальные сокровища, как "Аленушка" Васнецова, "Юность Преподобного Сергия" Нестерова, "У омута" Левитана, "Ночь на Днепре" Куинджи, делаются жертвой недосмотра. Может быть, по недопустимому легкомыслию, а может быть, и по злобности.
Ведь неоднократно пресса сообщала о гимнах, требующих "уничтожения всех Рафаэлей". Если мы вспомним, что ненависть преследует именно картину Милле "Анжелюс" или прекрасные сокровища собора Овьедо, то, может быть, и покушение на незабываемую "Юность Преподобного Сергия" Нестерова тоже относится к тем же попыткам стереть самое выдающееся. И сколько подобных горестных знаков можно перечесть даже из деяний самых последних дней.
После покушения на "Анжелюса" Милле сообщалось, что порезы на картине заделаны, а мы уже тогда предупреждали, что картина все же останется инвалидом. Всякие зашивки и замазки значительно сократят жизненный срок произведения. Также и теперь, может быть, кто-то будет уверять, что картины Третьяковской галереи будут или подсушены, или вновь натянуты, или подвергнутся какому-то новому "целительному" процессу; но все же пострадавшие картины останутся инвалидами. Они изменятся и не смогут вдохновить зрителей так долго, как это было бы возможно без варварского покушения.
В каждом преступлении обычно вкрадывается элемент недосмотра. На этом шатком оправдании обычно строится судебная защита. Но уже недосмотр как таковой является несомненным преступлением там, где вверена судьба государственных национальных сокровищ.
Никакие политические, экономические, классовые или расовые соображения не могут понизить ответственность за сохранность великих национальных творений. Если где-то когда-то произошел преступный недосмотр, то это не значит, что тем ж можно оправдать и следующие покушения на неприкосновенность народных сокровищ.
Еще раз вспомним перечисленные картины, вспомним, насколько эти художественные образы вошли в русскую Культуру, а теперь уже стали достоянием и Культуры всемирной. "Юность Преподобного Сергия" остается одной из самых выразительных картин Нестерова, дав русскому народу незабываемый облик чтимого великого подвижника. "Аленушка" всегда будет не только одной из лучших картин Васнецова, но и напомнит о том, как русское самосознание вспомнило о своем национальном сокровище. "Ночь на Днепре" Куинджи является исторической картиной в соответствии с завоеваниями живописи европейской. Каждая картина Левитана есть неповторимый вклад в историю русской живописи. А сколько в этих же залах и других произведений, навсегда вошедших в историю искусств!
Не в том дело, что отопление было плохо или какие-то краны открылись. Дело в степени бережения. Дело — в сознании ценности художественного и национального творчества.
Эта любовь к художественному и научному выражению народа, священная внимательность к неповторимому творчеству не только должна принадлежать каким-то случайным чиновникам и надзирателям. Вся страна должна и радоваться, и болеть судьбою сокровищ народных. Если же неощутима эта радость или печаль, это будет значить, что сознание народное уклонено от своих основных начал. По этим мерам пишется история Культуры, этими вехами отмечаются проходимые пути народные.
Если на страницах исследований остаются сообщения о разрушении библиотек, храмов и художественных сокровищ, то эти сообщения навсегда остаются знаками плачевными. Историки пользуются ими как доказательством деградации. Те, которые в свое время так или иначе способствовали или хотя бы допускали такие разрушения или повреждения, они бы наверное воздержались от таких дел, если бы вполне представили себе суть истории.
Сегодня газеты принесли известие о смерти Макса Либермана. Меня уже спрашивали: "Кто такой Либерман?". Значит, это имя большого художника кому-то уже ничего не сказало; значит, страница истории искусства или не была прочтена, или забыта. Насколько же в школах наших должно быть напоминаемо о значении научного и художественного творчества. Ведь это может быть одним из самых привлекательных предметов.
Среди государственных и семейных смущений дети с радостью послушают о сокровищах истинных. Научатся они и тому, что забота и любовь к этим сокровищам есть признак культурного работника и есть непременная обязанность всякого государственного деятеля. Может быть, эти слова уже не нуждаются в повторении, тогда почему же ежедневные газетные сведения твердят как раз обратное? Не только стоит лишний раз услышать о судьбах сокровищ народных, но нужно хоть немного проникнуться значительностью этого предмета. Нельзя в обывательской сутолоке отрешаться от того, чем жив дух человеческий.
10 Февраля 1935 г.
Пекин
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Особые трудности возникают из-за мысленных преломлений за дальностью расстояний. Когда переписка происходит со многими странами, то особенно ярко выявляются иногда совершенно непреоборимые разницы представлений о разных предметах.
Вот из Бельгии пишут, что прочли в газетах мое сообщение о тибетских монастырях и потому спрашивают: "Близ Лхасы на высокой скале стоит один из известных в стране монастырей, являющийся центром врачебной науки. Что это за монастырь? Его адрес? Можно ли с ним списаться и на каком языке писать? Можно ли назвать местность? Желательно списаться с этим монастырем для больного сына, страдающего болезнью мозга".
Конечно, это крик сердца. Конечно, кому-то это сведение очень нужно, как, может быть, последний выход. Но представьте себе, как далеки всякие такие вопросы от действительности. Когда вы знаете предполагаемый монастырь и знаете все условия, там существующие, вас потрясет мысль, как туда дойдет такой необыкновенный запрос. Будет он написан, вероятно, по-французски. Болезнь, вероятно, будет изложена в латинских или местных бельгийских терминах. Будет приложен какой-то совершенно непонятный для местных людей адрес, а главное — такое письмо вообще никогда не дойдет до назначения.
Вы чувствуете, какая крайность заставляет запрашивать и далекую страну о мозговой и нервной болезни. Вы понимаете, насколько далек должен быть этот корреспондент от действительности, чтобы возыметь надежду на диагноз на таких огромных расстояниях, без самого больного и, вероятно, с неполными описаниями и самого заболевания.
Пример такого преломления за дальностью расстояния я беру чисто случайно из множества таких примеров, самых поразительных. Вот французское письмо к высокому ламе. Вот запрос, из каких трав можно сделать ежедневное питье от всех болезней. Вот горячее желание вообще куда-то уехать без языка и без средств.
Ведь все это биения сердец.
В каждом из них слышится крайность и последнее напряжение. Так же точно из дальних стран пишут на Запад и, не считаясь с расстояниями, ожидают немедленных ответов.
Итак, выходит, что и сейчас осведомленность в некоторых отношениях почти одинакова со временами Марко Поло. Еще недавно нам приходилось видеть как бы целые трактаты о положении стран. К изумлению, можно было видеть, что лица, считающие себя очень осведомленными, основывались на каких-то совершенно неверных газетных заметках. Из этих мимолетных слухов возникали целые утверждения как пессимизма, так и чрезмерного оптимизма. Приводились какие-то решения и постановления, которые прежде всего не имели ничего общего с действительностью. Люди, считавшиеся и военными, и гражданскими авторитетами, основывали выводы свои на обстоятельствах, уже не существующих или вообще не существовавших. К прискорбию, Вы узнавали в этих выводах давно мелькнувшие ложные газетные корреспонденции.
Казалось бы, отношение к печатному слову должно значительно выправиться за последние десятилетия. Не говорю вообще против печатного слова, но его стало так много, оно сделалось подверженным такому множеству партийных, национальных и классовых соображений, что действительность преломилась в нем во всех бесчисленных гранях условных делений человечества.
Поверх всех этих условностей остается по-прежнему и причина простой неосведомленности. Загляните в специальные отделы газет, где люди отыскивают друг друга по всему миру. Казалось бы, существуют и почты, и телеграфы, и радио; заполнены все пути сообщения, работают всякие консульства, кооперации, религиозные и благотворительные общества, но при всех этих осведомительных условиях люди не могут сообщаться и не могут найти друг друга. Можно многообразно убеждаться в том, что даже простое взаимное осведомление очень относительно. Кроме этой неосведомленности, люди исконно заняты самообольщениями.
Если человек хочет предположить что-либо, он весьма изворотливо подберет призрачные доказательства. Если человек хочет переселиться куда-либо, он мысленно обставит надуманное место переселения самыми приветливыми миражами. Каждый, сообщивший ему истину, сделается как бы врагом его. Действительность будет всячески отвергаться, лишь бы сохранить обольстивший призрак. Сколько самых прискорбных заблуждений возникло от неосведомленности. Сколько страшных в своей неприложимости писем отягощают почту.
Где-то эти больные крики будут просто отринуты, но где-то они, в свою очередь, пробудят боль о том непоправимо болезненном состоянии, которое довело этих пишущих до отвращения к действительности.
Один заполняет листы бумаги неприложимыми, необоснованными проектами, другой заполняет ужасные страницы доносов, в которые он и сам не верит. Мышление превратилось в нем в злоумышление. Что-то преломилось, заскрипело, заржавело, и мысль человеческая понеслась в бездну. Она озирается и спрашивает себя, где бы навредить?
Другой бросает в пространство сведение, в которое он, конечно, и сам не верит, но оно так ладно связывает два обрывка мышления.
А поверх этого хаоса чье-то больное сердце вопит о помощи. Часто оно даже само не представляет себе, в чем может проявиться такая помощь.
Где череда вызываемых последствий и где граница действительности?
Когда-то люди приписывали всякие преломления отсутствию путей и способов сообщения. Теперь пути сообщения разрослись, но сумма всяких недоуменных преломлений только увеличилась.
Даже если вы возьмете маленькую личную корреспонденцию, сколько в ней найдется почти непоправимых преломлений. А ведь в каждом таком преломлении заключена та или иная степень болезненности.
И вот люди вспоминают, что где-то на высокой скале стоит монастырь и там исцеляют от всяких болезней. О такой высокой скале и о монастыре всезнающем мечтает среди преломлений своих человечество.
Там! На высокой скале.
13 Февраля 1935 г.
Пекин
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Орион сияет. Помним, перед носом какого судна сверкало то же созвездие. Помним, в каких горах, из-за каких вершин светил великолепный Орион. И теперь твердо знаем, кому он светит и кто на него смотрит. Те же небесные знаки.
В Храме Неба тоже оказался знак Знамени. Тамга Тамерлана состоит из того же знака. Знак трех сокровищ широко известен по многим странам Востока. На груди тибетки можно видеть большую фибулу, представляющую собою знак. Такие же фибулы видим мы и в кавказских находках, и в Скандинавии. Страсбургская мадонна имеет знак этот так же, как и святые Испании. На иконах Преподобного Сергия и Чудотворца Николая тот же знак. На груди Христа, на знаменитой картине Мемлинга, знак запечатлен в виде большой нагрудной фибулы. Когда перебираем священные изображения Византии, Рима, тот же знак связывает Священные Образы по всему миру.
В разном устремлении к Высшему сознание объединялось на тех же ступенях. Именно разнообразие подходов среди желаний выразить наивысшее является таким ценным признаком.
На горных перевалах нерушимо остается тот же знак. Для выражения быстроты, поспешности, нужности знак несет Конь Белый. А видали ли вы в подземельях в Римских катакомбах тот же знак?
И все-таки найдутся люди, которые не захотят мыслить по-лучшему, но будут пытаться прикрепить к знаку какие-то свои наименьшие соображения. Ведь тогда можно одинаково сказать и про многие другие великие знаки, что они употреблялись будто бы в разных значениях с разными намерениями. В таких соображениях человек скорее всего выкажет свою собственную сущность.
Вводя незнакомого человека в дом свой, вы можете сразу распознавать его сущность по степени его внимания к окружающим предметам. Найдутся люди, которые перед прекрасной картиной обратят внимание на позолоту рамы. Другие, увидав Венеру Милосскую, не найдут ничего лучшего, как спросить, а где же у нее руки. Третьи, приближаясь к Чудотворной Иконе, заговорят о непривлекательной для них суровости Лика. Найдутся такие, которые из всей ценнейшей обстановки ухитрятся обратить внимание на самое незначительное.
"Ex ungues leonem". По когтям узнаете льва. Так же точно можно сказать: по мусору узнаете мышей. Иногда даже как-то прискорбно слышать, как люди берутся судить о том, чего они не знают, о чем они вообще и не думали. При этом судят лишь от своего желания или похвалить или осудить. Даже не зная, чем аргументировать, такие осудители выставят просто свое "да" или "нет". Они даже не потрудятся хотя бы для самих себя, приличия ради озаботиться какими-либо доводами. Для них единственным соображением остается или место, или личность, или время, в зависимости от которых или нужно принять, или отринуть. В отрицании своем они готовы произнести любую хулу, они не остановятся перед кощунством, лишь бы выполнить свое темное предубеждение. Великий провидец Гоголь выразил ту же мысль в скорбных словах:
"Мы имеем чудный дар делать все ничтожным".
Именно большие созидатели должны были всегда особенно четко чуять весь ужас, когда на их глазах что-то большое делалось ничтожеством. При этом орудия такого умаления бывали самые грубые, самые невежественные. Если бы самый малый полицейский приказал этим невеждам сказать обратное, то ведь они бы ни на минуту не задумались, ибо осмысленного основания в суждении их вообще не было. Им казалось, что их властителю — его величеству пошлости так будет угодно. А это веление, конечно, вполне отвечало их собственной сущности.
Во всяком случае, во всех насилиях подлых прежде всего нет великой основы — благоволения. Какое это прекрасное слово — благоволение. Оно стоит в том же разряде, где хранится и другое ценное понятие — милосердие.
Подлые невежды не знают ни того, ни другого. Мало того, и благоволение и милосердие будут тревожить ум подлый, как нечто напоминающее о чем-то великом и отвергнутом. Темный дар делать все ничтожным должен быть опознан и выявлен как нечто самое стыдное. Что же может стоять за этим темным даром? Ведь там уже предательство будет гнездиться. Если злодей не успел нечто сделать лживым, то он станет предательствовать, чтобы так или иначе принести свое возлияние в бездну тьмы. Даже на самых простых обыденных предметах вы можете замечать, на что человек обращает свое первое внимание. Так же точно вы почувствуете различие людей по их отношению к великим знакам.
Из-за Си-Шаня сверкает великолепная Венера. Знаем, что на нее же любуетесь Вы в Гималаях. Знаем, откуда и через какую долину, и поверх каких снеговых вершин смотрите Вы в часы вечера. Глядим на звезду, а слышим шум деодаров и все предночные голоса и звучания горные. Сколько зовов и знаний созвано одною звездою. Небесные вехи настораживают и соединяют сердца.
Те же звезды, те же знаки небесные наполняют сердца благоволением вне пространств и времен.
14 Февраля 1935 г.
Пекин
Публикуется по изданию: Н. К. Рерих. "Обитель Света". М., МЦР, 1992.
Многие знали леди Диен Поль, талантливую композиторшу, очень сердечную и культурную. Но немногие знали, что всю свою жизнь она ближайшим образом соприкасалась с потусторонним миром. При этом она вовсе не искала таких общений. Какими-то судьбами, какими-то особыми свойствами она постоянно видела невидимый для прочих тонкий мир.
Не забуду, как мы возвращались после открытия моей выставки в Брайтоне и леди Диен Поль тут же, в вагоне, имела горячий спор с П. Н. Милюковым. П. Н. как завзятый материалист всячески доказывал ей, что все ее видения не что иное, как ею же самою вызванные галлюцинации. На это леди Диен Поль, грустно улыбаясь, возражала, что ей вовсе не хочется их видеть, и никого и ничего она не воображает, но, к сожалению, она продолжает видеть многие, обстоятельства прошлых времен в точнейшей реальности.
Из ее рассказов вспоминается, например, характерный эпизод во вновь нанятой вилле. Леди Диен Поль, зная, что в особо нажитых местах тем более возможны всякие материализации, всегда старалась выбирать дома новые, только что отстроенные, где никто еще не жил. Так было и в этом случае. Вилла была только что построена, и, по словам владелицы, никто там еще не жил. В первую же ночь Д. П. вдруг почувствовала, что рядом с нею на постели лежит мертвое тело. Затем она увидела, что из занимаемой ею комнаты выносят гроб, который с трудом продвигается в дверях и оставляет на двери глубокую царапину. Вставши утром после такой неприятной ночи, Д. П. прежде всего осмотрела дверь и к своему ужасу нашла именно ту, глубоко вдавленную царапину, происхождение которой она так реально видела ночью.
Призванная хозяйка созналась, что в этой комнате действительно умерла женщина, жившая там всего два дня.
В другом случае Д. П., тоже переехав на новую квартиру, ожидала вновь рекомендованную прислугу. Проснулась очень рано и к удивлению своему увидела двигающуюся по комнате опрятно одетую приветливую старушку. Д. П. почему-то подумала, не новая ли это прислуга, и лишь удивилась, как она могла попасть к ней в спальню так рано. В это время старушка подошла к камину, на котором были расставлены какие-то старые портреты, и начала пристально их рассматривать. А затем, к удивлению Д. П., она как-то точно подскочила и, постепенно поднявшись к потолку, исчезла. Только тогда Д. П. догадалась, что это была вовсе не прислуга.
Также, однажды проснувшись ночью как бы от толчка, Д. П. увидела сидящего у нее на постели мужчину, как она говорила, неприятнейшего разбойничьего облика. Посетитель долго пристально смотрел на нее, а затем постепенно исчез.
Множество всяких таких появлений как в ночное, так и в дневное время, иногда прямо приводили в отчаяние Д. П. Она искренне восклицала: "Ведь не хочу же их видеть! И почему все другие мои друзья ничего подобного не видят, а я зачем-то должна встречать всех этих непрошенных гостей?!"
При этом бывало, что ее непрошенные гости перестанавливали какие-либо предметы, причем посторонние присутствующие видели движение предмета, но причина этого им была незрима.
Особенно много подобных сообщений обнаруживалось в связи с прошлою войною. Так, например, убитый на английском фронте сын В. Жаренцовой, явившись матери, сообщил место и обстоятельство своей смерти. Генеральный штаб отрицал возможность этого, дав сведение, что в указанном месте было непроходимое болото. Но через несколько месяцев приехавший друг покойного восстановил истину. Оказалось, что для сокращения сообщений через это болото была устроена гать.
Также один наш американский друг рассказывал, как под Верденом, идя на смену караула, они встретили караул, который должны были сменить уже в пути. Вся команда не только видела этот взвод, но и безуспешно пыталась окликнуть его. Подойдя к посту, они заметили безмолвно стоявшего часового, а когда дотронулись до него, то оказалось, что это был труп. Выяснилось, что весь взвод был уничтожен неожиданным налетом германцев.
О всяких таких одиночных и массовых явлениях можно составить целые длинные записи. То же самое можно слышать и на Востоке, в Китае, Монголии, Афганистане, где с определенными местами связаны разные боевые поверья. О предметах, передвигающихся без видимой причины, можно слышать часто от вполне достоверных людей.
Перед нами лежат фотографии миссис Ф. с необычайно реальными отображениями тонкого мира. Снимки удались без особого на то желания. О. Солнцев в Сердоболе рассказывал несколько необычайно ярких видений, бывших ему. Так, например, один уже тяжко больной гардемарин обещал ему явиться и оповестить о своей смерти. Прошло несколько месяцев. Однажды вечером, когда о. Солнцев занимался у своего стола, он услышал за спиною звук открывшейся двери. Обернувшись, он увидал своего молодого друга, но уже в мичманском мундире, чему и удивился. Тот поклонился ему и затем как бы вышел за дверь. Затем узналось, что, действительно, гардемарин в это время скончался, а производство в мичманы пришло уже после его смерти, а потому он был положен в гроб в офицерском мундире.
Такой же случай передавала бабушка Е. И., когда по уговору с нею один студент, также умерший в туберкулезе, явился к ней, и она даже беседовала с ним. Эту беседу слышали находившиеся рядом в комнате. Скончавшийся в прошлом году в Париже о. Георгий Спасский, также не однажды испытал самые необычайные явления.
Особенно ценны сообщения людей, вполне уравновешенных, которые могут спокойно и сознательно оценивать виденные ими обстоятельства. Конечно, можно слышать множество истерических, а иногда и не совсем добросовестных повествований, но такие сообщения, конечно, уже будут совершенно в другом разряде. Как и во всем, нужна простота, непосредственность, точность, словом, все то, что включается в понятие честности. Особенно же ценно, когда видевшие что-либо не стараются приписать это прежде всего своим каким-то чрезвычайным особенностям, а просто устанавливают факт во всем его окружении. Если грубая фильма может запечатлевать тонкие формы, то насколько больше может при известных условиях воспринимать их человеческое сознание.
15 Февраля 1935 г.
Пекин
Публикуется по изданию: Н. К. Рерих. "Обитель Света". М., МЦР, 1992.
Люди часто говорят о явной несправедливости, и в то же время упускаются из вида знаки справедливости. Конечно, несправедливость очень очевидна и ощутима, а справедливость иногда проявляется настолько косвенно, что узкое мышление с трудом может сопоставить разные, как бы несвязанные явления. Действительно, пути справедливости бывают гораздо неожиданнее, нежели проявления несправедливые. Такая неожиданность, конечно, только кажущаяся. Истина протекает логичными путями, но объем действий ее превышает человеческий горизонт.
Человек совершает какую-то явную гнусную несправедливость. Посторонние зрители наблюдают, что извратитель истины не только продолжает существовать, но кажется даже отмеченным и как бы поощренным. Человеческим мерилом трудно осознать, что эти призрачные отличия лишь пути к эшафоту. Сам преступник продолжает радоваться, думая в низости своей, что его преступные проделки вполне удались и возмездие невозможно. Но сказано: "Мне отомщение и Аз воздам".
Может пройти некоторое и даже значительное время, и около преступника, будет ли он личностью или сообществом, или народом, начнут аккумулироваться какие-то странные, совсем непредвиденные, неучитываемые обстоятельства. Те самые отличия и, казалось бы, удачи начинают обращаться в странные неприятности. Конечно, преступное мышление не обращает внимания на эти маленькие вспышки. В опьянении разгульного самохвальства темные не могут сопоставить и учитывать какие-то, как бы совсем несвязанные, дальние зарницы.
Происходят необыкновенно поучительные психологические моменты, которые могут дать мыслителю необычайные выводы. Но для этих выводов ведь нужно не только сосредоточиться, но прежде всего нужно иметь чистое мышление. А ведь этим свойством темные преступники не отличаются. Можно видеть, как даже тогда, когда на них уже начинает валиться нечто очень тяжкое, они все еще остаются далекими от распознавания истинных причин.
Неопытные люди спросят, почему справедливость иногда бывает как бы замедлена. И этот вопрос лишь покажет, что вопрошатель не вышел за пределы обыденности. Ведь это нам здесь, в наших условиях, представляются сроки или краткими или длинными. Существуют же и другие, более высокие и тонкие мерила. Когда человеческому мышлению удается уловить эти тонкие процессы соответствий, сочетаний и последствий тогда особый трепет возникает. Трепет осознания законов справедливости. Древняя мудрость говорит:
"Лучше быть обиженным, нежели быть обидчиком".
В этом сказано знание законов последствий. А сроки процесса не земными мерами познаваемы.
Только оглядываясь назад, юрист-философ может взвешивать и сопоставлять в восхищении.
Nil admirari*. Римляне выражали этим не только пресыщенную холодность, но и сознание соответствий. Ведь не удивляться же справедливости. Можно восхищаться этими высокими законами, которые в стройности что-то привлекают, что-то отталкивают, и в конечном итоге все-таки получается огонь справедливости прекрасный. Преступник обжигается этим огнем. Именно обжигается, т. е. себя обжигает. Он сам к огню приближается. Он не может уже отклониться от пути справедливости.
Народ верит, что убийца привлекается к месту убийства. В этом сказывается глубокая народная мудрость. Преступник привлекается не только к физическому месту, но он самововлекается в орбиту безысходности. В отупении преступник долго будет воображать, что он избегает опасных для себя положений. Ему будет казаться, что именно ему удалось не только уйти от возмездия, но даже и получить несомненную выгоду от совершенного темного дела.
"Бог наказать захочет — ум отнимет". Именно затемнение ума сопутствует злым делам. Напрасно думать, что дела ненависти и злобы остаются без возмездия. Странные последствия навлекают на себя злотворцы. И каждое зло, как щербина заржавленная, выедается в судьбе сотворившего. Выедается тем более, что так называемое раскаяние приходит очень редко. Наоборот, черствое отупение будет пытаться самооправдать злодеяние.
Говорят, что в одном государстве древнем были созваны мудрецы-философы для особых наблюдений путей справедливости. Может быть, это только легенда для подчеркивания значения этих путей и непреложности справедливости, а может быть, это было и в самом деле. Ведь среди древних Культур мы встречаем акты необычайно высокого мышления.
Среди предмета Живой Этики слово о путях справедливости должно быть очень веским. Оно научит молодежь от школьных лет оценивать всю непрактичность злых дел.
17 Февраля 1935 г.
Пекин
Публикуется по изданию: Н. К. Рерих. "Молодому другу". М., МЦР, 1993.
Была надежда, что теперь в деле Пакта уже миновали какие-то недоумения и зловредности, и работа по защите Культурных ценностей может пойти нормальным ускоренным порядком.
Но видно, эта надежда была преждевременна.
Нашлась некая газета, которая с явно зловредно-клеветнической целью допустила грубый выпад. На этот раз выпад был особенно направлен против деятелей Пакта, обвиняя их в ничегонеделании.
Газета, в состав редакции которой входит один из членов Комитета Пакта, не желает видеть действительность.
В газете со специальной целью нужно клеветать в надежде, что хоть что-нибудь от ее клеветы останется во вред Культурному делу. Вместо того, чтобы помочь Культурному делу, газета представляется, что она будто бы ничего не знает ни о движении Пакта, ни о работе комитетов Пакта.
В том же самом городе, где издается эта газета, были многократно опубликованы как мои статьи, так и многие другие сведения о работе комитетов Пакта.
Всякий доброкачественный человек, казалось бы, должен радоваться, что и в наши мятежные дни, несмотря на многие трудности, все же может продвигаться Культурное дело.
Чтобы еще раз подтвердить уже много раз написанное, приведем следующую выдержку из моей статьи, напечатанной в том же самом городе, где пытается клеветать и некая газета. В моей статье я говорю:
"Вспоминаем горестные кощунственные разрушения Симонового монастыря, Спаса на Бору, Храма Христа Спасителя. Куда же дальше идти? Наш Комитет, в лице председателя Французского Комитета барона М. А. Таубе и генерального секретаря Д-ра Шклявера, по предложению Центрального Комитета, горячо протестовали против такого варварского кощунства как в Париже, так и во время нашей международной конференции в Брюгге. Здесь же мне приходилось слышать вопросы, основанные на очевидном незнании, что почему наш Комитет не протестует при таких губительных вандализмах. И я отвечаю на это: нашито Комитеты, конечно, неукоснительно протестуют, но печально то, что общественное мнение сравнительно мало отзывается на эти протесты и даже не стремится узнавать о них. Вместо того, чтобы спросить, где именно были протесты, люди просто восклицают: "Почему таких протестов не было?" В таком обороте речи можно чувствовать уже какое-то недоброжелательство к делу охранения памятников Культуры. Вместо того, чтобы сойтись в дружном стремлении и взаимном понимании, некоторые люди предпочитают бросить в пространство злобно разъединительные формулы. Мы протестовали и при разрушении Храма Христа Спасителя, протестовали против разрушения монастырей при революции в Испании, протестовали против изуродования знаменитой картины Милле и теперь мы также протестуем против разрушения знаменитого Собора Овиедо".
Но, очевидно, написанное в Октябре годится и для Февраля.
Казалось бы, каждый хотя бы цивилизованный человек, должен понять, что в деле заботы о Культурных ценностях нужно сотрудничество, а не клевета. В моих недавних записях — "Вандалы", "Охранение", "Правда нерушима", "Друзья сокровищ Культуры", "Возобновление", говорилось исключительно о разных обстоятельствах Пакта. Из этих записей две, а именно — "Охранение" и "Правда нерушима", были уже напечатаны в дальневосточных газетах.
Каждый вандализм, по мере того, как он доходит до сведения Комитетов Пакта или моего, немедленно осуждается. Общественное мнение призывается широко сотрудничать в этих осуждениях, чтобы пробудить культурное сознание в широких массах. Ведь читающим людям известно, что Пакт находится в периоде ратификаций. Каждый здравомыслящий понимает, что до ратификации Пакта могут производиться лишь общественно моральные воздействия.
В прессе еще недавно приводился знаменательный отзыв министра агрикультуры Соединенных Штатов — Генри Уоллеса. Также известны отзывы о Пакте покойного председателя Гаагского трибунала Адачи, и только-что вышел второй том материалов по обсуждению Пакта, в котором приведены многие вдохновенные речи государственных и общественных деятелей 36 стран.
Как же мы должны понимать выпады некоей газеты?
Как исключительную невежественность или сознательное вредительство Культурному делу. Трудно предположить такую крайнюю степень невежества для редакции газеты, тем более, что много сведений о движении Пакта прошло в том же городе.
Кроме того, если бы мы имели дело только с невежеством, то в городе, где существует Комитет Пакта, член которого входит в состав некоей газеты, можно бы предположить, что прежде клеветнической статьи редакция пожелает ознакомиться с действительностью.
Трудно предположить такую исключительную степень невежественности, значит остается прискорбный вывод о сознательном вреде Культурному делу.
Неужели примитивный стыд настолько вытравился в некоторых двуногих сообществах, что ради клеветы и вредительства они готовы наносить ущерб общеполезному делу?
Неужели же где-то человеческое сознание пало настолько низко, что лишилось даже простого рассудка?
В то время, когда страны поднимают Знамя Пакта, когда официальные делегаты правительства об этом сообщают на конвенции, некая газета, захлебываясь, пытается хоть чем-нибудь опорочить работу Комитетов, многих бескорыстно преданных Культурных деятелей, лишь бы сотворить зло.
Если кто-нибудь добросовестный ознакомится с составом Комитетов Пакта в Америке, во Франции, В Бельгии и в других странах, то найдет ли он в этих Комитетах хотя бы одно лицо, которому можно бы было бросить клеветническое осуждение в ничегонеделании. Само продвижение ратификации Пакта достаточно доказывает, что в мировом масштабе многое полезное в деле Пакта творится неутомимо.
Члены Комитетов Пакта, каждый в своей области, неутомимо производят воздействия, где только возникает опасность вандализмов. Они выступают и со своими личными и групповыми заявлениями и участвуют как наши делегаты во всевозможных конференциях охранения Культурных сокровищ.
Каждый здравомыслящий человек понимает, что до окончания ратификации Пакта мы можем воздействовать лишь морально, опираясь на сотрудничество общественности. И вот вместо того, чтобы встретить повсюду благожелание общественности, мы встречаем клевету некой газеты.
Кто бы мог подумать, что кроме защиты Культурных сокровищ, придется также защищать членов Комитетов Пакта от клеветнических наветов.
Но, видно, темное вредительство крепко организовано. Оно пытается опорочить все, относящееся к делу созидания. Разрушители под разными масками ведут свое губительное злодейство.
В записных листах — болезнь клеветы, мне уже приходилось говорить об этой ужасной заразе клеветы. Если мы знаем об этой опасности, то тем более мы подадим друг другу руку дружбы, сотрудничества и удвоим наши усилия.
Вспоминаю, как председатель нашего Комитета Пакта в Париже, барон М. А. Таубе во время Бельгийской конференции Пакта закончил свою речь именно этим горячим призывом.
Удвоим наши усилия. И многие лучшие голоса разновременно и повсеместно ответят: "Всегда готов".
21 Февраля, 1935 г.
Пекин
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Знамя Чингис-хана было белое, при этом в разных походах употреблялись символы многих изображений: лев, конь счастья, кречет, барс.
В основе монгольский цвет — синий, но и посейчас живут заветы великого хана. Также посейчас упоминаются и законы его, среди которых многие могут жить и посейчас. Перечень суровых наказаний за кражу, убийства, прелюбодеяния и другие недостойные действия не упадут со страниц законодательства и в настоящее время. Также и прочие государственные деяния, требования к чиновным лицам и заботы о преуспеянии страны были широко установлены великим ханом.
Для уничтожения в ханах гордости и тщеславия Чингисхан запрещал принимать пышные титулы. Соблюдалась веротерпимость и свобода слова, лишь бы признавалась любовь к Богу. От общественных работ освобождались духовные лица и врачи. Смертная казнь полагалась также для шпионов, лжесвидетелей, колдунов, лихоимцев. Относительно браков — запрещалось вступать с родственницами в первом и втором колене. Для подъема чувства чести запрещалось брать монголов в услужение. С целью уничтожения пьянства Чингис-хан восставал против употребления крепких напитков, всячески их ограничивая и предлагая их совсем не пить. Также известно постановление, имевшее целью истребление чрезмерного суеверия, имеются и указы о развитии гостеприимства среди кочевого населения и доставлении безопасности при следовании по обширным владениям империи. Также были определены районы для кочевок. Юрты были разбиты на десятки, сотни и тысячи. По караванным путям были устроены станции и поставлена стража. Были учреждены почтовые станции на расстояниях одного дня пути. Войска были подразделены также на десятки, сотни и тысячи, и десятки тысяч. Смертная казнь была положена всякому начальнику, который покинет определенное ему место.
По всему дошедшему до нас, Чингис-хан действительно был великим вождем и строителем.
"Боже, упаси нас от монголов" — такие записки находили в разрушенных городах. Датские рыбаки не выходили в море на ловлю из опасения монгольского нашествия.
Вот одно из наиболее ранних описаний монголов, преподнесенных Европе в XIII столетии:
"Для того, чтобы человеческие радости не могли быть особенно продолжительными и чтобы мировое благополучие не длилось слишком долго без "воплей", — писал Матью Пэрис, — в этом паду (т. е. в 1240) отвратительные порождения самого сатаны, то есть бесчисленные полчища татар, прорвавшись, ринулись из пределов своих, горами окруженных стойбищ.
Стелясь наподобие саранчи по земной поверхности, они причинили ужасные опустошения в восточных частях Европы и обратили их с помощью огня и меча в пустыню. Они бесчеловечны и звероподобны, представляют из себя скорее чудовищ, нежели людей, всегда жаждут крови, которой и упиваются, рвут на части и пожирают собачье и человеческое мясо. Одеваются в бычьи шкуры, вооружены железными пластинами, малорослы, дородны, дюжи, сильны, непобедимы, с незащищенными ничем спинами и грудями, покрытыми доспехами. Они с наслаждением пьют чистую кровь животных своих стад, лошади их толсты, сильны и едят сучья и даже деревья; на этих лошадей им приходится влезать с помощью трех ступенек, ввиду короткости их бедер... Они не знают человеческих законов, совершенно не имеют понятия о комфорте и отличаются большей свирепостью, нежели львы или медведи... Они не щадят ни возраста, ни пола, ни положения. Не знают никакого разговорного языка, кроме своего собственного, которого никто больше не понимает, так как вплоть до самого последнего времени к ним не было никакого доступа, и сами они, в свою очередь, не показывались вне пределов своей страны. При таких условиях не имеется никаких сведений об их обычаях и личности, которые узнаются путем взаимных сношений людей друг с другом. Они бродят со своими стадами и женами, причем последние приучены сражаться не хуже мужчин. Эти-то существа появились вдруг с быстротою молнии на поругание христианства, опустошая и избивая все на своем пути, наводя на всех ужас и внушая к себе невообразимое отвращение".
Вот какова была репутация монголов, когда имя их впервые достигло Европы, сопутствуемое ощущением ужаса, которое предшествовало их движению вперед. Самое слово "татарин" заставляло всякого содрогаться. Их считали Божьим наказанием. Старые писатели называли их "испытанием Божьим" демонами, посланными в наказание людям.
Европа не считала монголов за людей, — она им отказывала в чести быть врагами или обычными неприятелями, а считала их какими-то сверхъестественными существами. В те времена люди в Европе искренне верили, что у монголов собачьи головы и что они питаются человечьим мясом. Вот какой дикий ужас охватил всю Европу, предшествуя появлению здесь татар. Грозящая человечеству опасность понималась здесь настолько преувеличенно, что даже датские рыбаки не рисковали пускаться в море из боязни монголов.
Одну и ту же картину приходится наблюдать в это время, как в пределах крайнего Востока, так и в пределах крайнего Запада — как по берегам Тихого океана, так и по берегам Черного моря. Один из китайских историков этого периода восклицает с отвращением, что "со времени сотворения мира ни одна из наций не была еще никогда настолько могущественной, насколько могущественны сейчас монголы. Они истребляют целые государства с большей легкостью, нежели кто-либо вздумал вырывать траву. Отчего же небеса терпят это!"
Другой писатель, изображая последствия монгольского верховенства следующими знаменательными словами, отмечает, что в Азии и в Восточной Европе вряд ли и собака может лаять без разрешения монгола.
Монгольское нашествие, которое, пронесясь по всей Азии, достигло преддверия Европы, оказалось настолько подавляющим, что правители последней начали оживленно советоваться друг с другом о том, какие меры им следует предпринять против грозящей опасности. Решено были прибегнуть к содействию совместных выступлений, чтобы задержать этот человеческий поток, так как ни одно государство не могло в одиночку справиться с ним. Ничто так не свидетельствует о боязни, внушенной ордами монголов даже и в пределах величайших европейских государств того времени, как призыв Фредерика II, священного Римского императора, ко всему христианскому миру в целях отражения нашествия ужасных монголов. Представьте только себе послание, адресованное "Германии — пылкой в боях, Франции — выкармливающей на своей груди неустрашимое воинство, воинственной Испании, Англии — могущественной своими воинами и кораблями, Криту, Сицилии, дикой Иберии и холодной Норвегии — с призывом организовать интернациональный крестовый поход против кочевников-завоевателей, явившихся в Европу из далекой Монголии".
Выдержки из этого послания красноречиво оттеняют тот "монгольский ужас", который охватил Европу в 1240 году. "Народ, — писал император, — вышедший из крайних пределов света, где он долгое время скрывался в обстановке ужасающего климата, вдруг жестоко обрушился на северные страны и усеял их наподобие саранчи. Никто не знает, откуда эта свирепая раса получила свое наименование татар, но несомненно одно, что не без явного промысла Божия последние были сохранены с незапамятных времен в качестве орудия для наказания людей за их прегрешения и, может быть, даже на гибель христианства. Эта свирепая и варварская нация не имеет ни малейшего понятия о законах человечества. Они, однако, имеют вождя, которого чтут и приказанию которого слепо подчиняются, называя его земным богом. Люди же низкорослы, дюжи, сильны, выносливы и отличаются непоколебимой верностью, и по малейшему знаку своего вождя бросаются со стремительной храбростью на самые невообразимые опасности. У них широкие лица, скошенные глаза и они издают самые ужасные крики и вой, которые вполне соответствуют обуревающим их сердца чувствам. Они не знают иных одежд, кроме воловьих, ослиных и лошадиных шкур, и вплоть до настоящего времени у них не имелось никакого иного вооружения, кроме грубых, скверно сплоченных железных пластин. Но уже теперь — и мы не можем произнести этого без стона — они начинают улучшать свое снаряжение, раздобывая его грабежом у христиан. Скоро, по-видимому, гнев Божий разразится над нами, и нас эти варвары начнут постыдно убивать нашим же собственным оружием. Татары ездят верхом на прекрасных лошадях и в настоящее время отъедаются самыми лакомыми кушаньями и одеваются богато и изысканно. Они бесподобные стрелки; говорят, что их лошади в тех случаях, когда не имеется под руками иного корма, могут питаться листьями, корой и корнями деревьев и, несмотря на это, сохранять свою бодрость, силы и проворство".
Так Европа оценивала монголов. Затем, со временем оценки уточнились и обусловились. Так, например, Тимур, вместо прежней оценки лишь разрушителя получил от французского ученого Груссе совсем другую характеристику. Груссе говорит, что Тимур, сочетавший в себе стремление к изысканности Ирано-Индийской культуры с суровым укладом аскета, явился одной из наиболее красочных фигур Индо-Иранского мира. Таким образом, правнук Чингис-хана, через Барласский род, остается в нас уже под освещением вдумчивого ученого.
Так же точно многие властители мира, спешно осужденные, вдруг вырастали в совершенно ином освещении. Не то же ли самое произошло и в русской истории с Иваном Грозным и с Петром Великим?!
Идя от характеристики Груссе, вспоминая отметки Плано Карпини о внимании монгольских ханов к искусству и наукам, мы можем кульминировать монгольский апофеоз в лице великого Акбара. Конечно, некоторые пристрастные суждения пытались иногда и его представить кровожадным тираном, но в конечном итоге развернулась блистательная картина светлого объединителя и культурного правителя великой страны. К уже найденному великолепию Акбара новая литература добавит лишь новые ценные знаки. И народная мудрость, справедливая в основе своей, добавляет к изображению великого императора и сияние Святого. Так народ в веках умеет чтить постоянное великое служение.
К характеристикам монголов вспоминаю и другие отметки современных им путешественников. Много ценных и благоприятных знаков. Вспомним также из священных монгольских книг хотя бы заветы о Бодхисаттвах, со всеми указаниями на сострадание, самоотвержение и помощь ближнему. Вспомним и несторианские времена. Словом, ничем не умалим то многое, что действительно было в жизни сильного и мужественного народа.
Сколько прекрасных часов вспомним и мы из наших странствий по Монголии. Помню сердечный приветственный знак монгола Ринчина. Многого стоит огненное восклицание седого бурята: "Свет побеждает тьму". Помню, как монголы мужественно показали себя при столкновении с разбойниками, помню постройку Субургана и доброхотное принесение сокровищ.
Если пойдем по знакам блага, их наберется очень много. Как бы ни перерождался народ, все-таки его основы неизбываемы. То же самое мы можем наблюдать и на многих других народах. Изменяются условия, приходит счастье или несчастье, но душа народа остается. Последите народную душу по старым песням, по сказаниям и притчам. В этих нерушимых народных памятках вы увидите лучшие характеристики.
Если вы припомните законы монгольских ханов, если вспомните героический эпос этого народа, то во всем отразится натура твердая, мужественная, нередко аскетическая, терпеливо переживающая случайности времен. Если Вы видите эти заветы прошлого, которые не погибли в потоках современных ощущений, то разве не следует помочь такому народу, желающему мирного преуспеяния.
Когда-то условия быта и сердечное влечение увлекали монголов в далекие поиски. Человеку часто кажется, что где-то вдали есть что-то лучшее — "славны бубны за горами". Но современное мышление обращает монголов к сокровищу их земель. Познавать свое, научиться ценить определенное судьбою — это большая заслуга.
Случилось так, что Монголия как таковая, занявшись в "дали далекой", еще не использовала свое внутреннее сокровище. Не использовать — значит не истратить. Потому-то справедливо устремлены взоры на Монголию, и пусть будут они устремлены благосклонно и дружелюбно.
В ошибочном суждении уже никто не скажет: "Боже, упаси от монголов", наоборот, каждый углубленный мыслящий пошлет сердечный привет мирному возрождению народа.
Сам Ригден-Джапо на коне в светлых доспехах мчится. Монголы не забывают видение Большого Ламы, бывшее в 27-м году.
Также в пророчествах сказано: "На стороне восхода солнца обнаружится белый камень с надписью. Вырубишь топором эту надпись, она не исчезнет, она появится снова".
22 Февраля 1935 г.
Пекин
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995. В сборнике "Врата в Будущее" концовка очерка в другом варианте.
Сколько глав! Сколько золоченых и синих, и зеленых, и со звездами, и с прорисью! Сколько крестов! Сколько башен и стен воздвиглось вокруг сокровища русского! Для всего мира это сокровище благовестит и вызывает почитание. Уже сорок лет хождений по святыням русским. Напоминается, как это сложилось.
В 1894-м — Троице-Сергиева Лавра, Волга, Нижний Новгород, Крым. В следующем году — Киево-Печерская Лавра. Тайны пещер, "Стена Нерушимая". Стоит ли? Не обезображено ли?
В 96-м и 7-м, по пути из Варяг в Греки — Шелонская Пятина, Волхов, Великий Новгород, Св. София, Спас Нередецкий, все несчетные храмы, что, по словам летописца, "кустом стоят". В 98-м — статьи по реставрации Святой Софии, переписка с Соловьевым, Стасовым, а в 99-м — Псков, Мирожский монастырь, погосты по Великой, Остров, Вышгород. В 901—2-м — опять Новгородская область, Валдай, Пирос, Суворовское поместье. Места со многими храмами древними от Ивана Грозного и до Петра Великого
В 1903-м — большое паломничество с Еленой Ивановной по сорока древним городам, от Казани и до границы литовской. Несказанная красота Ростова Великого, Ярославля, Костромы, Нижнего Новгорода, Владимира, Спаса на Нерли, Суздаля, всего Подмосковья с несчетными главами и башнями! Седой Изборск, Седно, Печеры и опять несчетные белые храмы, погосты, именья со старинными часовнями и церквями домовыми и богатыми книгохранилищами. Какое сокровище! Ужасно подумать, что, может быть, большей части его уже не существует.
Тогда же впервые оформилась мысль о нужности особого охранения святынь народных. Доклад в обществе архитекторов-художников. Сочувствие. Но не могло человеческое воображение представить, что через двадцать лет придется оплакивать гибель Симонова монастыря, знавшего самого Преподобного Сергия. Придется ужаснуться разрушению Спаса на Бору и Храма Христа Спасителя и негодовать при угрозе самому величественному Успенскому собору.
В статье "По старине" и во многих писаниях о храмах и стенах Кремлевских говорилось о том, чем незабываема Земля Русская. В 1904-м — Верхняя Волга, Углич, Калязин, Тверь, Высоты Валдайские и Деревская Пятина Новугородская. Одни названия чего стоят, и как незапамятно древне звучат они! Через многие невзгоды и превратности устояли эти святыни. Неужели найдется рука, которая на них поднимется?
В 1905-м Смоленск, с Годуновскими стенами, Вязьма, Приднепровье. В 907-м Карелия и Финляндия, славные карельские храмы. От 908-го до 13-го опять Смоленск, Рославль, Почаев. В 910-м раскопки Кремля Новгородского, оказавшегося неисследованным, а затем, до войны, и Днепровье, и Киевщина, и Подолье. В 1913-м — Кавказ с его древностями, а в 1914-м при стенописи в Святодуховской церкви в Талашкине получилась первая весть о Великой Войне. Нужно хранить!
Война, со всеми ее ужасами, еще и еще напоминает охранение всего, чем жив дух человеческий. Война! И Государь и Великий Князь Николай Николаевич сочувственно внимают предложению всенародной охраны Культурных сокровищ. Вот-вот уже как будто и состоится! А вместо того — беда всенародная! Неужели нарушат?!
В 1917—18-м Карелия, Сердоболь, Валаам, со всеми его островами. Святой остров! Владыко Антоний. Немало уже нарушено. В 1919-м после Швеции и Норвегии — Лондон. Доклады и статья в защиту сокровищ искусства. О нерушимости святынь. О сокровищах народных. Во всех далеких странствиях думается о том же.
Бесчисленные развалины всюду напоминают о зловещих разрушениях. Исследуем. Запоминаем. И только в 1929-м оформился Пакт по сохранению Культурных сокровищ. Спасибо Парижу и Америке, которые поняли, поддержали. Но ведь это еще только воззвание. Нужно, чтобы его услышали. А кругом столько гибели. С трудом вмещает сердце дикое разрушение. Но ведь взорван Симонов монастырь, запечатленный Преподобным Сергием! Ведь уничтожен Храм Христа Спасителя! Погублен Спас на Бору! Что-то с Киевской Лаврой?! А где мощи Преподобного Сергия?
Всеми силами спешим с Пактом. Но не коротки пути к миру. И не везде благоволение. Нужно преобороть и превозмочь. На конференции в Бельгии — протест против разрушения Храма Христа Спасителя. Наши М. А. Таубе и Г. Шклявер подписывают протест. Печатаются статьи о Симоновом монастыре. Подчеркивается гибель Спаса на Бору. Статья "Охранение", в дальневосточной и русско-американской прессе, молит об Успенском соборе.
"Пьяные вандалы", "Друзья сокровищ Культуры", "Возобновление", "Охрана", "Правда нерушима", "Защита". Под всеми доходчивыми до сердца человеческими словами молим о сохранении Святынь Культуры.
"Твердыня Пламенная" в статьях: "Конвенции Знамени Мира", "Знамя", "О Мире и Культуре моления" и во многих других статьях, обошедших прессу Европы, Америки, Индии, говорилось все о том же охранении.
В моем обращении к городу Брюгге сказано: "Прилагаю мое воззвание, которое по постановлению нашего комитета в Нью-Йорке будет 27-го сего февраля прочтено во всех храмах. Не сомневаюсь, что собор Святой Крови и другие храмы Бельгии присоединятся к благому обращению нашего комитета".
Две конференции в Бельгии под председательством Тюльпинка и под покровительством Адачи, с выставкою священных и исторических памятников, принесли много пользы. Наш Парижский комитет, под председательством барона Таубе и при деятельном генеральном секретаре Шклявере, много поработал над введением Пакта в сферу международного права.
Наконец, в ноябре 33-го года Вашингтонская конференция под покровительством министра агрикультуры Генри Уоллеса и под председательством Л. Хорша привлекла уже представителей тридцати шести стран, которые подписали единогласное постановление, рекомендуя своим правительствам ратификацию Пакта.
Сейчас именно протекает ратификация Пакта. Приходится слышать о согласии на ратификацию из разных концов мира. В ТО же время деятельно сочувствуют и общественные комитеты. И в Латвии и в Болгарии находятся новые действенные друзья. Понимаю, что кто-то в нетерпении: "Когда же? Когда же?" И мы сами в еще большем нетерпении. С еще большим трепетом оглядываемся на всякие развалины, искажения или небрежения.
Если люди давно понимали ценность священных Культурных сокровищ, то сейчас, в мировом смятении, они должны еще ярче вспомнить всю красоту лучших творений духа, чтобы тем сознательнее и упорнее ополчиться оружием света на защиту сего священного, прекрасного, научного.
Сведения о всяких разрушениях и искажениях поступают почти ежедневно. Если темные силы так действенны и организованы, то неужели же работники Культуры не найдут в себе объединительного сознания? Неужели сердце их не подскажет им, что взаимные умаления, оскорбления, разложения лишь останутся позорною страницею человечества?
Конечно, силы тьмы не желают видеть и считаться с действительностью. Они ведь питаются тлением и разрушением. Но будут ли носителями оружия света те, которые своим же будут наносить раны и вредить во имя того же тлетворного разложения? Прежде всего нужно знать и оценивать честно. Само сердце подскажет всю ценность сотрудничества, и все сотрудники во благо со всех концов мира убежденно воскликнут: "Тесно время! Удвоим усилие!"
Итак, после долгих усилий Пакт Охранения Культурных Сокровищ вступил на новую ступень и приближается к осуществлению. В это время требуется сотрудничество всех, для кого слово КУЛЬТУРА не является только пустым звуком. Бережно, сочувственно, в благом сотрудничестве нужно помогать тем, которые во многих странах и часто в больших трудностях устремлены ко благу и созиданию.
23 Февраля 1935 г.
Пекин
Публикуется по изданию: "Свет". Рига, 1935, 22 марта.
Сколько людей приезжает полюбоваться величественным видом Гималаев, неделями живут в Дарджилинге. Нередко за все время видят перед собою лишь серый беспросветный туман и уезжают в полном разочаровании. Местные снимки с гор их не только не удовлетворяют, но вероятно, им кажутся какимито поддельными. Ведь они сами не видели горного величия. Они остаются в пределах очевидности. А случайная очевидность им уделила лишь серый туман. Трудно людям отделять очевидность от действительности. Серый подавляющий туман так часто скрывает прекрасную действительность. И не образовано воображение. Коротки мысли для того, чтобы огненно представить себе скрытое туманом.
"Но не известно будущее, и стоит оно пред человеком, подобно осеннему туману, поднявшемуся из болот: безумно летают в нем вверх и вниз, черкая крыльями, птицы, не распознавая в очи друг друга, голубка — не видя ястреба, ястреб — не видя голубки, и никто не знает, как далеко летает он от своей погибели..."
Сколько непоправимых горестей соделано в тумане. Сколько непоправимого происходит в туманах гнева, раздражения, смятения и страха. Все туманы разноцветные, но всегда отягченные серыми и алыми насыщениями. И черные туманы бывают. В Лондоне при черных туманах люди не могут найти даже свой собственный дом. Блуждают беспомощно, выходят из себя, теряют терпение. Только подумайте, если зримый туман может называться черным туманом, а сколько этой чернейшей тьмы обуревает, искажает сознание человеческое.
Газета рассказывает следующий "роковой случай":
"Несколько дней тому назад в Харбине в Модягоу произошла потрясающая трагедия, повлекшая за собой смерть 8-летнего мальчика. Знакомые подарили мальчику щенка. Мальчик кормил собачку из своих рук, играл с ней целыми днями и даже брал ее с собой спать в свою кровать. Между ребенком и собакой установилась самая нежная дружба.
Отец по утрам открывал клетку с канарейкой и выпускал ее летать по комнатам. Щенок подкараулил канарейку, ударил ее лапой и придушил. Отец схватил щенка за задние лапы и на глазах своего сына ударил щенка головой об стену и убил его. Ребенок был страшно потрясен этой картиной жестокой расправы отца со своим любимцем. Спустя несколько времени, мальчик стал жаловаться на сильную головную боль, указывая, что очевидно, также болела голова у его щенка, когда отец убивал его, ударив о стену.
На следующий день у ребенка поднялась температура. Вызвали врача, который высказал подозрение на нервную горячку и потребовал, чтобы родители перевезли ребенка в больницу. На третий день болезни врачи, по характерным признакам западания головы назад, определили у мальчика заболевание менингитом. Причиной заболевания, возможно, послужило то потрясение, которое ребенок пережил, наблюдая картину убийства отцом его любимой собачки. На пятый день мальчик умер. Его смерть явилась большим ударом для родителей.
Отец и мать переживают сейчас большую трагедию. Мало того, что оба убиты свалившимся на них горем, между ними происходят ежеминутные ссоры. Мать умершего мальчика упрекает мужа, называя его виновником гибели ребенка. Отец посетил нескольких врачей и справлялся у них, может ли случиться заболевание менингитом от такого потрясения, какое пережил мальчик.
Врачи ответили утвердительно".
Действительно, страшная драма, непоправимая, порожденная уродливым бытом. А сколько таких драм и ужасов происходит, не попадая на газетные листы. В молчании и неизвестности эти ужасы остаются неявленными и не предупреждают многих, уже готовых к совершению страшного дела. Страшные дела бывают разные. Топором рубят головы, удушают и не однажды, а трижды... Мало ли какие ужасные изобретения существовали, а, может быть, и еще существуют.
Но еще гораздо больше страшных дел творится и без топоров и без шнурков-удушителей. В тесном быту, при закрытых дверях и окнах, калечатся жизни. Какие-то люди берут на себя ответственность за извращение чужой жизни. Иногда, подобно средневековой инквизиции, они думают исправительствовать, но чаще всего действуют просто в тумане, в алом и черном тумане. В таком тумане, в котором они уже не распознают своего собственного очага, в котором они готовы разрушить ими же сложенный дом, лишь бы произвести акт безумия. Конечно, это несомненно безумные действия. Но от того, что они безумные, на земле не легче.
Вы представляете себе сверлящую мысль умирающего мальчика о том, что его собачке было так же больно, когда ее убивал его отец. В этом "так же точно" выражено очень многое. Наверное, когда мальчик говорил это, то никто толком и не обращал внимания на тяжкий смысл сказанного, а вот теперь, когда он умер, тогда и его слова запечатлеваются, и, конечно, над ними думают.
Как-то приходилось спросить, почему именно так долго оставались непризнанными некоторые замечательные сочинения. На это отвечали: "Не менее пятидесяти лет от смерти автора должно пройти, чтобы люди уверились". Когда одного философа вели на костер, он сказал окружающим:
"Мысль нуждается в огненной печати".
Великая скорбь в этих словах. Ведь сказавший это имел в виду не предопределенный процесс светлой мысли, но искалеченную, извращенную мысль, для которой осознание придет лишь после непоправимого.
Они, отемненные черным туманом, неужели никогда не помыслили о всем глубоком значении слова НЕПОПРАВИМОЕ? Ведь самый первый урок сочувствия, самоотвержения и терпения уже избавил бы этих готовящихся преступников от совершения злого дела. Конечно, судебные защитники будут говорить о большой разнице сознательного и бессознательного содеяния. В обстановке суда словно БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ звучит, но когда вы подумаете над ним, оно распадается на множество делений со значениями и последствиями и последствиями весьма разнообразными.
Если данный злой поступок был бессознательный, то посмотрим, откуда произросло это несознательное житие. Конечно мы увидим много и алого и черного самопорожденного тумана. Оправдываться условиями среды, трудностями быта принято и, в конце концов, делается легким и избитым. Зачем складывать вину на какую-то среду, из которой человек и не пытался уйти? Не лучше ли поискать ближе... в самом себе?
Быт всегда труден. Лишь по незнанию люди думают, что кому-то легко, а только не им. Часто там имеются те трудности, о которых эти люди и вообще не думали. Трудно везде. А чтобы увидать эти трудности, прежде всего нужно освобождаться от тумана. Ведь туманы происходят от земных испарений. Каждый душевный туман будет от земного, от телесного. Если это твердо запомнить, то при первом же слое этого тумана еще можно одуматься, еще можно сообразить, насколько постыдно это погружение в рудиментарный хаос.
И опять-таки для соображений о земных туманах не нужно ждать каких-то войн, смятений, преступлений кричащих. В тиши быта, при запертых дверях и окнах родится черный и красный туман. Там совершаются непоправимые накопления.
На море и на улицах при тумане зажигают двойные огни; указывают опасность сиренами и гудками. Вот и гибельная опасность душевного тумана должна быть предупреждаема какими-то голосами и внешними и внутренними.
Зазвучи, сердце!
24 Февраля 1935 г.
Публикуется по изданию: "Прометей", 1971 г., № 8.
Бывают сведения, которые можно повторить лишь в строго сохраненной форме. Ни буквы лишней. Ни восклицательного знака. Может быть, в том же мелком шрифте и на том же нижнем уголке — совершенно так, как прочли его. Тут же писали о каких-то денежных знаках. О футболе. О собачьих гонках. О продаже подержанных вещей...
Среди всего быта и обихода притаилось сообщение об одичании. Как же иначе назвать? Когда дикарь вдевает кольцо в нос — над ним смеются. Когда голый человек покажется на улицах города, требуют блюстителя порядка. Когда пьяный безумствует, его убирают в больницу. Но когда одичалый безумствует, тогда почему-то стараются оправдать его всеми материальными теориями.
Все реже сведения о дикарях диких, даже каннибалы-дикари вывелись как будто... Но зато сообщения об одичании умножаются. Не только умножаются, но и воспринимаются уже довольно легко. Обвыкли. Приучились.
Сами сообщения приобретают эпическое спокойствие обреченности. Сегодня шестьсот произведений погибнут. Завтра горячим паром изведут весь музей. Затем "за ненадобностью" можно разобрать древнейшие памятники. А там можно подумать и об уравнении или изъятии мозгов. Может быть, песий или свинячий мозг окажется пригоднее. Материалистическая диалектика!
Опытные врачи и психологи очень тонко отмечают процесс одичания. В некоторых отношениях он принадлежит к сфере безумия, но вроде прогрессивного паралича, он похож также на атрофию каких-то центров. Одни центры атрофируются, а другие приходят в неуравновешенное состояние. Когда люди говорят о распущенности, они часто и понимают под этим состоянием процесс одичания. Дикарь в большинстве случаев не человеконенавистник, но одичалый прежде всего таковым становится. Также он становится и подозрительным, и болезненно завистливым, и конечно, в основе всего, напыщенно самомнительным.
В то время, когда истинно ученый, истинно просвещенный человек отличается скромностью, самоуглубленностью и, естественно, дружелюбием, тогда одичалый черствеет, ожесточается и готов стать каким-то паразитом.
Состояние одичалости не есть какое-то отвлеченное или свойственное далеким эпохам. Оно происходит во все времена и как бы отвечает наступательной борьбе хаоса. Одичавший прежде всего с необычайной легкостью берется судить о многом, чего он не знает. Он даже не умеет и не силится промолчать там, где его доводы оказались бы необоснованными. Одичалый или буйствует, или сидит в унынии. Равновесие утеряно, ибо нужные для этого центры заглохли или отравлены. Одичалые с пренебрежением относятся к своему ближнему и страшно ожесточаются, если заподозрят в ком-нибудь большее знание или большее равновесие, нежели у него. Конечно, из такого буйственного состояния порождаются всякие разрушения. Даже в обычном раздражении человек пытается что-то разбить или исковеркать. Сами пальцы как бы в судорогах стараются что-то испортить или извратить. В этом нанесении ущерба уже выглядывает бесформенный лик хаоса.
Потому-то против разрушений нельзя бороться одними запрещениями. Это будет лишь самой малой частью достижения. Нужно бороться всеми мерами, какими следует бороться против одичалости.
Неистовый человек оправдывает свой злобный поступок словами: "Я вышел из себя". Подумайте, какое нелепое и недостойное для человекообразного выражение. Человек должен быть в себе, в равновесии и в благоволении. А из себя выходит даже бык, бросаясь в слепом неистовстве. Какое же в этом оправдание?
Мы говорили, что безумие будет врачевано, что клевета будет излечиваема как форма безумия, и одичалость должна быть вразумлена терпеливыми, неутомимыми средствами.
Женщины, ведь ваше участие во врачевании одичалости должно быть особо существенным. Вас зовут, когда в доме трудно. Сколько раз, когда мужчинами овладевало постыдное уныние, именно женский зов возрождал мужество и подвиг. Сколько неуловимых в домашней жизни улучшительных мер применяет женщина, приручая и оживляя одичавшее сердце.
Из этого пусть не будет понято, что предполагается одичалым только мужское сердце. Бывают ведьмовские женские сердца. Чего не бывает!
И тем не менее сейчас высокая задача возлагается на женщину. Если говорить о хранении духовных сокровищ, то кто же, как не она, будет таким внимательным заботливым хранителем. Кто же в сердечном бережении подумает о том, как бы лучше создать жизненные условия.
А ведь сейчас создание жизненных условий, иначе говоря, изжитие духовного и материального кризиса, занимает все сущее, от хижины и до правительств.
В своих благих трудах женщина встретится со многими видами одичалости и ответит на нее так же разнообразно и внушительно.
Знамя охранения Культурных сокровищ сшито руками женщин, а сердце женщин пусть исцеляет многие опаснейшие приступы одичалости.
26 Февраля 1935 г.
Пекин
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
На древних перстнях можно видеть две спирали. Спираль восхождения и спираль нисхождения. Говорится, что даже очень высокий дух так же скоро может подняться, как и спуститься. Очень грозное и справедливое предупреждение.
Издавна люди понимали, что, как восхождение, так и нисхождение, могут быть чрезвычайно быстры. Ничто не удержит даже высокое существо от нисхождения, если оно допустит себя до низших вожделений. Этот путь, или, вернее, скачок в бездну, не однажды запечатлен и в восточной, и в западной литературе от времен самых древних. И в форме поэтических произведений, и эпических сказаний, и сказок, и романов — всюду в разнообразных формах отмечена та же истина. Очевидно, народная мудрость предчувствовала, как часто нужно напоминать людям как о нужности движения вверх, так и об опасности низвержений.
Иногда люди спрашивают:
"А как же бывает со всеми достигнутыми утончениями и восприятиями при низвержении? Ведь, казалось бы, однажды познанное и усвоенное — не может оно стать не бывшим. Каким же образом достижения уже совершенные уместятся в низверженном состоянии?"
Такой вопрос вполне логичен и затрагивает сложные соображения. Нужно очень ясно усвоить себе принцип преображения как вверх, так и вниз. При преображении вверх все возможности и достижения как бы развертываются, как бы в торжественном шествии развертываются знамена и являются их внутренние знаки. Так же при отступлении и низвержении знамена свертываются. Знаки, только что сверкавшие, погружаются в глубокие тайники.
Часто люди удивляются изысканности и познаниям служителей тьмы. Но ведь никто не сказал, что они всегда были служителями тьмы. Может быть, они низверглись, о чем дан такой замечательный символ. В низвержении свернулись и преобразились вниз их достижения. Правда, изысканность осталась, но она обратилась во зло. При восхождении все встречаемое, все познаваемое преобразуется в добро. Так же точно при обратном процессе; все уже достигнутое во зло обратится. Обратится во вред всему светлому, всему проявленному. Будет затемнять, смущать и обращать в хаос.
В конечном итоге не так уж трудно, хотя бы и человеческим разумением, рассмотреть, что идет к проявлению и созиданию, а что к разложению, к хаосу. Именно, как говорилось, — "Рассмотрите в приумножении, и тогда каждая частность встанет в очевидности".
Но суждение в перспективе не так легко дается. Какие-то мудрые правители оставили изречение: "Управлять — значит предвидеть". А для того, чтобы предвидеть, нужно посмотреть далеко. А в зрительных трубах — увеличительные стекла. Опять-таки кто-то может сбиться и принять различение горизонта за самохвальство, за хвастовство о настоящих его познаниях.
Если прозрения и озарения могут быть скоропостижны, то и отемнение, и смущение тоже бывают стремительными.
Человек может найти клад вдруг, но сколько раз приходилось людям терять свое сокровище тоже вдруг и безвозвратно.
Один большой художник и деятель говорил мне, как однажды на совершенно определенном месте, где никаких прохожих не было, на гладком берегу моря он потерял драгоценный для него перстень. По его словам, он перебрал каждую песчинку на этом месте. Он заметил это место и приходил на него многократно и никогда не нашел памятного для него перстня. И другой случай известен, когда ценный перстень в доме неожиданно пропал, а через три недели нашелся, сверкая на бархатном сидении дивана.
И нахождения, и потери так замечательны, если сообразить их вместе с окружающим.
Возможность восхождения! Может ли она делать человека самомнительным? Нет. Она сделает его осмотрительным, мужественным и неутомимым. Опасность нисхождения, может ли обратить человека в мнительного труса, в беглеца дрожащего? Нет. Она лишь обострит его память, умножит осторожность в действиях и только напомнит, насколько радостно ему поспешать вперед. Можно привести также из различных памятников литературы прекрасные слова, посвященные великому понятию "вперед".
Именно действие постоянно поступательное оградит от многих опасностей. И стрела не так легко достигнет устремленного. И между ужасов пройдет он, не замечая их, и умножит, и охранит он силы свои своим непреложным устремлением. В устремлении станет ему ненужной роскошь. В устремлении благодушно отнесется он к толчкам, в толпе неизбежным. В стремительности ему легче прощать многое, что для медлителей является предметом бесконечных обсуждений.
Также давно сказано, что в действии легче прощать. А ведь это приучит вообще к одному из самых благодетельных качеств — к прощению. Цветы прощения — прекрасны, а сад обид — зрелище весьма отвратительное. Соизмеримость большой ответственности, большой готовности к трудам и вообще — мер больших дает и большие следствия. Всякое же ограничение, произойдет ли оно от необдуманности, легкомыслия, лености, неподвижности — все равно от чего, оно будет также нарастать стремительно.
Прогрессы нарастаний замечательны. Во всех законах движения можно видеть ту же основу. Также и прогрессия мысли или немышления, видия и авидия, — все это так же точно и движется, и нарастает. Мужество — нарастаемое качество, и в действии оно умножается. Так же быстро умножается и страх — постыдная боязливость, которая от бездействия овладевает ужасно.
Тот, кто помещал на перстнях, всегда носимых, спирали восхождения и нисхождения, тот хотел постоянно напомнить о возможностях как вверх, так и вниз. Казалось бы, если так часто упоминается о низвержении, то люди должны бы принимать всякие предосторожности, чтобы избежать его. Но не так-то бывает в жизни.
Из самых высоких и прекрасных символов люди ухитряются сделать бытовые, никому не говорящие предметы. Потому и в движениях самой жизни так страшно омертвение, опошление, которое внедряется во весь смысл существования, овладевает всем складом мысли и оставляет на всем свою позорную печать. Замечающие это были бы пессимистами, если они будут думать лишь об этой стороне. Но ведь первая спираль — восхождение, она должна остаться первою, самою привлекательною и самою вдохновительною.
Спуск с горы всегда порождает какую-то грусть, но восхождение всегда сопряжено с великою радостью.
2 Марта 1935 г.
Пекин
Публикуется по изданию: "Восхождение". Москва, 1990, № 1.
"Прагер прессе" рассказывает следующую историю. В одном германском закрытом учебном заведении четыре воспитанницы в возрасте от 14 до 19 лет вынули ночью из сумки подруги коробку с пудрой и деньги, оставив взамен записку: "Германские девушки не пудрятся!"
Пострадавшая принесла жалобу администрации. Родителям четырех девушек было предложено взять их из учебного заведения. Родители вынесли этот случай на общественный суд, заявляя, что их дети стали жертвами оговора товарки: "Словам девушки, которая пудрится, нельзя придавать веры".
Германская печать раздувает эту историю, становясь на сторону родителей. Газеты считают, что четыре девушки поступили совершенно правильно "с точки зрения германской чести" и видеть в их жесте мелкую кражу может только "враг молодой Германии".
Любопытно, что в последней книжке журнала "Цетшрифт фюр Югенкундэ", посвященного вопросам школьной психологии, напечатана большая, в 5 страниц, статья какого-то профессора. Это — анализ поступка четырех девушек "с точки зрения расовой психологии". Само собой разумеется, автор всецело оправдывает их поведение, "продиктованное интересами чистоты расы".
Оговоримся, что это лишь газетные сведения, оговоримся, что очень часто газетные сведения погрешают против истины, допустим всевозможные оговорки, но все же смысл сообщенного поражает. Чтобы именно в стране, где так было глубоко изучено римское право, вопрос о похищении так легко переводится в совершенно другую плоскость, все же это будет неслыханно.
Похищены деньги и предмет. Похищение предмета объяснено. Похищение денег остается необъясненным. Но оно замалчивается, и тем самым выдвигается смысл какого-то изуверства. Само значение этого слова — изуверство совершенно ясно: была вера, из которой при невместном понимании произросло нечто уродливое. Так же и в приведенных газетных сообщениях. С одной стороны, право, римское право во всей его обоснованности, а с другой стороны, сокрытие преступления. В том же римском праве можно найти и о сокрытии преступлений. Конечно, каждому понятно, что и без всякого особого права уносить чужие предметы нельзя. Если какой-то предмет может быть понят как вредный и недопустимый в жизни, то ради общественной безопасности можно его привести в негодное состояние или уничтожить, но, во всяком случае, так или иначе присваивать его нельзя. В данном случае, кроме похищения, имеется еще и проникновение в чужое хранилище. Обстоятельство со стороны права очень трудно объяснимое. Но если бы злосчастная пудра была бы просто рассыпана или приведена в негодное состояние, а деньги не тронуты, то можно бы обсуждать действия и со стороны идейной. Но и при таком суждении вряд ли можно бы избежать нарекания в изуверстве. Изуверство как таковое очень часто выявляется в жизни. Нетерпимость, основанная на малом знании, может порождать самые прискорбные деяния. При этом допускаются не только вторжения в чужие сферы, но и, в буквальном смысле, в чужие хранилища сердца.
Оборачиваясь опять к упомянутому эпизоду, можно вполне понять, что современное раскрашивание лиц, ногтей и всевозможные, явно неестественные, условности туалета могут возбуждать в ком-то негодование. Ведь нередко такое рабское служение моде, поистине, безобразит человека, но не суждением расовым или классовым, но просто по общечеловеческой очевидности можно убеждать, что такие безобразия происходят от невежества. Любопытно наблюдать, как замыкаются кольца. Человек хочет прикраситься. В конце концов, ничего в этом противоестественного нет. Затем в стремительности подражания люди без всякой соизмеримости доходят постепенно до безобразия. Человек хотел уйти от безобразия и, утеряв равновесие, к безобразию и вернулся...
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Радоваться к нашему памятному дню 24-го Марта. Радоваться сотрудникам, идущим уже пятнадцать лет по светлому пути. Обернемся на весь этот немалый срок и посмотрим, не было ли в чем отступлений? Рассмотрим путь и внешне, и внутренне. Ведь могут быть внешние и внутренние отступления, и наоборот. Мысленно обследуем пройденный путь, чтобы не было самообольщения. Будем судить по всей правде. Смотрю назад год за годом, через все горы и океаны, через все удачи и затруднения. И говорю Вам отсюда, издалека, откуда может быть виднее, что отступления не было. И на этом шлю не только привет, но и поздравление.
Начинаю от протекшего года. Год был очень трудный. Мировой кризис отозвался на всех учреждениях. И тем не менее не только не было отступления, но даже этот, один из труднейших годов, протек в преуспеянии. Ведь в этом году закончилось сложнейшее дело, порожденное условиями мирового кризиса. После трехлетней борьбы опять создалась новая ступень возможности. Это была большая победа. Луис Хорш, вынесший главную тяготу битвы, знает, сколько и душевных, и материальных сил было потрачено. И победа налицо.
В этот же трудный год не только не застыло, но и значительно продвинулось дело Пакта. Происходящие ратификации увенчивают труды многих наших друзей и сотрудников, приложивших и усилия, и знания к этому большому культурному делу. Это большая победа. Ни одно из наших учреждений не отмерло в течение этого года. Наоборот, все мы можем назвать новые сообщества, создавшиеся несмотря на труднейшие условия. Много новых друзей подошло. А сколько еще неучтенных, неожиданно познаваемых веточек разрослось за этот год! Есть среди них и молодые побеги, которые должны приучаться к несению культурного дела, к несению через тьму, через непогоду и невзгоды. Нести победно и радостно.
Некоторым нашим учреждениям и обществам в этом году угрожали большие опасности. Так, например, наше Латвийское общество потеряло своего светлого руководителя доктора Лукина. Но прочие сотрудники в Латвии, оплакав эту огромную потерю, сплотились для дальнейшей работы. И даже в этом труднейшем году они уже преуспевают. Такое прохождение опасностей следует отмечать как лучший признак жизнеспособности.
Несмотря на трудный год, продолжались и лекции, и концерты, и выставки. Открылись новые отделы Музея. Местными отделами опубликованы новые книги и брошюры, как, например, в нашем Аллахабадском центре. Производился ряд научных работ как в Гималайском Институте, так и в других отделах. Из совсем неожиданных мест поступали запросы и приношения, которые показывали, что далеко за пределами физического кругозора дело растет в различных образованиях.
В местностях, в которые, можно было думать, что следы работы не могли проникнуть, неожиданно оказывалось самое трогательное и внимательное знание наших культурных дел. Так, вспомните страницу тибетской газеты с трогательным и восхищенным описанием нашего Пакта и Знамени.
Сотрудники могут поздравить друг друга в том, что там, где в обиходе могли бы порождаться отрицания, там этот червь не допускался. Может быть, само разнообразие горизонтов культурного строительства являлось здоровым началом продвижения. Стремительное накопление дел тоже побуждало к сосредоточенности и доброжелательности. "Все за одного, один за всех". От первых дней этот девиз не только жил, но и был отмечаем многими посторонними зрителями. Так же отмечалась доброжелательная улыбка, которая даже в очень трудные часы не превращалась в гримасу уныния. Все, работавшие в разных организациях, подтвердят, что сказанное не есть преувеличение, но лишь действительность.
Благоволение и дружелюбие споспешествовали делам. Многие изумлялись, какими средствами достигается такое быстрое разрастание культурных учреждений. Конечно, первыми из этих средств остаются любовь к делу, преданность к труду и благоволение. Среди многого ненавистничества, среди многих клевет остается правда нерушима. В полном сознании мы можем учесть даже в течение последнего года многие наскоки сил темных.
Уже приходилось изумляться сплоченности разрушителей и сотрудников тьмы. Их изобретательность, грубость, изысканное разлагательство могут быть отражаемы лишь благоволением, неутомимостью, устремлением и твердостью. И все эти качества были явлены в достижениях наших сотрудников. Им есть, что вспомнить. Жаль, что в многообразных продвижениях многие прекрасные подробности остаются не отмеченными. А ведь такие добрые отметки будут хорошими вехами для будущих привходящих молодых сотрудников.
Сколько раз нам приходилось слышать, как вновь подошедшие удивлялись неожиданным для них сочетаниям дел, ибо многое, выросшее в разных странах, конечно не сразу может быть учтено. Потому можно лишь твердо знать общее направление дел, но пределы разрастаний нужно предоставить жизни. Каждое растение может быть поддержано в своем росте, но не должно быть искривляемо. Так же и в наших организациях пусть прежде всего охраняется благое начало дружественной самостоятельности. В этом будет залог постоянного продвижения.
Обратимся к самому началу. Опять заглянем в ту одну комнату, из которой все начало расти. Вспомним неисчерпаемый энтузиазм, помогший продвижению. А затем мысленно год за годом, посмотрим, был ли такой год или месяц, который можно бы и не вспомнить. А ведь такого не было. Всегда что-то говорилось не рутинное, но поступательное. Большое ободрение заключено там, где каждый час напоминает о вновь приложенных трудах.
Итак, даже труднейший год дал рост и преуспеяние. Продолжим с тем же благоволением, в тех же трудах нашу общую работу во благо Культуры.
Сердечный привет к памятному дню 24-го Марта.
6 Марта 1935 г.
Пекин
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
"Путеводимые благодатью всегда ощущают, что как бы мысленный какой-то луч проходит по стихам написанного и отличает в уме внешние слова от того, что ведению души говорится с великою мыслью. Если человек многозначащие стихи читает, не углубляясь в них, то и сердце его остается бедным, и угасает в нем святая сила, которая при настоящем разумении души доставляет сердцу сладостнейшее вкушение. Душа, имеющая в себе дух, когда услышит мысль, заключающую в себе скрытую духовную силу, пламенно принимает содержание этой мысли. Не всякого человека побуждает к удивлению то, что сказано духовно и что имеет в себе сокровенную великую силу. Слово о небе требует сердца, не занимающегося землею".
"Писание не истолковало нам вещей будущего века, но оно просто научило нас, как ощущение наслаждения ими мы можем получить еще здесь до естественного нашего изменения при исходе из этого мира. Хотя Писание, чтобы возбудить в нас вожделение будущих благ, изобразило их под именами вещей, у нас всегда желаемых и славных, приятных и драгоценных, но когда говорит, что "не видел того глаз, не слышало ухо" и другое то этим возвещает, что будущие блага непостижимы и не имеют никакого сходства с благами здешними".
"Точность именований устанавливается для предметов здешних, а для предметов будущего века нет подлинного и истинного названия; есть же о них одно простое ведение, которое выше всякого именования и всякого составного начала, образа, цвета, очертания и всех придуманных имен".
"Не тот любит добродетель, кто с борьбою делает добро, но тот, кто с радостью принимает последующие за ним бедствия".
"Крест есть воля, готовая на всякую скорбь".
"С разорением этого века немедленно начнется век будущий".
"Что такое ведение? — Ощущение бессмертной жизни".
"Что такое чистота? — Кратко сказать: сердце, милующее всякую тварную природу. Что такое сердце милующее? — Возгорание сердца у человека о всем творении, о человеках, о птицах, о животных".
"Человек боязливый показывает, что страдает двумя недугами: телолюбием и маловерием".
"Устрашающие и ужасающие человека мысли обыкновенно порождаются его мыслями, устремленными к покою".
"Надежда покоя во все времена заставляла людей забывать великое".
"Кто не знает, что и птицы приближаются к сети, имея в виду покой".
"Прежде всех страстей — самолюбие; прежде всех добродетелей — пренебрежение покоем".
"Не старайся горстью своей удерживать ветер, т. е. веру без дел".
"За всякою отрадою следует страдание, и за всяким страданием ради Бога следует отрада".
"Бойся привычек больше, нежели врагов".
"Немощь чувств не в состоянии встретить и вынести пламень вещей".
Так в начале 8-го века заповедал Преподобный Исаак Сирин. Из монастыря Мар-Матфея, из Ниневии сохранились до нас эти замечательные огненные советы, которые звучат непобедимой убедительностью. Будут ли они сказаны вчера или в начале 8-го века — они остаются теми же неотменными.
О Преподобном Исааке Сирине осталось в литературе много упоминаний, как он ограничением в пище и всякими другими духовными устремлениями преобразил весь образ своей жизни. Пробыв пять лет епископом, он ушел обратно в пустыню. Там, в пустыне тишайшей, он укрепил свои наставления, чтобы оставить их в выразительной, краткой, незабываемой форме.
Само выражение "пламень вещей" показывает необыкновенное погружение в тончайший мир. Конечно, потому-то заповеданное Преподобным Исааком так сердечно убедительно, ибо оно основано на познании огненной сущности. Многие труды Преподобного Исаака пропали, не дошли до нас, но они были и это видно из неоднократных упоминаний в литературе. И не в том дело, что там-то усматриваются гносеологические пути св. Исаака. Кроме определения "пламенного пути", никакое другое определение не будет удачным.
Во всех заповеданных наставлениях прежде всего особенно звучит все, что огненно овеяно. Та мысль, то слово будет иметь особое последствие, которое свилось в пламени сущности. Записать и запомнить советы огненные уже будет укреплением на всех путях. Крепость не от земли потрясаема, но от неба. Эту огненную твердь осознавали и ощущали в себе познавшие священный трепет сердца.
"Духовное созерцание. И отыскивается оно не работою мысли, но может быть вкушаемо только по благодати. И пока не очистит себя человек, до тех пор не имеет он в себе достаточно сил даже слышать о нем; никто не может приобрести его изучением".
"Как тому, у кого голова в воде, невозможно вдыхать в себя воздух, так и тому, кто погружает мысль свою в здешние заботы, невозможно вдыхать в себя ощущения нового мира".
Итак, от преходящих здешних забот св. Исаак устремляет к ощущениям нового мира. Поистине, св. Исаак знает духовные ценности, когда говорит: "Никого не раздражай и никого не ненавидь", "Не воспламеняйся на него гневом, да не увидит он в тебе признаков вражды". Советы истинного строителя, знающего, что воспламенение гневом есть бедствие.
Св. Исаак мог бы замечательно сказать о необходимом; "Возмущение воды при нисхождении ангелов". Но это "возмущение" не есть ни гнев, ни напасть, но лишь всплески священного огня, который одухотворяет все сущее в пламени вещей.
"Неопалимая купина". О прекрасном высоком чуде напоминает эта икона, полная огня. И "Премудрость" Божья мчится на коне огненном, и "Ангел-благое молчание" тоже непременно огненный. Первописатели этих символов понимали их не как отвлеченное мудрование, но как незыблемую истину, как действительность. В этой сердечной действительности пламень вещей и близок, и понятен, и прекрасен.
"Немощь чувств не в состоянии встретить и вынести пламень вещей".
12 Марта 1935 г.
Пекин
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
В статье "Да процветут пустыни", вошедшей в книгу "Священный Дозор", было сказано о том, что даже мертвые сейчас пустыни Азии могут быть обращены в цветущий сад. Указывалось, что подземные реки шумом своим стучатся наружу и напоминают о близких и блестящих возможностях.
Сейчас мне особенно приятно читать заключение великого путешественника Свен Гедина о том же. Вернувшись из путешествия по Туркестану, он заявляет: "Пустыня Туркестан — это сад будущего. Она может зацвести использованием подземных рек".
Глубокий знаток Азии замечает: "Огромные пустыни Центральной Азии когда-то были обитаемы миллионами людей и могут зацвести опять, вызвав наружу исчезнувшие реки". Так говорит Свен Гедин, называя свое последнее путешествие самым необычным и опасным из всей его жизни. И еще говорит он: "Наши исследования убедили нас еще раз в величайших возможностях Туркестана, где большие реки, не имея выхода, пропадают зря под песками пустынь.
Во времена Марко Поло Туркестан был цветущей страной, благоденствуя агрикультурою и питая многие города, которые являлись знаменитыми центрами образования. Однако пустыня постепенно сдавила эту территорию. Реки начали исчезать, обращаясь в подземные потоки, и столетия войн уничтожили обиталища, препятствуя населению сохранить плодоносность их земель".
Другой выдающийся французский ученый о. Лиссан убедительно выдвигает соображение о том, что мертвенные пустыни произошли именно по вине их первобытного населения. Еще во времена каменного века, следы которого так многочисленны в средне-азиатских областях, население, естественно, имея обширные стада и не умея урегулировать пастбища, постепенно само уничтожило растительность.
Это соображение чрезвычайно убедительно. Во-первых, потому что средне-азиатские раскопки безусловно подтверждают наличность растительности в теперешних средне-азиатских пустынях. Во-вторых, как я уже говорил в статье "Да процветут пустыни", нам приходилось наблюдать подобное же явление в некоторых гималайских областях. Так, например, долина Кангры в Пенджабе еще во времена императора Акбара славилась своею лесистостью. Но сейчас, благодаря вредительству стад, уже потеряла свои лучшие лесные богатства. Эта проблема, знаем, очень беспокоит местное правительство, которое изыскивает ряд полезных мероприятий.
Конечно, легче не допустить первоначальное заболевание местности, нежели потом бороться с мертвенной стихией. Заключение о. Лиссана тем более убедительнее, что оно уже неоднократно ставилось на очередь при изучении проблем каменного века.
Конечно, не скроем от себя, что нечего только винить козлов и баранов, ибо сами двуногие жестоким и часто бессмысленным истреблением лесов действуют с еще большей вредоносностью. Не будем перечислять примеры.
Тем благороднее задача тех правителей, которые стараются предупредить это бедствие человечества и, насколько возможно, залечивать раны, причиненные когда-то чьим-то неведением.
Конечно, окраинные барханы монгольской Гоби являются наилучшей областью для наблюдения над засухостойкими растениями. Те породы трав и прочей растительности, которые удержались, несмотря на соседство страшных песков Такламакана, конечно, представляют из себя достойных пионеров для зарождения растительности в оголенных местах. В этом случае чисто ботаническая задача является и делом гуманитарным в полном его значении.
Если посадка каждого дерева заключает в себе уже мысль о будущем, то мысль об оживлении целых пространств есть уже настоящее устремление к светлому будущему. В те дни, когда человечество особенно чувствует отравленность нагроможденных городов, естественно, мышление должно устремляться к запыленным от былой небрежности пространствам. Мы должны пристально и терпеливо наблюдать все окраины, не поддавшиеся омертвлению.
Ведь эти пустыри глубоко в недрах хранят признаки былой жизни. Эти пустыни являются для человечества убедительным предостережением и в то же время своими недрами убеждают, что при любовном, терпеливом отношении и они могут превратиться в сад прекрасный.
Хочется спросить как советы китайских ученых, так и наблюдение опытных скотоводов монгольских, бурятских, тибетских. Именно слово опытного хозяина всегда дает новое жизненное наблюдение.
Поистине, в самой задаче оживления пустынь есть устремление к прекрасному будущему. Познавание, оживление, процветание — всегда будут неотложным заданием человечества.
17 Марта 1935 г.
Пекин
Публикуется по изданию: Н. K. Рерих. "Человек и природа". М.: МЦР, 1994.
"Телеграмма Рейтера из Бомбея сообщает, что индусская археологическая комиссия нечаянно обнаружила в районе Батнагара (княжество Барода) окаменелые останки невиданно маленького пигмея: рост этого взрослого человека при жизни не достигал 15 дюймов. По любопытному совпадению, в том же пласте рядом с окаменелым скелетом карлика найден окаменелый скелет столь же крошечной коровы, длина которой равняется 18 дюймам. Возле них лежат миниатюрные кремневые инструменты и тросточка длиною в 10 дюймов.
Подлинность находки не вызывает в ученых, открывших необыкновенные останки, никаких сомнений. Речь может идти лишь о том, что найдены останки не представителя карликового племени и карликовой породы коров, а случайные патологические экземпляры недоразвившихся существ.
В связи с находкой газеты вспоминают место из "Илиады", где говорится о существовании "народа крохотных людей, живущего в далеких южных землях". Легенда, на которую ссылался Гомер, повествовала как раз об Индии.
Самые мелкорослые племена, известные современной науке, живут в Центральной Африке. Доселе самыми маленькими считались пигмеи из бельгийского Конго, средний рост которых все же почти достигает четырех футов. Недавно испанские антропологи обнаружили в бывшей немецкой колонии Камерун карликовое племя, средний рост представителей которого немногим больше трех футов.
Ученым известно несколько уродов, рост которых был еще меньше. Но были лишь отдельные индивидуумы. Самыми крохотными людьми, известными теперь, считаются два карлика, выступающих в Европе и в Америке на открытой сцене. Каждый из них меньше двух футов ростом.
Английские ученые, узнав о находке в Барода, заявляют, что сообщение столь удивительно, что они его считают фантастическим.
Итак, для начала изысканий какие-то ученые сочли это известие фантастическим. Конечно, мало ли странных, неизвестно откуда почерпнутых известий появляется в печати. Но, в конце концов, почему принцип карликовых существ должен так противоречить всему сущему?
До сих пор мы видим и почти карликовые племена, и людей необыкновенно малого роста, о причине которого судить не приходится. Сплошь и рядом упоминается о том, что нынешние маленькие ящерицы являются потомками гигантских ящеров доисторических времен. Наряду с этими карликовыми породами, которые выражены и в растительном царстве, мы до сих пор встречаем настоящих великанов, далеко превышающих обычный человеческий рост. Помню в Монголии одного такого великана, обращавшего на себя всеобщее внимание. Значит, и преувеличенные размеры против нормального существуют. В конце концов, говоря о нормальных размерах, правильнее было бы сказать — средний размер.
Еще недавно в газетах сообщалось о какой-то ферме, где почему-то народились многие животные неестественного вида. Конечно, является странным, почему такие аномалии приурочиваются к одному месту. Не значит ли это, что, кроме внутренних условий, могут влиять и какие-то внешние обстоятельства? Во всяком случае, окажется ли объявленная находка в Индии подлинной, но известие о ней заставляет еще раз вспомнить все сказания о карликах. При этом весь нибельгейм* не считался чем-то сверхъестественным.
Древнейший фольклор знал об этих племенах. Рассказы о мулу-курумбах в Южной Индии так же точно никого не удивляют, как и высокий рост тодов и гималайских пастухов, и гучжаров, так же, как и другие крайности, часто приурочены к определенным местностям и, во всяком случае, являют собою вовсе не сказку, а разнообразие действительности.
Сколько насмешек было по поводу пресловутого чудовища Лохнесса, и тем не менее все время оказываются новые свидетели, подтверждающие его существование. Наконец, и само море начало выбрасывать новые виды обитателей глубин. Кто-то заявил в газетах, что это были не чудовища, но новые виды. В конце концов, это просто игра слов, чтобы выразить нечто, дотоле неизвестное.
Каждое сведение о чудесном, иначе говоря — необычайном, действует особенно вдохновляюще. Каждое такое сведение усиливает уверенность в размерах еще неизведанного. Мужество порождается в каждых новых возможностях, и новая зоркость должна быть обострена каждым путником.
Вышедший искать карлика, может быть, найдет великана. Вышедший искать аэролит, может быть, найдет алмаз. Следящий за полетом бабочки, может быть, откроет новый вид растения. Поистине, зоркость должна быть обострена. Внимательно должны быть выслушаны сказания и песни, и должно быть подумано, почему люди выражают что-либо в тех, а не в иных словах.
От начальных дней школы следует вдохновлять молодые сердца к исканиям, открытиям и преуспеяниям.
Esse, Scire, Velle!*
23 Марта 1935 г.
Калган
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
О днях знаменательных имеются разные мнения. Одни не хотят удержать их в памяти, считая уже в прошлом, но для других именно такими памятными днями держится под благодатными вехами прямой путь в будущее. Попробуйте спросить друзей, хотят ли они отбросить память о тех днях, которые навсегда стали и стражами, и вестниками.
Обращаясь к нашему памятному дню, разве не знаменательно, что одновременно он будет вспомянут и в Индии, и в Китае, и в Америке, и в Латвии, и во Франции, и в Югославии, и во многих странах, где имеются наши общества? Еще раз друзья, друг другу невидимые, почувствуют объединительное крепкое звено. Никогда, как теперь, не требуется так повелительно обращение ко всему объединяющему. Это не будет условностью, не будет суеверием, но будет сиять, как знамя утверждения дружбы и сотрудничества.
Сколько раз приходилось поминать о целительных следствиях мысленного единения. Люди не сразу овладевают тем, казалось бы, простейшим осознанием, что именно мысль творит. Еще совсем недавно пришлось слышать от человека, казалось бы, занятого духовными предметами, удивление о том, что мысль значительнее слова и действия. Он признался, что об этом ему никогда не пришлось подумать. Между тем именно занятие духовными предметами должно бы прежде всего навести мысль на это исконное соображение.
Именно в памятные объединительные дни еще раз вспомним, как прочно и доброкачественно объединит всех нас мысль, направленная к одному благу. Конечно, мы все уже достаточно знаем, насколько необходимо мысленно объединяться, насколько творяща мысль добра. Но в памятный день, ради которого мы и соединились в сотрудничестве, должна быть особенно четка мысль дружбы, сотрудничества и несломимого преуспеяния. И не будет самости в этой мысли, ибо не о себе зазвучит она, но об общем строении. И не будет ни малейшего сомнения в этой мысли, ибо никакого другого пути и нет в сознании блага. И не будет никакого раздражения в этой мысли, ибо все знают вред самоотравления. И будет в этой мысли торжественность, когда развертывается знамя с начертанием великим. Удержать в себе торжественность, не запылить ее рутиною каждодневности — будет признаком осознания служения. И сохранить бодрость духа будет качеством пути.
Все знают, как ценно твердое сознание о наличности хотя бы и невидимых, но верных друзей. За дальностью расстояний, конечно, подумают они в разные часы, но все же это будет в течение одного дня. Радостно представлять себе, как именно вспомнят памятный день в разных частях света. Наверно, вспомнят его цветами, вспомнят собраниями, задушевными беседами. А если кто и в одиночестве окажется к этому дню, то он окружит себя изображениями и светлыми воспоминаниями, и сияющими устремлениями.
Памятные дни в духовном и в государственном, и в семейном значении утверждают торжественность жизни. Люди омываются, приодеваются и телесно, и духовно, и каждый вносит в жизнь, ставшую обычной, луч особенный. Среди лучших мысленных посылок всегда будет сиять и мысль о мире всего мира. Все религии, все верования в своих выражениях запечатлевают это моление. Великими трудами и борениями слагается мир всего мира. И тем не менее каждое человеческое сердце отзвучит на этот светлый приказ.
И в наш памятный день вспомним и о мире всего мира. Сделаем в каждом доме нашем знак этого стремления. Пусть в каждом книгохранилище будет избранный отдел о мире. Пусть туда начнут накопляться книги и писания, относящиеся к этому великому молению. Если в каждом книгохранилище будет сиять надпись о мире всего мира, то тем самым этот клич повторится еще и еще во всех концах земли.
О мире всего мира.
24 Марта 1935 г.
Калган
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Родные, как хорошо, что вы читаете "Добротолюбие". Поистине, это источник мудрости, запечатленный жизненным опытом. Когда Святой Антоний говорит: "От неведения все пороки" или "Ад есть невежество", — то ведь это произносится не как только осуждение, но как глубокое по смыслу своему определение. Все там сказанное не есть отвлеченность, но навсегда остается великим историческим поучением. Выписываю места, вас поразившие:
26. "В другой раз Святой Антоний открыл своим ученикам, как от умаления ревности расслабеет монашество и померкнет слава его. Некоторые ученики его, видя бесчисленное множество иноков в пустыне, украшенных такими добродетелями и с таким жаром ревнующих о преуспеянии в святом житии отшельническом, спросили Авву Антония:
"Отче! Долго ли пребудет этот жар ревности и эта любовь к уединению, нищете, смирению, воздержанию и всем прочим добродетелям, которым ныне так усердно прилежит все это множество монахов?"
Человек Божий с воздыханием и слезами ответил им: "Придет время, возлюбленные дети мои, когда монахи оставят пустыни и потекут вместо их в богатые города, где вместо этих пустынных пещер и тесных келий воздвигнут гордые здания, могущие спорить с палатами царей; вместо нищеты возрастет любовь к собиранию богатств; смирение заменится гордостью; многие будут гордиться знанием, но голым, чуждым добрых дел, соответствующих знанию; любовь охладеет; вместо воздержания умножится чревоугодие, и очень многие из них будут заботиться о роскошных яствах не меньше самих мирян, от которых монахи ничем другим отличаться не будут, как одеянием и наглавником; и несмотря на то, что будут жить среди мира, будут называть себя уединенниками (монах — собственно "уединенник"), притом они будут величаться, говоря: Я Павлов, я Аполлосов (I Кор. 1, 12), как бы вся сила их монашества состояла в достоинстве их предшественников; они будут величаться отцами своими, как иудеи — отцом своим Авраамом, но будут в то время и такие, которые окажутся гораздо лучше и совершеннее нас; ибо блаженнее тот, кто мог преступить и не преступил, и зло сотворить и не сотворил (Сир. 3, 11), нежели тот, кто влеком был к добру массою стремящихся к тому ревнителей. Почему Ной, Авраам и Лот, которые вели ревностную жизнь среди злых людей, справедливо так много прославляются в. Писании".
Или как замечательна "Последняя цель всего и совершенства":
58. "Это Боговселенье, или жизнь в Боге, и есть последняя цель всех подвижнических трудов и верх совершенства. Сам Бог показал сие Святому Антонию, когда он сподобился такого откровения в пустыне; есть в городе некто подобный тебе, искусством — врач, который избытки свои отдает нуждающимся и ежедневно поет с Ангелами Трисвятое (т. е. при совершенстве любви к ближнему в Боге живет и пред Богом ходит)".
Разве не замечательно и следующее:
50. "Насколько самомнение пагубно, столь же, напротив, спасительно самоуничижение. Это представляет пример башмачника, о котором Святой Антоний имел указание свыше. Святой Антоний молился в келий своей и услышал глас, говоривший ему: "Антоний, ты еще не пришел в меру такого-то башмачника в Александрии". Святой Антоний пошел в Александрию, нашел этого башмачника и убедил его открыть, что есть особенного в его жизни.
Он сказал: "Я не знаю, чтобы когда-нибудь делал какое-нибудь добро; почему, вставши утром с постели, прежде, чем сяду за работу, говорю: "Все в этом городе, от мала до велика, войдут в царствие Божие за свои добрые дела; один я за грехи мои осужден буду на вечные муки. Это же самое со всею искренностью сердечною повторяю я и вечером, прежде чем лягу спать". Услышав это, Святой Антоний сознал, что точно не дошел еще в такую меру".
Разве эти золотые предания не переносят нас ко временам великого русского подвижника Преподобного Сергия? Разве не живут те же заветы в жизни последователей Преподобного Сергия, Святого Нила Сорского, Святого Кирилла Белозерского и всех подвижников и старцев северной Фиваиды? Разве не претворяются и в старчестве Оптинском, которого так часто не понимали и даже гнали, но народная тропа к нему не зарастала.
"Золотые пути равновесия", заповеданные в огненных прозрениях Святого Антония, напитали все отшельничества. И теперь, если вы слышите о ком-то, погруженном в сокровища "Добротолюбия", будьте уверены, что этот человек углубленный и не зря подошедший к великому источнику.
Особенно же уместно вспомнить золотые заветы истины в день Благовещенья.
7 Апреля 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Победа. К 24-му Февраля была одержана большая победа. Из писем и газетных вырезок видно, что эта победа была преуспеянием не только в нашем Культурном деле, но и составила прецедент для многих других таких же случаев.
Только подумать, что в течение трех лет неразумная и злая воля пыталась искривить пути культурно-образовательного начинания. Сколько несправедливых клеветнических выпадов свидетельствовать можно. Сколько обходов законов, сколько злых попыток с негодными средствами пришлось вынести всем участникам Культурного дела. А сколько энергии при этом было потрачено — и не учесть. Сколько ущерба было причинено там, где просветительные начинания могли продвигаться беспрепятственно.
Поистине, неисчислим вред и убытки, причиненные темными поползновениями. А теперь представитель вражеского стана выражает свое сожаление, что вместо попыток к сотрудничеству была применена вредная ненависть. Конечно, эти заявления противников лишь будут еще одним свидетельством истинной победы. Ведь противники за все три года не выказали истинной доброй воли. Они принуждены были лишь признать судебные постановления. Они пытались ходить по разным инстанциям. Злоумышленно они обращались в учреждения других округов, они старались извратить все, казалось бы, точные данные и не скупились на отвратительные намеки по адресу честных деятелей.
После трех лет попыток с негодными средствами противник выражает сожаление. Но ведь представители противников вовсе не так глупы, чтобы только теперь понять, что они действовали недопустимо. Ведь за этот длинный промежуток, более чем в тысячу дней, сколько раз им предлагалось дружелюбное взаимное обсуждение. Они отлично знали, что переоценка ценностей произошла в силу общего падения цен, вызванного кризисом, начавшимся в 1929 году. Противник отлично понимает, что, злоумышляя против Культурного дела, они не могут рассчитывать на общественное сочувствие. Сознательно и добровольно они занесли свои имена в темный список вредителей Культуры. Долго, долго они будут чувствовать последствие своего приобщения к стану темных вредителей.
Темное, антикультурное вредительство навсегда оставляет выжженную печать на лбу такого человеконенавистника. Не только стыд за позорное деяние, но беспощадный бумеранг справедливости так или иначе настигает злобных вредителей. Можно сказать, они сами себя настигают и пожирают в том же неистовстве, в каком они пытались замарать честь достойных людей. Можно только сожалеть о тех, которые вызывают против себя действия законов справедливости. Это уже не судебное постановление, которое могло бы быть поколеблено следующей инстанцией. Нет, это тот непоправимый путь, который злая воля слагает для себя самой.
Конечно, прежде всего нужно посмотреть, чтобы хотя бы косвенно не пострадали люди невинные. При всяком изменении к лучшему общих условий нужно всегда помнить, чтобы внутренняя справедливость была выполнена. Протекшая трехлетняя битва еще раз показала преимущества обратной тактики. Все дошло до крайнего предела, но на этой черте создались незабываемые возможности. Уже пишут, что это дело не только стало пресловутым в глазах юристов, но оно даже повлияет на законопроизводство целого штата. Значит, произошла великая заслуга, которая благотворно отзовется на многих других культурных обстоятельствах.
Пионерам всегда трудно, но именно труды пионеров слагают благосостояние и добропорядочность будущего. Именно они закладывают краеугольные камни прочные, на которых возводятся дальнейшие просветительные сооружения. Каждая битва, выдержанная пионерами во славу общего преуспеяния и Культуры, есть не только победный, но и почетный знак. Враги Культуры особенно яро набрасываются на все, где они замечают прочные корни. Эти грызуны-вредители пытаются подгрызть все добрые основы. При этом в своей ярости вредительской они подчас действуют прямо во вред себе и отверженно ставят себя на позор и посмешище.
И еще одно обстоятельство следует отметить во всех вражеских натисках на Культурное начинание. Среди многочисленных вредителей вы не найдете ни одного имени, которое вам бы захотелось приобщить в списки добрые. Начиная от уже проявившихся криминалов и кончая жестокосердыми невеждами, все их темные списки будут лишь отбором элементов негодных и вредных. Нужды нет, что некоторые из жестокосердцев несправедливо продвинулись на деловом поприще. Просмотрите их деяния, и вы увидите, что несправедливо они протиснулись хотя бы в холодно деловом рассуждении. И какую участь готовят они для имен своих, для своей памяти, писанной и неписанной.
Итак, среди многих полезных следствий подобных побед нужно помнить, что этим порядком производится и отбор негодных элементов. Вредителям как бы дается возможность выказать все свои темные свойства, чтобы то, что еще вчера было прикрыто искусною маскою, проявилось бы в полном безобразии ужасающей личины.
После каждого такого финала имена вредителей особенно ясно запечатлеваются. Они конгригируются как бы в отдельную, одинаково обозначенную свору. И этот отбор самый естественный и самый прочный. Ведь иначе чьи-то маски, искусно размалеванные, остались бы неразгаданными, но происходит поединок Света со тьмою, и поверженные оказываются с открытыми забралами. Наивные люди при этом восклицают: "Кто бы мог подумать!" Но вот именно для того, чтобы все подумали, такие поединки Света с тьмою и являются всенародным показателем.
Пусть же и все защитники Культурного дела не печалуются, что темные вредители бросали в них грязью и отнимали у них ценную энергию, которая нашла бы лучшее применение. Печаловаться не нужно. Наоборот, нужно радоваться, что предоставилась еще одна возможность поразить тьму. Была дана сила и мощь, чтобы сделаться сотрудниками сил светлых. Каждая битва лишь изощряет зоркость, бдительность, внимательность. Все эти качества так пригодятся при будущем строении. Малые бойцы будут жалеть о силах своих потраченных. Но великие воины за правду знают, что силы, принесенные добру, неистощимы. Там, где тьма свирепствует, там есть нечто, которое вызывает эту сугубую ярость сил злых.
Можно приветствовать светлых воинов с победою. Они знают, что эта победа лишь звено в ожерельи многих других побед за высшую правду, за красоту и Культуру.
Итак, к 24 Марта все сотрудники Культурного дела могли оглянуться в сознании, что труды были принесены не напрасно, и воссияла еще одна справедливость.
8 Апреля 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Другу моему жаловалась одна знакомая:
"Всю жизнь жду я знака. Посылаю лучшие мысли и не имею ответа. Справедливо ли?"
Друг мой попросил ее рассказать ему ее жизнь. Оказалось следующее: "Я была очень богата, и это давало мне возможность помогать людям и поддерживать очень многих. Затем не по моей вине пришло разорение. Правда, я еще не голодаю, но уже лишена возможности приносить прежнюю помощь. И в этом мое постоянное горе. И я не могу понять, зачем нужно было лишать меня средств и тем самым поставить меня в вечную жалобу на невозможность помочь".
Мой друг разъяснил ей: "Видите, жданный Вами ответ уже состоялся. Но Вы не поняли его. Вы приняли совет блага за несчастье. Ведь Вы, к сожалению, вообразили, что помощь может быть лишь денежной. Тем самым Вы уничтожили самое ценное сознание о том, что духовная помощь может достигать гораздо больших результатов, нежели просто денежная. Сознайтесь, что Вам было приятно давать от избытка, не подвергая себя ни лишениям, ни опасностям, ни затруднениям. Вот и сейчас, ведь вовсе не все от Вас отнято. Вы далеко не голодаете. И, казалось бы, могли еще больше помогать людям Вашим жизненным опытом, Вашим сердцем, Вашим состраданием. Сколько новых полезных советов Вы могли бы давать. На собственном опыте Вы могли бы указать на ничтожность материальных средств, если они так легко разрушаются. Но если Вы будете считать ваше теперешнее положение несчастьем, то какой же дальнейший ответ Вы можете ожидать? Только когда Вы осознаете полезность Вашего теперешнего состояния, когда поймете, что деньги как таковые были извращены в Вашем прошлом представлении, тогда придет и дальнейшее".
Тот же друг мой рассказал и другой случай. Ему было указано показать одной особе в Чикаго известный портрет. Особа эта необыкновенно взволновалась при виде портрета и сказала: "Откуда Вы знаете о драме жизни моей? Однажды в Париже мы были с нашими американскими друзьями и сидели в маленьком кафе. Неожиданно вошел тот самый, портрет которого Вы мне показали, и, сев около двери, начал пристально смотреть на меня. Я поняла моим сердцем, что должна подойти к нему, и в этом будет заключаться цель моей жизни. Но, с другой стороны, условности приличия шептали мне, что было бы недопустимо на глазах моих друзей подойти к незнакомцу. Большая борьба происходила во мне, а он продолжал смотреть, ожидая, как я решу судьбу мою. Прошло еще некоторое время, условные приличия приковали меня к месту, а незнакомец встал и вышел. Я поняла, что не сумела ответить на зов и решила судьбу свою по условным приличиям. В этом драма моей жизни".
Другой мой друг рассказал мне еще одну примечательную веху. Ему было указано открыть в одном городе просветительное учреждение. После всяких поисков возможностей к тому он решил переговорить с одной особой, приехавшей в этот город. Она назначила ему увидеться утром в местном музее. Придя туда, "в ожидании" мой друг заметил высокого человека, несколько раз обошедшего вокруг него. Затем незнакомец остановился рядом и сказал по поводу висевшего перед ними гобелена: "Они знали стиль жизни, а мы утеряли его". Мой друг ответил незнакомцу соответственно, а тот предложил ему сесть на ближайшую скамью и, положив палец на лоб (причем толпа посетителей — это был воскресный день — не обратила внимания на этот необычный жест), сказал: "Вы пришли сюда говорить об известном Вам деле. Не говорите о нем. Еще в течение трех месяцев ничего не может быть сделано в этом направлении. Потом все придет к Вам само".
Затем незнакомец дал еще несколько важных советов и, не дожидаясь, быстро встал, приветливо помахал рукой со словами "хорошего счастья" и вышел. Конечно, мой друг воспользовался его советом. Ничего не сказал о деле приехавшей затем знакомой, а через три месяца все совершилось, как было сказано. Мой друг и до сих пор не может понять, каким образом он не спросил имени чудесного незнакомца, о котором более никогда не слыхал и не встретил его. Но именно так и бывает.
Еще веха. Приятель-художник рассказывал, что во время его выставки в одном приморском городе ему безотлагательно нужна была определенная сумма денег. Но при всем внешнем успехе выставки продажа не продвигалась. Казалось, чем больше внутренне желал мой приятель, тем затруднительнее становилось положение. Тем более, что ему не хотелось оповещать нужду в деньгах. Точно бы всевозможные непредвиденные обстоятельства ополчились — кто-то заболел, кто-то уехал или еще не вернулся. Выставка шла к концу, и приятель находился в очень огорченном состоянии. За несколько дней до закрытия, утром, еще не было и восьми часов, раздался телефон, и молодой женский голос спешно и нервно сказал: "У меня всего пятнадцать минут времени до отхода парохода. Я нахожусь у дверей вашей выставки и во что бы то ни стало должна иметь Вашу картину. Будьте добры, приезжайте немедленно посоветовать мне выбор". Нечего и говорить, что мой приятель поспешил приехать и нашел у входа очень милую барышню из Гонолулу, которая с чеком в руках ожидала решения о картине. Решив покупку, она тут же сняла картину со стены и, несмотря на протест заведующего выставкой, устремилась к ожидавшему ее автомобилю. Конечно, вы не сомневаетесь, что чек оказался именно на сумму, нужную моему приятелю. Также вы не сомневаетесь и в том, что эта молодая особа не знала и не могла знать, какая именно сумма нужна была моему другу. Именно так и бывает.
Помню и другой многозначительный эпизод. Мои друзья собрались ехать в некую страну, тогда как им была указана именно совсем другая часть света. Из добрых намерений друзья мои тем не менее упорствовали и даже уже озаботились билетами в желанную им страну. Но все же указание должно было быть выполнено; и произошло нечто необычайное. Все приготовленные для поездки средства самыми странными способами в течение двух-трех дней расстроились и исчезли. И таким образом моим друзьям ничего не осталось, как выполнить указание. Такая веха очень определенно показывает, какие меры иногда должны быть принимаемы, чтобы охранить предуказанное.
И еще веха. Один из моих друзей должен был повидать человека, чрезвычайно для него опасного. Конечно, все помыслы были к тому, чтобы по возможности избежать это роковое свидание. Странным образом несколько раз это свидание не состоялось — появлялись какие-то неожиданные препятствия. Но в конце концов, по-видимому, избежать этот опасный час было уже невозможно. Видимо, сила посылаемой мысли уже не могла помочь. Итак, мой друг, явившись в назначенное место, ожидал. Время уже настало. Опасный человек еще не появился. Вдруг поднялось какое-то волнение, и оказалось, что этот злобный человек все-таки не доехал — сердце лопнуло. И такие меры бывают, когда уже нельзя иначе предотвратить.
А вот еще веха долгой памяти. Тетка моей жены с мужем и с сыном в зимнюю стужу ехали в дальнее поместье. Заблудились. Настала ночь. Вьюга усилилась. Нужно было думать о каком-либо ночлеге. Вдруг замечают какую-то незнакомую усадьбу. Подъехали. Оказалось, что владельцы давно не живут, но сторож согласился отпереть дом для ночлега. Как только сани остановились у крыльца, приехавшая — никогда не видавшая этого места — воскликнула в ужасе: "Я ни за что не войду сюда. Здесь произошли страшные дела". Когда же муж и сын стали ее убеждать, она сказала: "Войдите и убедитесь". И затем она описала им внутреннее устройство дома и точно указала об одной комнате, где должен был висеть большой портрет женщины в белом платье. Когда встревоженные путники прошли в дом, они в трепете узнали все описанное, а когда дошли до комнаты с портретом, то и сами, потрясенные, спешно оставили это несчастливое жилище. И таких вех бывает много, если только мы находим достаточно внимательности в себе, чтобы рассмотреть их.
И еще веха ответа. Наши друзья переезжали в новый дом. Вещи уже были перевезены. Среди них старинные, испорченные, никогда не заводившиеся часы. Хозяйка нового жилья задумалась, долго ли придется прожить на этом месте. И вдруг никем не заведенные, испорченные часы звонко пробили десять раз. Это было число лет, прожитых в этом доме. А ведь многие и не обратили бы внимания на какой-то бой часов.
Еще веха. Было указание о том, что получится очень ценная посылка. Время прошло. Друзья наши уже как бы забыли об этом обстоятельстве, приехав в Париж. Однажды из банка "Бенкерс Трост" приносят оповещение о получении пакета. Оказалось, что этим наиобычнейшим путем была доставлена самая необычная посылка. Как видите, и так бывает.
А сколько писем, неизвестно откуда присланных, а сколько книг нужных и как бы случайно указанных, а сколько сроков очень примечательных может быть услышано внимательным ухом. Сколько добрых знаков подается в жизни. Если знаки эти ведут к добру, если их единственное назначение — помощь человечеству, то это уже будут истинно добрые знаки. Некоторые недомыслящие люди опасаются, как им рассмотреть, добро ли? Но посмотрите в увеличительное стекло будущего и послушайте в мегафон грядущего, и вы ясно увидите, каково назначение этих знаков блага. Если знак подается для возвышения сердца, для исцеления, для преоборения трудностей, для веры и восхищения, значит полезен такой знак, и его нужно уметь рассмотреть. И опять повторим, что не нужно ждать лишь тех знаков, которые ждались бы по самости, по эгоизму ограниченному, ибо всякий эгоизм уже туп и ограничен. Следует найти в себе достаточно благовместимости, чтобы воспринять знак в той форме, в том выражении, в котором он свыше признан наилучшим.
Когда люди молятся об охранении от ночных призраков, это будет одним из очень насущных молений. Действительно, нужно охраниться от всяких темных призраков, от всего погружающего во тьму, а прежде всего охраниться от невежества. Нежелание знать, нехотение воспринять, ведь это уже будет подпадение под власть темных призраков. Человек, уходящий от земли и не помысливший о будущем, ведь это будет подобно получившему в дар прекраснейшую книгу и не раскрывшему ее ради переплета.
Внимательность в жизни не будет какой-то условной и мрачной отвлеченностью. Наоборот, чем внимательнее человек, тем большие красоты для него откроются. Каждую минуту сосредоточения и молчания он признает как еще одно погружение в высь прекрасную. Он одумает и уложит бережнее накопленное им ранее. И накопленное не призрачно, но в духе нетленном.
Помню один морской рассказ достоверный. Некий капитан корабля впал в неизлечимую болезнь и должен был быть помещен в лечебницу, навсегда оставив любимое им судно. Новый капитан, тоже хорошо знавший дело, проходя вдалеке от одного каменистого острова, прилег отдохнуть. В это время, сквозь дремоту, он слышит голос: "Право на борт". Но он все же не поднялся. Тогда второй раз он слышит тот же приказ. И, наконец, оглушительно он слышит его в третий раз. Тогда капитан вскочил и выбежал на рубку, повторяя приказ "Право на борт". И было время, ибо судно шло прямо на буруны береговых рифов. В то же время в далекой больнице бывший капитан корабля выбросился из окна с тем же самым приказом на устах. Адмирал Т. подтвердит этот подлинный эпизод.
Некоторые люди называют всякие такие вехи святочными рассказами или не заслуживающими внимания совпадениями. Большинство из этих якобы скептиков очень боязливы сами и потому опасаются даже подумать о том, что, помимо их повседневности, помимо их лопуха огородного, существует еще нечто, что мощно заставляет помыслить и отнестись внимательнее к жизни. Спазматические обращения к вере или к урывочному чтению соответствующих книг помогают мало, ибо для всего требуется упорное и бережное, и зоркое устремление. Еще ничего не значит, если человек иногда допускает некоторую внимательность со своей стороны. Нужно уметь быть внимательным всегда. Нужно вчитываться в окружающие обстоятельства, как в глубокую прекрасную книгу, данную для повседневного приложения. Опять-таки некоторые неразумцы назовут этот образ мышления отвлеченной философией. Ведь они понимают это высокое слово в каком-то обидном нежизненном смысле. Но ведь из любви к здравому размышлению складываются самые твердые непреоборимые факты. Это же мышление упасет и от жестокости, и от грубости. Ведь утончение и возвышение сознания могут идти лишь рука об руку.
Какое чудное впечатление оставляет человек, в котором можно быть уверенным, что он не допустит ни жестокости, ни грубости. К тому же однажды достигнутое утончение сознания уже спасет от опасности одичания. Если вы встречаете человека опустившегося, одичавшего, то можно быть уверенным, что ранее он не потрудился и над общею пользою, и над самим собою.
На засыпанной снегом равнине иногда торчат жалкие веточки, кем-то установленные для показания скрытой дороги. Иногда путник зорко усмотрит их и направит своего коня по этим вехам. Но бывают и самомнительные проезжие, которые, удивляясь неразгаданным изгибам пути, отправляются, не приняв этих указаний в соображение. Сколько неожиданных затруднений и опасностей они могут навлечь на себя среди скрытых бугров и лощин. Опытный ямщик, увидав потом след, отбившийся от заботливо указанного пути, сожалительно машет рукою: "Эк, их понесла нелегкая!"
Именно темная сила, именно невежество и самомнительность отвлекают неразумных от вех, заботливо для них сбереженных. Уроки внимательности будут и опытами благожелательства, и на этих путях уже приуготовлена верная охрана. По этим вехам пройдут путники.
10 Апреля 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: Н. К. Рерих. "Обитель Света". М.: МЦР, 1992.
Весь день было необычно холодно. Из-за бугров несся холодный сиверко. А ночью заморозило. Дольше обычного мы остались около лампы в байшене. И вдруг из темноты радость: на ослике прибыл китаец-почтарь с разною почтою, с телеграммами и даже с несколькими чужими письмами, которые мы ему и вернули.
В городах почта как таковая теряет свои чары. Она до того обычна, часто до того отяготительна, что бумажная корзина немедленно наполняется. Но когда вы знаете, что на конечную станцию почта приходит через два дня, а затем почтарь в течение десяти дней развозит ее за десятки и сотни верст, то приход почты оказывается необычайным, а тем самым и особенно значительным.
Помним мы и других бегунцов-почтарей с копьем и рожком. Помним, как мысленно заботимся, чтобы никакие горные обвалы не затруднили их дальний путь и никакие другие неожиданности не заставили бы их заночевать в неуказанном месте. Дай Бог здоровья почтарю, чтобы налаженная, хотя и долгая нить доставки не прервалась.
Как же не радоваться почте от дальних близких и от всех разнонародных друзей. В дальнюю почту пишутся и новости особо значительные. Даже рука не подымется сообщать через горы и океаны о каком-то уже изжитом обиходе. Итак, около необычных условий накопляется и значительное.
Телеграмма из Америки сообщает: "Пакт подписывается в Белом Доме при участии Президента". Эта весть чрезвычайного значения. Президент Рузвельт мог и не присутствовать при подписании Пакта, ибо он уполномочил Уоллеса для подписания. Но тем, что сам Президент Рузвельт также принимает участие в этом торжественном акте, тем самым Культурному событию придается особое значение.
Еще недавно мы писали, что по степени личного участия глав государств в Культурных делах познается и будущий расцвет самой страны. Там, где подан личный пример, там произойдет и прямое действие. Если глава государства среди всяких неотложных дел признает существенным свое личное участие подписания Пакта о сохранении Культурных ценностей, значит, страна ведется по истинно Культурному курсу. А в будущем справедливо могут гордиться все страны, которые ранее прочих откликнулись на Культурно-охранительное начинание.
В деле Красного Креста в свое время Соединенные Штаты оказались одним из последних государств, приобщившихся к этому гуманитарному благотворению. Но теперь именно Америка в своем полном составе, оказалась первою в деле Красного Креста Культуры, как в общежитии называют наш Пакт. Среди военных затмений, среди вихрей бряцания вооружениями Америка устанавливает свое первое место заботе о Культурных ценностях. Честь и слава.
В той же почте пекинская газета сообщает: "Папа говорит о современном кризисе, угрожающем человечеству".
"Рим. Апрель, 2. Папа Пий XI в своем обращении к собранию консистории продолжительно отметил ужасающий экономический, политический и, поверх всего, моральный кризис, ныне обуявший человечество, с теми глубоко фатальными последствиями, которых можно опасаться в будущем. Грозовые тучи, ныне омрачающие горизонт, могут далеко превысить ущерб, нанесенный последней войною.
Папа сказал, что новая война была бы ужасающим преступлением. Он не может верить, чтобы те, которые сердечно хранят счастье и благосостояние народов, могли бы допустить человечество опять к кровопролитию, разрушению и нищете. Кто бы ни задумывал совершить такое страшное преступление, должен помнить молитву псалмопевца: "Боже, уничтожь народы, которые ищут войны".
Все миротворцы, все берегущие мир должны радоваться, слыша мощный голос, осуждающий преступное кровопролитие и мировое разрушение. Именно голоса власть имущих должны громоподобно звучать в охранение мира. Особенно же сейчас, когда весь мир содрогается в смятении, нужны голоса звучные и решительные, чтобы остановить несущихся в бездну.
Потрясает, что приходится говорить в нашем веке, если не в веке Культуры, то хотя бы в веке высокой цивилизации о темных, невежественных преступлениях.
Власть имущие! Скажите твердо и решительно, что подобные разрушения недопустимы. Если мы хотим достигнуть настоящего, действенного мира, мы прежде всего должны думать о проведении в жизнь неотложных основ Культуры. Разрушитель, лжец, извратитель не может быть носителем мира. Твердящие о мире должны запечатлеть этот принцип и во всей своей жизни. Ведь мир есть справедливость, достоинство, благородство, сознательность, терпимость, созидательность и все то, что не входит в понятие невежества. Как справедливо сказано: "От неведения все пороки". Но если ехидна невежества и вонючка злобы поселились в доме, то этих мерзких пришельцев терпеть невозможно. Если та или иная форма невежества и ограниченности вошла в жизнь, то нужно всеми мерами вводить благодатное ведение, которое знает пути мира и созидания.
Миротворец не тот, кто твердит слово "мир" и носит вражду и ненависть в сердце. Власть имущие! Скажите еще и еще громче о том, что разрушение Культурных сокровищ недопустимо и навсегда оставит на позорном листе разрушителя.
Сейчас наш стан среди пустыни. Кто-то когда-то по неведению уничтожил обширные леса, остатки которых мы видели. За лесами ушли и травы, И воды скрылись под землю. Пустыня! Так же точно по невежеству и по злобе можно все разрушить. И кому же нужна будет эта пустыня вещественная и духовная. Сама очевидность говорит о вреде взаимных разрушений. Мы все пережили — и кризисы войны, и кризисы материальные и духовные. Мы воочию убеждались, как быстро, как сухой лес в пожаре, поглощаются человеческой яростью всякие достижения. На наших глазах близорукие люди думали, что Великая война на три месяца, что экономический кризис на шесть недель... как-то все устроится. Но для строения нужна добрая воля. Можно построить дом, если действительно его построить хотят. И вот именно добрая воля должна быть проявлена во всей деятельности нынешнего века.
Власть имущие, скажите решительно! Повторите и твердите о мире и созидании.
* * *
За юртою кричит почтарев ослик. Может быть, он торопит почтаря в дальнейший путь за новыми известиями. Среди розовых утренних песков уходит вдаль почтарь-китаец. Он не знает, что он принес, что уносит и зачем вновь пересечет он пустынные пространства. Пусть он принесет добрую весть.
11 Апреля 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Чаша в представлении всех народов является предметом знаменательным. Начиная от священных, родовых и военных чаш и кончая символическими наименованиями нервных центров, всему придается Особенное заботливое внимание. Чаше вещественной посвящаются целые исследования. На изображениях, от самых древнейших, видим пламенеющие Чаши. На каменных изваяниях в Средней Азии можно видеть, как эти стражи пустыни держат у сердца своего Чашу, огнем процветшую.
Так, в древнем представлении понятие Чаши и Огня особенно часто соединяется. Если же мы вспомним то же древнейшее знание о нервном центре Чаши, служащем как бы хранилищем всех восприятий, то всякие подобные сопоставления углубляются еще более. Центр Чаши, имевший в некоторых старинных писаниях и некоторые другие названия, тем не менее всюду не обойден.
Даже самые неопытные люди подчас ощущают этот знаменательный центр. Они говорят о каком-то стеснении в груди. В общежитии такое явление приписывается или желудочному, или сердечному воздействию. Но более вдумчивые и знающие люди подумают, нет ли еще каких-либо причин, вызывающих это напряжение, которое может быть даже тягостным. Иногда можно проследить любопытное явление. Такие ощущения могут совпадать с очень значительным психическим переустройством организма. Особенно же это может чувствоваться, когда человек уже мог бы значительно продвинуться в психическом отношении, но вольно или невольно небрежет эту возможность.
Также иногда люди называют это состояние тоскою или грустью, прибавляя соображение о беспричинной тоске. Правильно, что это напряжение очень похоже на некоторые явления тоски. Кто-то даже сказал, что, может быть, сердце его тоскует о чем-то невоспринятом. Такие ощущения еще раз показывают, насколько бережно и внимательно нужно относиться к знакам, подаваемым самим организмом. Без суеверия, без предрассудков и без невежественных страхов человек должен ясно отдавать себе отчет, что именно наиболее полезное он совершить может. Как именно неотложнее воспользоваться ему каждым данным обстоятельством. Ведь часто людям дается полнейшая возможность приобщиться новой ступени знания. Они уже замечают мгновенные сверкающие знаки, обращающие их внимание. Они ощущают неожиданные ароматы, они, может быть, даже слышат кое-что, но наносная огрубелость не позволяет им подумать ясно и четко, какие благостные возможности так близки от них.
Говорим об огрубелости, ибо обычно всякие возможности сопряжены с бывшим или с происходящим утончением. Но лишь огрубелость, вследствие каких-либо препятствующих обстоятельств, как бы закрывает возможность ближайшего осознания прекрасных знаков, а вместе с ними и своей ответственности. Очень часто люди издалека гораздо более бережно относятся к своим возможностям. Но когда они находятся, может быть, даже совсем близко от источников, они начинают мечтать о каких-то других водах, минуя ближайшую данную возможность.
Но сердце и так связанный с ним центр Чаши стучатся и горестно напоминают о том, что наиболее всего существенно. До болезненности гремят эти напряженные стуки, а человек вместо того, чтобы прислушаться к ним, старается их омертвить всякими грубо нелепыми средствами. Наверное, когда-то этот неразумный оглянется, осмотрится и увидит, что вместо маленьких повседневностей он мог легко прикоснуться к большему и незаменимому.
Как бы ни пытался он оправдать себя или возрастом, или намерением в будущем поступить лучше, но каждый миг остается неповторенным. Будущие намерения могут создать множество новых возможностей, но это будет чем-то уже другим, и прежняя задача останется уже невыполненной. Между тем каждое пренебрежение, а тем более к вопросам духа, рано или поздно даст себя знать. В Чаше отложатся эти невыполненные или извращенные задачи.
Осматривая историю человечества с точки зрения данных задач и полученных следствий, всегда можно убеждаться, что утерянные духовные возможности напомнят о себе, как ухабы на дороге. И опять-таки нельзя относить все эти жизненные обстоятельства к чему-то исключительно большому, по людским мирским измерениям. Иногда и самое маленькое зерно перевешивает глыбы золота. Иногда, казалось бы, самое сокрытое внутреннее соображение явно окрашивает неминуемые последствия.
Рано или поздно людям приходится возвращаться к духовному пути. На каких бы цветистых жизненных лужайках не резвились легкомысленные мотыльки, им придется приобщиться и к чему-то другому, в основе лежащему. Когда же люди вольно или невольно, сознательно или бессознательно, по своим срокам или чужими касаниями обращаются к пути духа, тем яснее стукнет сердце обо всем когда-то неправильно утаенном, обо всем недонесенном, извращенном и оставленном в пренебрежении.
Всякие условные страхи, всякие перерожденные обычаи — все это встает в плеске вещества Чаши и люди опять бросают в пространство мучительный вопрос: "зачем?" Но все-таки каждую минуту еще не поздно хотя бы что-то сделать в исправление. Да, это будет уже нечто другое, оно уже не так четко сопряжется с Высшею Мыслью. Но все-таки всегда можно обернуться в правильном направлении.
Центр Чаши, являясь истинным тайником памяти, хранит навсегда сложенные и сокровища, и горести. В жизни, в бурлении, в плеске перерабатываются эти духовные отложения. Залечиваются многие раны, но все же или внешние, или внутренние рубцы остаются. Потому так часто центр Чаши и само сердце напоминают о себе. Пытаются направить мысль по правильному руслу, чтобы не утеривалось то, что вот-вот уже лежит у порога. Как на дозоре, сердце и Чаша напоминают, что не должно быть отложено на завтра все, что может быть воспринято сегодня, а всякое светлое восприятие не должно быть замарано хотя бы малым темным соображением.
Нехорошо испортить чей-то праздник. Так же точно недопустимо отемнить светлое восприятие. Какие же маленькие темные мысли могут вторгаться даже среди торжественного великолепия. И это бывает особенно безобразно, все равно, что среди величественной симфонии молот упадет на струны. Опять же, не подумаем, что величественная симфония заоблачна, а мы здесь пресмыкаемся в грязи земельных отбросов. Именно, "как на небе, так и на земле", и здесь, среди быта раздаются отзвуки самых высоких песнопений. Не замараем эти светочи, не потушим светлое пламя над Чашей.
Не случайно и самые великие акты человечества, и обиходные проявления связаны с великим образом Чаши. Язык символов от древнейших времен живет и посейчас. Правда, люди часто в неведении играют великими символами. Твердятся самые прекрасные обозначения в легкомыслии, без желания отдать отчет, где и как прилично произносить их. Всякая обязанность не будет скудным ханжеством, если она осознана в радости духа. Каждое поникновение духа тоже отложится в Чаше. Но как прекрасно подлинным адамантом загорится в ней каждая духовная радость.
Кто-то сказал, что именно наша современность изгоняет из жизни всякую радость, тогда как жизнь даже некоторых примитивных народов все же сохраняет искры радости во всей жизненной обиходности. Красива радость духа. Не преломим ее никакими гримасами мертвого черепа. Дух и Огонь. Пламя над Чашей. Чем светлее оно, тем прекраснее сокровища сохранные.
Даже в пустынях стоят стражи пламенеющей Чаши.
12 Апреля 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Дары Небесные в сознании сопрягаются с какой-то молниеносностью. Все Вышнее, все от Высоты естественно вливается в представление о Свете, о сверкании, о немедленности. Так оно и есть. Величайшие претворения могут быть молниеносными, мгновенными. Но еще одно обстоятельство на земном языке должно быть осознано. Ведь то был язык небесный, а наш язык земной. Даже для самых прекрасных понятий мы имеем лишь скудно-обычные выражения.
Если около понятия дары Небесные мы нагромоздим все условные определительные, то все-таки это будет скудным и ограниченным выражением о Несказуемом.
Сердце осветит такие выражения, как торжественность, величие, восхищение, трепет, радость. Без сердечного преображения все лучшие слова останутся мертвыми созвучиями. Потому издревле говорится о том, как лучшие дары должны быть восприняты и достойно приближены к земному обиходу.
Любовь мгновенна, но она должна быть воспитана и утверждена в полном сознании, иначе даже и это великое чувство будет лишь миражным трепетанием.
Принесения Небесных даров в земные условия рассказаны во многих эпосах. Этими былинами пытались остеречь людскую опрометчивость и ввести сознание в восприятие достойное.
Дар Небесный, не введенный любовно и заботливо в жизнь земную, будет какими-то отрезанными крыльями, которые даже при всей их ослепительной ощутимости могут остаться все же отрезанными. Но ведь Вышнею волею крылья даны для благих полетов. Без истинного стремления к полетам человек не вспомнит о крыльях, которые запылятся в домашнем хламе.
Маленькие серенькие домашние выкатятся из всех углов, чтобы одеть серые скучные одежды на истинное посланное великолепие.
Чучела птиц с мертвыми расправленными крыльями всегда вызывают какую-то скорбную мысль о том, что символ движения и высшего полета пригвожден на запыление и обречен как ненужный обломок.
Культура Небесных даров в земных условиях представляет собою трудную науку. Именно трудную, ибо это познание рождается в трудах. Именно науку, ибо многие опыты, многие испытания должны произойти, прежде чем цветок Небесного дара расцветет без повреждений во всем своем суждением великолепии.
Не только какие-то будто бы избранные могут заниматься и заботиться о процветании даров Небесных на земле. В каждом жилище должен быть этот священный сад, куда принесут в великой бережности дар Небесный и окружат его всем лучшим, на что способно сердце человеческое.
Временами люди начинают воображать, что не посылаемы более дары Небесные. Но при этом они не подумают, зорки ли их глаза, чтобы среди света солнечного узреть и свет незримый. От дождя Благодати не спасаются ли люди под зонтик? От очищающих гроз, от державных волн света не убегают ли люди в подвалы?
Из самого великолепного не делается ли самое убогое? И какая это скорбь, если дар Небесный, если это щедрое восхищение к прекрасному будет брошено на посмешище или заперто в сундук скупца?
Эти отвергшие, не будут ли они искать всевозможные причины, чтобы сложить на другого собственное невежество и грубость? Немного физических усилий нужно потратить, чтобы сорвать любой цветок. Совершенно так же очень мало нужно грубой силы приложить, чтобы опоганить высокий дар Небесный. Кто бы ни стал говорить о том, что все это давно уже известно, но ответить ему можно словами Вивекананды: "Если вы знаете, что это хорошо, то почему вы не поступаете по Заветам этим?" В перефразе этих знаменательных слов звучит прямой вопрос всем, и во многих случаях, когда попирается нечто знаменательное. Если кто-то скажет — не нужно твердить, скажите ему — если какое-то безусловное благо не применено, то каждый обязан твердить об этом. Непристойным был бы разговор о том, нужно ли помогать в тех случаях, когда помощь возможна. О чем говорить! Решительно каждый согласится, что помогать следует. Значит, если где-то и что-то небесно ценное находится в небрежении, то следует твердить об этом, пока хватит голоса. Если кто-то видит, что гуманитарная основа попираема ступнею невежества, он должен указать на это, если только он сам понимает истинную ценность.
Разнообразны дары Небесные. Во всем многозданном величии и в щедрости посылаемы эти прекрасные пособники в делах человеческих. Ливень Благодати ниспадает в щедром благоволении, и лишь капли этой ценности достигают. Но каждая мысль о дарах Небесных укрепляет сердце. Особенно сейчас, когда сердца так растеряны и обезображены болями, нужно думать о высоком целении, о дарах Небесных.
14 Апреля 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: Nicholas Roerich. "Himalayas Abode of Light". London, 1947.
Кто не знает тех, Свыше прилетающих и легко касающихся сердца нашего, мыслей? Трудно опознать их, еще труднее запомнить. В часы предутренние, словно касания легких крыльев, прилетают эти мысли. Можно удержать их, повторить, еще раз затвердить, и все же в большинстве случаев они улетают безвозвратно. Приходят они от тех сознаний, язык которых, поистине, разнится от нашего. Потому так трудно входят они в наше здешнее осознание и мышление. Часто остается лишь где-то внутри понятое нечто прекрасное и полезное, а иногда и очень нужное. И все же вы не сумеете перенести это сразу на слова земные.
Бывает, в случаях особо спешных, что благая весть сопровождается каким-то физическим звоном или шумом, чтобы еще больше насторожить, отрезвить спящее сознание. Говорят о появлениях как бы звона серебристых колокольчиков или аромата, а не то и просто какой-то предмет падает со стола, чтобы создать еще более ясное бодрствование. При одном редком явлении предварительно пролетел большой орел как бы для того, чтобы глаза присутствовавших, следя за ним, усмотрели и нечто другое.
Велико разнообразие восприятий и утверждений посылок. Лишь очень сознательные и сердечно развитые люди могут не упускать этих вестников радости, пользы и помощи.
Но даже для среднего сознания остается совершенно ясна граница между своим помыслом или помыслом навеянным. Человек отлично знает, что рожденную в себе мысль он и запомнит, и очень легко всегда вызовет ее. Но мысли навеянные, они трудно прирастают к человеческому сознанию. Потому-то развитое искусство мышления всегда будет полезно во всех отношениях, во всех случаях жизни.
На Востоке в монастырях еще остались уроки такого развития мышления. Вы можете видеть, как молодежь под наблюдением старших быстро задает друг другу вопросы, ответ на которые должен последовать также немедленно. При этом вопросы задаются не только неожиданно по существу, но и неожиданно обращаются к одному из присутствующих. Характерный удар в ладоши сопровождает эту скоропостижную посылку. Если же вопрошаемый не найдется с ответом или ответ его будет неудовлетворительным, то он останется на посмешище общее.
Такие уроки мышления, сохранившиеся и до сего времени, напоминают нам о давних прекрасных школах мысли. Напоминают о тех временах, когда глубина и изящество мышления считались одним из самых благородных упражнений. Эти времена дали многие эпохи расцвета. Это может быть прямым доказательством того, что мысль процветает прекрасно.
Теперь многое как бы облегчено. Появились всевозможные энциклопедии и справочники. Обыватель, приобретя многотомную энциклопедию, восклицает: "Слава Богу! Уже не нужно мне засорять мою память!". С гордостью он покажет на золотом тисненную полку и скажет: "Вот моя память". Но рядом с этим среди молодого поколения часто начинают проявляться излишества в употреблении справочников. Таким образом, иногда совершенно упускается из вида, что память как таковая требует воспитания постоянными упражнениями мышления.
Уже в пределах труизма находится истина, что лучшие основы преуспеяний должны быть воспитаны в великом труде и внимательности. И любовь, и свобода, и дисциплина, и взаимоуважение, и преданность труду — все это закрепляется постоянными испытаниями и воспитывается так же, как и познание всех прочих условий жизни.
Философия, давшая столько примеров утонченного мышления, не только пробуждала сознание, но и упражняла его. Естественно, всякое упражнение не может быть спорадическим. Спросите об этом любого виртуоза-музыканта. Ведь он не только упражняет свои пальцы, но в трудных заданиях он держит свое музыкальное сознание на гребне волны. Человек может впадать в большое безразличие, говоря себе: "Не сегодня, так завтра". Он потеряет не только ценнейшее время, но также потеряет для себя самую ценность своего предмета. Безразличие уже будет омертвением.
В древности сказавший: "Благодать — пугливая птица" знал необходимость всей бережности ко всему, извне приходящему. Если человек откроет врата добра, то к нему добро и войдет. Наверное, на это утверждение возразят очень многие несчастные в жизни. Они будут утверждать, что врата добра они открывали, и ничто, кроме горя, не вошло. Но на пороге врат не оставался ли маленький скорпион или тарантул? Не был ли запылен этот вход, и не осталась ли какая-то грязь за порогом?
Опять и опять нужно всегда сознавать значение хотя бы очень маленьких, мимолетных, но смертельно жалящих мыслей. Всем нам приходилось видеть людей очень хороших, которые среди доброкачественных соображений вдруг допускали невозможную по своей вредности мысль. Иногда, может быть, даже для них самих неожиданно с уст срывалось соображение, приличное разве самому дикому человеку. Правда, они спешили оговориться. Утверждая, что это как-то сорвалось. Но ведь сорваться-то нечто может лишь из какого-то хранилища. Значит, где-то глубоко еще имеются груды ветхого рубища. Совершенно так же, как в открытых старых тайниках часто находится какое-то никому не нужное, затхлое тряпье. Исследователь с удивлением соображает, зачем наряду с прекрасными сокровищами в хранилище попали какие-то бесформенные тряпки. Но они все-таки как-то там оказались. Они все-таки заражали воздух своим гниением. От их гниения вырастала сильнейшая ржавчина на соседних предметах. От них разлагалась ценнейшая резьба и еще быстрее истлевали свитки нужнейших рукописей. А ведь эту кучу тряпья в свое время кто-то просто забыл. В темном углу накопились какие-то лохмотья, точь-в-точь, как лохматые бесформенные мысли, от которых подгнивает самое ценное достижение.
В умении мыслить скажется и качество терпимости к окружающему. Нетерпимость есть не что иное, как дикость. Нетерпимый человек, то есть тот, который допустил в себе губительное свойство нетерпимости, не пригоден для общественности. Он не только не поймет окружающего мышления, но он легко может оскорбить самый утонченный оборот мысли своего друга. Такие оскорбления мысли будут самыми тяжкими. Чтобы избежать их, нужно, попросту говоря, подумать. Из того же заботливого помысла породится и ценность к чужому времени, осознается та благородная напряженность, которую люди в невежестве часто клеймят самыми позорными именами.
Когда испытывалось мышление, человека не оставляли в библиотеке со всеми справочниками. Наоборот, его оставляли в пустом помещении, чтобы он мог остаться лишь с самим собою и вызвать из своих хранилищ испытанные соображения. После излишеств материализма человечество опять придет к справедливой оценке гуманизма и всех тех высших областей, с ним всегда связанных. Люди, зараженные излишеством справочников и тому подобных облегчений, вероятно, будут полагать, что после нашего века уже невозможно возвращение к осознанию духовных возможностей. Это и не будет возвращением, ибо всякое возвращение, в конце концов, невозможно в стремительности всего сущего. Но в той же стремительности люди опять нащупают, где истинная ценность. Они опять научатся услышать голос Вышний.
17 Апреля 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Щит древнего скандинавского рода разделен пополам: черное и белое — ночь и день. Девиз — "горечь со сладостью". Много смысла вложено в этот щит. Даже горечь принимается со сладостью как неизбежное и даже поучающее. Смысл и ночи, и дня также напоминает о преданности основам не только днем, но и ночью, иначе говоря, во все времена. Именно по всем временам проходят самоотверженные утверждения подвига.
Писались эти иероглифы чести на щитах, которые висели у шатров. Каждый мог читать исповеданную сущность владельца щита. При этом, как знаем из истории, эти родовые скрижали не были простым размышлением. В них всегда в основе лежал или какой-нибудь геройский поступок, или государственная польза.
Щит ночи и дня, среди множества дошедших до нас символов, останавливает внимание своею краткостью и четкостью символа. Каждое запечатленное служение именно будет служением полным. Будет дозором несменным и днем, и ночью. И в ночные часы, даже во сне, соприкасаясь с миром тонким, человек, проникнутый идеей Служения, будет настороже, будет накоплять всевозможные полезные опыты и присоединять их к прежним испытаниям. Для руководящей своей идеи воитель будет и себе напоминать щитом своим, что именно есть неотложное и несменное.
Nat-og-Dag — ночь и день! Часто не знаем, когда именно совершилось самое важное, самое решающее. Когда люди предаются сну в одной части Света, ведь в другой в дневные часы могут протекать решительные события. Истинный страж и в часы полуночные держит сознание свое открытым для восприятий и ответов. Не так легко создаются возможности к такому единоустремлению. Невозможно их предпослать вдруг. Сознание не будет отвлечено чем-то посторонним, а может быть, даже и злоумышленно подброшенным. Сколько бывает этих темных подкидышей. Как далеко они могут заводить человека, еще не вполне укрепленного в своих хороших устремлениях. Всякие лесные и русалочьи голоса на болотах и топях, совершенно как в сказке сказано, безвозвратно заводят спотыкающегося путника.
Маленькое двуличное сознание и тут найдется, чтобы сочинить оправдательную пословицу: "Не согрешишь — не покаешься". Таким образом, слабовольный преступник всегда может доказывать, что он преступил лишь для вящего покаяния. Какое множество обиходных преступлений творится в надежде, что они вообще не будут открыты, а если и будут, то остается аргумент раскаивания.
Но тот, кто вложил в сердце свое как девиз жизни "и днем и ночью", тот даже и в часы потемок осветлит их своей непреложной, добровольно принятой задачей. Ведь Служение может быть принято лишь добровольно. Из великого сознания самопожертвования вырастает и мудрое знание, что и сама горечь будет полна сладости совершаемого подвига. В таком девизе нет никакой самости. Нет никакой похвальбы, как в некоторых других щитах, в которых выставлена не возложенная на себя задача, но случайное достижение.
Можно находить щиты и девизы очень сложные. В нагромождениях постепенных на щитах уже сказывалось не служение рода, но гордость и самохвальство. Но многие древнейшие иероглифы чести очень просты. Они напоминают собою о возложенных на себя задачах. Они не усложняются вехами постепенных прохождений. Они держатся четко, ибо возложенная на себя задача так же бесконечна, как и все сущее.
Наука о родовых знаках и девизах чрезвычайно психологична. Она не только помогает изучению истории, но именно неоценима со стороны психологии. Каждый век вносил в эти традиции свои особые знаки. Они остаются открытой книгой для каждого непредубежденного исследователя. Такие исследования будут совершенно далеки от известной басни о гусях, спасших Рим. Наоборот, они будут вещественными признаками для изучения быта. В этих знаках отложились основы и гуманизма, и чести, и достоинства, и духовных стремлений, и мужества, и Служения. На каких бы языках ни произносить эти качества, начало, ведущее в них, все-таки останется. Во имя человечества, почему мы стали бы влагать самовольно в перечисленные качества лишь какие-то плохие побуждения? Всякое сотрудничество может процветать лишь на доверии. Если к чему-то мы отнесемся предубежденно-недоверчиво, то тем самым мы лишаем себя права быть судьями.
Разве будет историком тот, который приступит к труду своему уже в преднамеренности доказать то или другое, ему показавшееся или ему выгодное? Мы знаем много писаний, оплаченных и совершенных лишь в судороге предубеждений. Эти личины не имеют ценности. Рано или поздно кто-то, по природе справедливый, докажет весь подлог, совершенный ради самости или подкупности. Всегда и во всем лучше ошибиться в хорошую сторону, нежели в дурную. Но ведь и это качество нужно воспитать в себе в неистощимом терпении, денно и нощно.
Опять напоминание о ночи и дне. Хорошо сказано о ночи ранее дня. Ведь ночные познания мы принесем в день и проявим во дне, в свете. К состоянию сна начали относиться сознательно лишь сравнительно недавно. Вредно недосыпать, но еще вреднее развить в себе пагубную привычку слишком долгого сна. Ведь мы и не должны оставаться в том особом состоянии духа, которое дает сон чрезмерно долгий. Этим самым мы будем отрывать часы бодрствования и не успеем сознательно обмыслить то, к чему мы прикоснулись в Тонком Мире. Очень характерно отметить, что на высотах сна требуется меньше, чем в низинах. Это обстоятельство дает многие темы для размышлений. Прежде всего оно доказывает, что отравленная, стелящаяся по земле атмосфера вызывает большую потребность к освежению в условиях Тонкого Мира. Во всяком случае, более чем характерно, что на высотах требуется минимум сна, но и менее пищи. И об этом можно достаточно подумать.
В конечном равновесии естественно знать о Тонком Мире во время бодрствования, а в ночные часы из достижений во сне приносить наибольшую пользу своему возложенному на себя Служению. Если мы исключим из соображений сны, являющиеся следствием наркотиков, опьянения, объедания и всяких непотребных излишеств, то мы увидим перед собою очень поучительные здоровые и многозначительные сновидения. Обычно запечатлеваются они при состоянии сердечного, душевного покоя. Конечно, понимаем покой не как бессмыслие, но как истинное равновесие.
Наверное, вам приходилось много раз слышать, как люди жаловались, говоря: "Сколько раз хотел я то или другое увидеть во сне, и никогда этого не случалось". Действительно, наши здешние предубежденные предпосылки будут много отличаться от того, что действительно полезно или действительно спешно нужно.
Nat-og-Dag, ночь и день. Всегда готов! Всегда знаю, что каждое испытание будет принято в сладости познания нового.
18 Апреля 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
В "Добротолюбии" приводится такой пример терпения:
"Такого терпения я хочу представить вам два, по крайней мере, примера, из коих один показала одна благочестивая женщина, которая, желая усовершенствоваться в добродетели терпения, не только не бегала искушения, но еще искала, чтобы ее огорчали, и сколь ни часто была оскорбляема, не падала от искушения.
Женщина эта была в Александрии, происходила от знатного рода и в доме, оставленном ей родителями, благочестно работала Богу. Однажды, пришедши к блаженной памяти архиепископу Афанасию, просила дать ей на содержание и упокояние какую-либо вдову из презираемых на церковном иждивении. Дай мне, говорила она, одну из сестер, которую бы я успокоила.
Первосвятитель, похвалив такое доброе намерение женщины и ее усердие к делу милосердия, приказал выбрать из всех такую вдовицу, которая бы превосходила бы всех честностью нравов, степенностью и обходительностью, чтобы желание являть такую щедрость не было подавлено худостию имевшей пользоваться ею и чтобы имевшая являть ее, быв оскорблена злонравием сей последней, не потерпела вреда в вере.
Итак, приняв такую избранницу, она привела ее в дом и стала ей услуживать во всем, но, видя ее скромность и тихость и получая от нее каждую минуту почет в благодарность за дело своего человеколюбия, она через несколько дней опять пришла к помянутому Первосвятителю и сказала: "Я просила, чтобы ты приказал дать мне такую, которую бы я упокоивала и которой служила бы с полным послушанием".
Он сначала не понял, чего ради такая речь и чего желает эта женщина, и, подумав, что ее прошение по беспечности смотрителя за вдовицами было пренебрежено, не без душевного смущения спросил о причинах такого промедления. Ему сказали, что к ней отправлена честнейшая паче всех вдовица. Тогда он, догадавшись, чего искала та мудрая жена, велел дать ей вдовицу, непотребнейшую из всех, которая всех превосходила бы гневливостью, сварливостью, буйством, болтливостью и суетностью.
Когда нашли и дали ей такую, она, взявши ее в свой дом, с таким же или еще с большим усердием стала служить и этой, как служила первой. В благодарность же за такие услуги получала от нее только то, что та оскорбляла ее недостойною бранью, злословием, поношением и, укоряя ее с язвительным ругательством, роптала, что она выпросила ее у архиепископа не на успокоение, а на мучение и перевела более от жизни покойной к тяжелой, чем <от> тяжелой к покойной. Такие оскорбления предерзкая эта женщина простирала иногда до того, что не удерживала даже и рук, а та — госпожа — усугубляла за это смиренные ей услужения, научаясь побеждать ее разъярения не сопротивлением, но более смиренным себя ей подчинением и укрощать ее неистовство человеколюбивою кротостью.
Такими опытами, утвердившись вполне в терпении и достигши совершенства всей желаемой добродетели, она отправилась к помянутому Святителю поблагодарить его и за мудрый его выбор, и за собственное благодетельное обучение, за то, что он, наконец, совершенно согласно ее желанию назначил ей такую достойнейшую учительницу, непрестанными оскорблениями которой укрепляясь каждодневно в терпении, она достигла самого верха сей добродетели. "Наконец, ты дал мне, Владыко, для успокоений такую, какую именно я желала иметь. А та, первая, своим почтительным ко мне отношением скорее меня успокаивала и утешала, чем я ее".
Этого достаточно сказать о женском поле, чтобы воспоминанием о таком деле не только назидать, но и пристыжать себя; так как мы, если не запрячемся в келии, то терпения сохранить не можем".
Итак, во все века прилагаем этот пример практического познавания терпения. В последних строках заключается и другая постоянная истина. Часто можно замечать, что истинное терпение обнаруживается в скромном обиходе, а не в среде людей, принявших на себе руководительство в разных сферах. Действительно, в программу так называемых государственных экзаменов следовало бы ввести испытания терпения.
Справедливо мы восхищаемся каждым актом самообладания, проявленным вождями и руководителями. Иногда люди пытаются отнести это несломимое самообладание лишь за счет мужества того лица. Но для такого рода выявлений прежде всего потребуется и терпение, воспитанное в себе в разнообразных к тому упражнениях. Безразлично, будут ли эти испытания сознательно себе назначенными или же они будут восприняты бессознательно из глубин жизни, важно то, что какие бы они ни были, они дадут крепость духу. Они же воспитают и то победное мужество, которое не остановится ни перед одним препятствием.
Говорилось, что в стратегии одинаково изучалась наука как стремительного наступления, так и осадного дела. Это последнее, конечно, требовало особого напряжения терпения. Постоянно указывается, что при длительных осадах войско, как бы от бездействия, легко разлагается, впадает в излишества и делается небоеспособным.
То же самое можно замечать и на всяких прочих действиях, требующих долгого времени. Конечно, для вождя осада не будет бездействием, наоборот, каждая фаза ее будет мудрым достижением. Но для воинов, не посвященных во все предпринятые задачи, может казаться такое стояние лишь тратою времени. В основе будет лежать опять-таки знание или незнание.
Каждое испытание терпения есть действительно один из самых важных опытов. Неиспытанному в терпении разве может быть поручено достижение, которое бы требовало размышления и решения основательного?
Кроме того, каждая нетерпеливость часто будет соприкасаться и с несправедливостью. Вспышка нетерпеливости будет связана с некоторою мерою раздражения, а всякое раздражение уже есть основа несправедливости. В конце концов, каждый раздраженный человек — он уже пришел в это стыдное состояние из-за где-то проявленной нетерпеливости. Из-за нетерпеливости произносится столько стыдных осуждений там, где, может быть, нужно лишь благодарить за бережливость.
Терпеливость не нужно смешивать с медлительностью. Ведь медлительность не считается со следствиями, ею порожденными. Она может погубить целое предприятие своею неподвижностью. Но терпение не есть неподвижность, наоборот, терпеливость будет означать ряд самых разнообразных и разумных действий.
В терпении человек не омертвляется, но постоянно напряжен в нахождении лучших путей, чтобы победить чье-то неразумие или неистовство. Нетерпеливый человек будет и неистовым. А ведь неистов тот, кто не понимает смысла равновесия. В скачках неистовых человек не только впадает в безобразие, но он может стать вредителем, ибо одна степень неистовства непременно породит и следующую конвульсию. Человек может довести себя до пены на губах, до судорог и конвульсий, до позорнейших проклятий. И все это оттого, что когда-то он промедлил опытом терпения. Можно вспомнить, что опытные водители считали знание осадного дела не менее важным, нежели прямое наступление. Они говорили: "Не тот воин, кто умеет лишь рубиться, но тот, кто во всех положениях сохранит ясность и твердость духа и находчиво, терпеливо достигнет следствия через все препятствующие твердыни".
Известны случаи, когда при принятии новых работников над ними незаметно для них производили испытания терпеливости. При этом замеченные в нетерпеливости или отвергались, или в лучшем случае получали назначения менее ответственные и низшие. На терпении ведь испытывается и любовь к труду. Потому во всяком напоминании о примерах терпения, доходящих до нас из разных удаленных эпох, можно всегда почерпнуть еще одну веху устойчивости, несломимости.
Воспитатели диких животных проявляют иногда необычайные примеры долготерпения. Избранная ими профессия заставляет их не испортить ценное для них животное хотя бы одним нетерпеливым жестом. Их собственная выгода является стимулом для обуздания своих же низших яростей. На опыте они знают, что если животное заметит хотя бы один непоследовательный, неистовый знак или движение, оно уже перестанет уважать своего хозяина. Каждый воспитатель животных понимает, что запугиванием он ничего не достигнет. Он должен проявить осмысленное терпение, и тогда его питомцы будут именно уважать его. Сама его строгость при случае должна быть знаком явной справедливости, и тогда она будет принята как должное.
Итак, от малых примеров с животными до великих человеческих стратегий и трагедий остаются те же основы великого качества терпения.
Уже часто говорилось, что сейчас утериваются многие качества труда, мысли и задач. Пусть среди небреженных качеств не окажется утерянным и терпение. Утеря его означала бы торжество сил темных. Но кто же будет хотя бы косвенно способствовать темным силам, если и в любом обиходе имеется прекрасное против них оружие Света!
19 Апреля 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Много говорилось о кругах завершения, о циклах круговых и о кольцах заключенных, но может ли быть круг завершенный, кроме как в чертеже ограниченном? В стремительности всего сущего вместо завершенного круга окажутся кольца-спирали. Правда, если на любую спираль смотреть в перспективе снизу или сверху, она покажется кольцом, но в объективном наблюдении можно будет различить течение неприкасающихся друг к другу колец. В спирали заключено понятие стремительности. Круг конечности может сомкнуться. Но в бесконечности, в беспредельности будут незамкнутые, вечно устремленные спирали.
Когда говорится о повторениях и завершениях, нужно внимательно посмотреть, будет ли это повторением. При рассмотрении, может быть, найдем, что показавшееся нам повторение есть лишь следующий свиток спирали. Есть продолжение свивания того же вещества, но в новых оборотах. Понятию неповторимости не всегда отводится должное место. Когда в легкомыслии люди восклицают: "Все это уже было повторено", то обычно они вовсе не знают, когда и как прошлый свиток спирали был продолжен. Всегда будет в каждом свитке спирали то место, которое почти прикоснется к прошлому обороту. Но каждый оборот будет уже новым и верхним, если спираль образуется.
Каждое напоминание о неповторимости будет поучительным в образовании новой ответственности. Даже уже сказанное или написанное нельзя повторить, ибо каждое чтение будет протекать уже в новых обстоятельствах, и тем самым оно вызовет новые вибрации. Предлагается время от времени вновь прочитывать основные Заветы. Как бы ни казалось, что они достаточно известны, все-таки каждое такое перечитывание вносит новое понимание. Много раз и в поучительных, и в поэтических формах указывалось, что каждый момент все окружено уже чем-то новым, каким-то новым сочетанием. Но в обиходе это обстоятельство мало признается, и с трудом мастер, создающий новые вещи, понимает, что он творит всегда нечто новое. Если в производстве гвоздей мало кто представит себе, что каждый гвоздь — новый, то в мировоззрениях это исконное обстоятельство всегда будет ликующе животворным. Символ вечных путников кого-то устрашает, но в ком-то вызывает и счастливую улыбку.
В ускоренных путях сообщения сам наш земной шар оказался очень маленьким. Если допустить впечатление замкнутости, то, пожалуй, все постепенно сделается неувлекательным. Но даже в ускоренных путях сообщения нельзя вернуться буквально в то же самое место. И место, и люди, и сочетание обстоятельств — все будет новое. И таким образом увлекательная сказка жизни вьется в кольцах бесконечной спирали.
Когда в Тихом океане вам объявляют, что следующего дня вообще не будет или, наоборот, будет лишний день, то вы и не удивляетесь, но лишь чувствуете, что перед вами еще одна условность для удобства человеческих отношений. Также для удобства иногда кольца делаются неспаянными, напоминая некоторую подвижную спираль. В таком виде они более пригодны для разных положений. Именно в непрерывности и в подвижности спирали заключается зримое доказательство постоянного незавершения.
Когда издревле говорилось об играх мира сего, то в этом определении не было ничего преднамеренно иронического. Наоборот, великая игра, великое бурление элементов — все держит в постоянном движении.
Каждый, кто способен согласиться на неподвижность, тем самым лишит себя лучших достижений. Какая простая вещь — понятие подвижности всегда и во всем, и тем не менее ее так многие боятся. В то время, когда сглаживаются архейские хребты, тогда же обостряются и новые горы. В каждом метеоре, блистательно оповещающем о какой-то, казалось бы, катастрофе, есть лишь новое формирование. В стремительной спирали несутся около земли и ниспадают к ней вестники дальних миров. Если наблюсти каждое напряженное действие, можно различить его спиральность.
В наблюдениях каждого дня, без особых аппаратов можно убеждаться, насколько не замкнутое кольцо, но вибрирующая спираль будет в основе новых движений.
Тот, кто привыкнет к этому соображению и примет его как закон непреложный, тот тем самым уже сохранит свою дееспособность, свою духовную молодость, обостренную постоянным стремлением. Даже на маленьком земном шаре всякая законченность будет признаком усталости или, вернее, неведения. Сколько раз люди доходили до самых постыдных решений лишь потому, что впадали в иллюзию безысходности. Но единственно, чего не существует — это одиночества или безысходности. Вся беспредельность вопиет о путях бесчисленных. И все неисчислимое живое бытие заявляет о невозможности одиночества. И то и другое, в конце концов, будет лишь от неведения и от самости. Человек сам запирает все свои выходы! Человек сам обрекает себя на иллюзию одиночного заключения.
Когда-то мы указывали замечательный пример одного тибетского ламы. Будучи неосновательно посаженным в темницу, он затем, когда его хотели выпустить, упорно отказывался выйти оттуда, говоря, что это прекраснейшее для размышлений место. Пришлось употребить всевозможные уговоры, чтобы он покинул такое полюбившееся ему уединение.
В вечных оборотах спирали, часто почти касающихся друг друга и все же всегда делающих новый рисунок бытия, заключено возвышающее и расширяющее понятие. Большое оздоровление в том, что ничто не кончится, и тем самым бесконечны пути устремления и совершенствования. Как прекрасно, что и среди самого запуганного обихода никто не может отнять светлое сознание живой бесконечной спирали бытия.
Per aspera ad astra.*
21 Апреля 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Сменная езда является отличным упражнением. Всадник все время находится в напряженно-внимательном состоянии. Не только он сам должен быть готов к самой неожиданной для него команде, но он должен и коня своего держать в той же готовности. Приобрести готовность будет значить, что на всю жизнь откроется какой-то внимательный и заботливый глаз. Если бы в разных видах во всех учебных заведениях производились бы испытания готовности, то это создало бы целые кадры подвижных и здоровых сознанием своим людей.
"Всегда готов" — этот прекрасный девиз скаутов выражает желание быть всегда готовым. Но ведь, помимо желания, нужно быть испытанным в готовности. Следует уметь приложить это качество во всяких обстоятельствах.
Должна быть готовность к самым разнообразным действиям. Должна быть готовность к терпению. Должна быть готовность к выносливости. Должна быть готовность к ясным решениям в самых различных и противоположных обстоятельствах.
Часто люди понимают готовность лишь ко внешним действиям. Но ведь это будет лишь одна часть сознания истинной готовности. Человек должен доказать себя не только в говоре, но и в молчании. Не только в движении и шуме, но и в безмолвной недвижности телесной. Человек должен научиться готовности не только в приятных ему обстоятельствах, но и показать себя именно среди таких условий, которые он, по случайным привычкам его, не любит. Ведь не может человек оправдать какое-либо свое поражение тем, что будто бы условия действия не соответствовали его прежним привычкам.
Эта же напряженная готовность навсегда освободит людей и от скуки. В конце концов, что такое скука? Прежде всего это будет неумением пользоваться имеющимся в руках временем. Со скуки человек начинает впадать в безмыслие или предаваться предвзятым идеям. Но ведь каждый момент бытия может быть использован для познавания чего-то неотложно полезного, и в этом ощущении полезности скука будет уничтожена.
Каждому приходилось наблюдать нелепые споры о том, что одному нравятся рубины, а другой может говорить лишь об изумрудах и восхищаться только ими. Такие бессмысленные споры создают лишь тягостную атмосферу. Пусть будет один привлеченным к рубинам, а другой пусть восхищается изумрудами. Но если "рубинный" человек будет мертв, чтобы оценить прекрасное сияние изумруда, то он будет лишь неготовым к широким восприятиям. Так же точно ограниченность "изумрудного" человека принесет ему в жизни лишь огорчения. Все самоцветы прекрасны — каждый в своем преломлении и в своем сверкании. Может быть таинственная принадлежность к тому или иному минералу, цвету, звуку. Но помимо этой, может быть, прирожденности должна быть воспитанность ко всем прочим красотам.
Один человек уверяет, что он находит восторженное настроение, любуясь сверканием Венеры. Другой чувствует, что влекущая тайна Ориона дает ему вдохновение. Третий увлечен созерцанием Полярной Звезды, Большой Медведицы, а кто-то мечтает о созвездии Южного Креста. Много глубоких причин к тому. Но почитатель Ориона или вдохновленный Южным Крестом будут очень ничтожны в своей готовности, если они не найдут в себе радости всем прочим обителям небесным.
Все это, казалось бы, очень просто и понятно. Но почему же тогда в обиходе каждого дня люди так упорно проявляют неготовность, невоспитанность к широким восприятиям? Пусть глубоко в сердце горит мечта о созвездии Трех Магов, но тем самым не умалится восхищение к Семи Старцам. По какой-то причине кому-то то же самое созвездие напоминает о Большой Медведице, а кому-то о Семи Старцах. Такое различие подхода вовсе не исключает радости о том же созвездии. Итак, радостей много. Нужно лишь иметь готовность их воспринять и жить ими.
Если кто-то будет отрицать несомненные красоты природы только для того, чтобы ограничить себя лишь одной частицей их, он лишь покажет, сколь многие уроки готовности должны быть еще восприняты им. Каждый встречал настолько узких специалистов, что они могли мыслить лишь об одной, почти незримой, частице бытия. Ведь они, в конце концов, вызывают лишь сожаление о том, что, очевидно, им просто не приходилось соприкасаться со многим другим, чтобы осознать соизмеримость. Так и хотелось бы перебросить их в совершенно непривычные им условия и сказать: "Ну-ка, брат, выплыви". Тогда произошло бы великое испытание. Многие почувствовали бы себя несчастными и впали бы в какие-то крайности. Но те, в которых уже полна их внутренняя чаша, они достали бы из нее все приложимое к данному положению и вместо несчастья создали бы еще одно счастье и радость.
Всякое создание радости есть уже укрепление и процветание бытия. Да процветут пустыни духа там, где прежде всего способна возникнуть радость. Чем глубже будут корни этой радости, тем цветистее и плодоноснее будет преображение пустынь.
Нужно ли поспешать? Может быть, в беспредельности всякое устремленное поспешение будет нелепо? Но когда вы соображаете о скоростях, существующих в пространстве, то можно понять, насколько поспешность духа будет уместна всегда. Именно готовность лежит в сознании, в духе. Потому и воспитание готовности прежде всего должно происходить в духовном осознании. А потенциал скорости духа, быстроты мысли вполне соответствует скоростям пространственным.
Всякая невежественная ограниченность прямо противоречит беспредельности. Потому каждый час земной жизни должен быть преисполнен устремлениями, чтобы хотя относительно соответствовать беспредельности.
Конечно, многое будет казаться фактически несоизмеримым. Но в духе не существует материальных измерений, и потому те же самые крайние меры готовности будут лишь истинным путем.
Да не подумает кто-либо, что суета базара есть хороший пример подвижности. Ведь подобная суета очень поверхностна, а волнение океана вовсе не измеряется наносными верхними движениями вод. Эти воды мимолетные не затруднят движения корабля. Но глубокие гороподобные перекаты океана могут уничтожить самый оснащенный корабль.
Когда говорится о неотложной готовности, то именно уместно напоминание "ни дня, ни часа". Остановка здесь настолько коротка, что каждое мгновение ее должно быть использовано и внешне, а главное, внутренне.
Какая же это радость ощущать и вмещение и готовность! Ведь готовность без вмещения еще будет далеко не полна. В этой развитой чувствительности можно осознавать, где истинная возможность и где настоящая, непоправимая опасность. Как сравнительно мало опасностей телесных и много опасностей духовных. Истинный хозяин всегда держит воды источников дома своего в чистоте. Он знает, что если не заглянуть в источник каждодневно, то мусор обихода несомненно загрязнит его. Будет ли это пыль, ветром занесенная, или по чьей-то злобной или невежественной воле в источник будут брошены предметы тления, безразлично, забота об источнике должна быть постоянною.
Утомительны для глаза постоянно мигающие огни. Они вредны для зрения. Так же вредоносны всякие спазмы и судороги, и припадки. Но еще более вредительствуют припадки и судороги настроений. Эти мигающие огни не пригодны для созидания. Свет ровный, неугасимый, растущий полностью, осветит все возможности работ. Не будет тех пугающих сумерек, в минуту которых проникают злобные вредители.
Большая готовность требуется, чтобы возжечь свет негасимый. В каждый час дня и полуночи этот свет не позволит приблизиться темным вредителям. Эту лампаду сердца без всякой отвлеченности нужно сохранить.
Человек может попасть как бы в место пустое. Если он ограничен и спазматичен, он придет в уныние и тем покажет свою негодность. Он будет пытаться мысленно засадить это место своими где-то произросшими предрассудками. Но тот, кто готов к строению, кто устремлен сознательно и непобедимо, тот обследует мираж пустого места и, может быть, найдет, что именно тут произошли великие события, полные поучительных возможностей. Место пусто будет лишь в неготовом духе. Но в готовности, в несломимом рвении человек оживит и пустыни.
"Ни дня, ни часа!"
30 Апреля 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Дорогой мой, только что я узнал об исполнившемся Вашем семидесятилетии. Не могу не послать Вам привет, хотя бы запоздало, хотя бы из далекой пустыни.
Прежде всего я никак не мог допустить, что Вам уже семьдесят лет, и считал Вас своим ровесником. А теперь слышу не только о годах Ваших, но и историю всей Вашей болезни. Подумать только, быть привязанным к постели, в постоянных страданиях и при этом сохранить всю тонкость и возвышенность мысли. Это прямо удивительно. Все должны запомнить, что существует внутренний светлый огонь, который среди всех горестей и трудностей хранит ту необычайную свежесть и убедительность мысли, которою Вы обладаете.
Ваш пример для каждого разумного человека является самым убедительным в том, что не о хлебе едином жив будет человек. Как бы болезнь Ваша, сама по себе такая необычная, ни потрясала организм, но дух готов преобороть даже наиболее тяжкие натиски страдания. Не о теле едином жив человек.
Всегда вспоминаю с глубокой сердечностью все наши встречи. Во всех беседах Ваших звучала глубокая искренность, утонченность мышления и прежде всего и во всем желание добра.
Думаю, что и всегда в Вас жила эта необыкновенная убедительность и доброжелательность. Слышал я, что Вы всегда выглядели очень моложаво. Слышал я, как после какой-то Вашей речи Ваш оппонент назвал Вас молодым человеком, противопоставляя своему умудренному возрасту. Когда же он спросил, сколько Вам лет, а Вы ответили — 42, то Ваш совопросник в изумлении извинился, ибо ему было всего 41. Я не знаю, о чем была эта дискуссия. Но чувствую, что, как обычно, с Вашей стороны она была убедительна по свежести мысли, а со стороны Вашего супротивника это, наверное, были лишь сухо рассудочные расчеты.
Знаю я также, что от студенческой скамьи Вы любили чтения. Не ограничивали себя каким-либо предвзятым кругом, но шли к светлым источникам. Новые познания Вас не только не пугали, как часто бывает, но лишь окрыляли для дальнейшей бодрости мышления и радости бытия.
Также слышал я о всех многих опасностях и трудностях, которые встречались в Вашей трудовой и просвещенной жизни. Сколько враждебных, незаслуженных оскорблений, сколько отравлений, так неизбежных с горными работами, Вы вынесли неслыханно бодро. И вот случайное отравление несвежим продуктом вызвало это бесконечное воспаление нервов. Какие же должны были быть сделаны своевременно духовные запасы, чтобы даже организм мог противостоять всем этим, казалось бы, губительным потрясениям.
Без большого духовного сокровища никакой организм сам по себе не устоял бы под давлением всяких зол. Целых четыре года быть прикованным к постели и среди страданий обратить эту напасть в духовный праздник это поистине незабываемо.
Прийти к Вам в течение всего прошлого лета было для меня настоящею радостью. Не было случая, чтобы рядом с постелью Вашей не лежал уже целый лист значительнейших соображений, вопросов и заданий. В то время, когда у многих других с трудом формулировались хотя бы одна тема или один вопрос, а у Вас этот источник живой неустанно давал новые значительные темы. Только в духе, воспринявшем действительно многое, только в чаше, где накоплено постоянное сокровище, могут жить и сверкать в возношении все те нужные, неотложные и прекрасные вопросы и задания, которыми Вы не только живете, но горите светлее любого молодого. Не для холодной дискуссии нужно Вам такое жизненное благо. Вы живете им и несете его всем тем, кого Вы видите. Около Вас не может быть пустого легкомысленного разговора. Все сведется к чему-нибудь очень значительному, очень светлому и чистому. Именно во всем будет та соль, о которой так глубоко отмечает Апостол Павел.
Нет такого человека, который стремился бы уйти от Вас. Наоборот, Вы сами видите, как к Вам идут люди и как Вы им нужны. И еще не забуду, что идут к Вам люди всех возрастов и самых различных настроений. И в этом разнообразии всегда прозвучит единство прекрасного и трогательного устремления.
Большая ценность в том, что Ваша светлая убедительность достигает сердца всех возрастов. Около постели Вашей не есть лишь совет старцев или школа юношества. Именно около Вас одинаково ценно побыть и освежиться духом каждому, приходящему с целью блага.
Когда меня спросят, как же дает дух неистощимую силу и телу, я скажу: побеседуйте с моим другом Грамматчиковым и Вы почувствуете все значение духовных проникновений.
Потому-то я приветствую Ваше семидесятилетие не как обычную выслугу лет, но как необычайную заслугу горения духа на благо человечества. Пусть все мыслят так же широко, так же доброжелательно, и пусть чтут источники блага без всяких мертвенных отрицаний, без взаимоукушений и подозрений. Ваш пример, необычайный по своим внешним и внутренним условиям, должен запечатлеться всем, кому тепло и радостно около Вас.
Мало быть просто хорошим человеком. Надо еще проникнуть к сердцам человеческим со всею убедительностью блага. Так же точно нужно, чтобы люди чувствовали, что для Вас самих это не просто процесс беседы или просто ознакомление с новыми книгами. Необходимо, чтобы люди воочию убеждались, что Вы сами живете этими светочами вечности. Именно Вы доказываете это и словом и делом. И потому убедительность Ваша так свежа и возвышенна.
И еще новые собеседники подойдут к Вам, и Вы им дадите от той же неотпитой чаши, которая питает и Вас. Послать Вам привет — для меня истинная радость. Только на таких живых примерах неугасимого горения мысли люди могут утверждаться в путях блага и истины.
И Вам, и милым собеседникам Вашим наш сердечный привет.
2 Мая 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
В сказаниях о Гесэр-хане можно находить как бы отзвуки Эдды, а временами как бы звучит рог самого Зигфрида. Даже имя жены Гесэр-хана — Бругума невольно напоминает имя Брунгильды.
Сейчас мы не задумываемся, кто именно подслушал или подсказал сходство и подобие, может быть, великие готы подслушали, а может быть, кто-то из еще более древних путников. Сейчас не в том дело. Так же точно мы ведь не знаем, какие именно "друиды" запечатлели в Карнаке те самые каменные сооружения, те самые мегалиты, которые поражают путника и в Тибетских Гималаях. После того, как Алансон имеет связь с древними аланами, мы все меньше и меньше изумляемся старинным движениям и аналогиям.
Сейчас хочется записать о том, как часто определенные звуковые и цветные задания относятся именно к определенным местам. Звучит ли рог Зигфрида в Египте? Конечно, не звучит. Звучит ли он в долинах Индии? Конечно, нет. Звучит ли он в Бирме, Сиаме, Китае? Конечно, нет.
Но как только вы вступите в монгольские широкие пространства, то в переливах холмов и оврагов вполне зазвучит рог Зигфрида — друга побед.
В каждой стране напеваются вам и вспоминаются те или другие соответственные мотивы. Нужно быть бесчувственным, чтобы всюду питать свои вибрации одной и той же песнью. Это значило бы, что мы выражали про себя лишь свои настроения, не впитывая ничего из окружающего.
Потому ли вспоминается в горах и холмах Монголии Зигфрид, что Вагнер творил свое Кольцо в горах Тироля и Италии, в которых вполне мог звучать рог Зигфрида. Ведь и готы запечатлевали звуки своих побед там же.
Когда вы оказываетесь в местах, звучащих на известные задания, то невольно тот или иной из ваших любимых композиторов оказывается вам наиболее близким. Трудно дать себе отчет, чем именно тот или иной любимый композитор овладевает вашим сознанием. Лежит ли это в самой гармонии его произведений, в характерной тональности или в самих заданиях творчества, или, наконец, в самом характере творца, который неразрывно связан с его произведениями.
Вагнер нам дорог, по-видимому, по всем трем условиям. Несомненно, что и сама личность великого композитора, его жизненная трагедия со всеми и огорчениями и победами не может не захватить сознание. Не то, чтобы мы твердили себе о том, как протекла жизнь Вагнера, какие трудности он преодолевал и какую твердость духа он запечатлел. Мы не вызываем этих обстоятельств насильственно. По-видимому, вся личность Вагнера до того связана с его произведениями, что как само задание, так и сам творец, всегда останутся неразрывными.
Есть композиторы, которые не настолько связали себя со своими произведениями. По-видимому, эти произведения приходили к ним извне. И потому иногда при всей красоте в них же все же не было обоснованной повелительности. Можно было чувствовать, что это произведение могло быть написано, могло где-то быть наслушано, но и без него автор мог увлечься чем-то иным. Не так с Вагнером. Он не мог не написать того, что было рождено в его сущности. В последовательности своих произведений он выражал то, что даже независимо от его рассудочных желаний должно было вылиться полно и властно.
Читая жизнеописание Вагнера, как и во многих других биографиях, мы находим многие случайные подробности его жизни. Но мало где выражена его сущность во всех ее путях и накоплениях, вне зависимости от случайных встреч или расхождений.
Если в готическом соборе звучит даже без органа хорал и фуга Баха, то Вагнеровские концепции преимущественно зазвучат в вас вне всяких строений. Правда, когда вы в Каме слушаете о замке Гесэр-хана, в котором вместо балок положены боевые мечи, вам начинает казаться — не присутствуете ли вы во времена Гунтара и Гегена и не поведут ли между собою речь эти призраки по-тибетски.
Но все же рог Зигфрида зазвучит не в стенах замка. Он зазвучит в широких просторах, и сам герой выедет из-за горы. Он четко выступит на склоне холма и покажется таким большим-пребольшим, как часто кажутся увеличенными предметы в пустынных просторах.
Наверное, некоторые мои друзья удивятся, с чего это Монголия может вызывать память о Вагнере и о Зигфриде. Наверное, кому-то покажется непонятным такое единение. Скажу еще, как некоторые назвали бы некую ересь. В некоторых песнях монгольских и тибетских, в кларнетах и в огромных трубах монастырей нам тоже звучало нечто от Вагнера. Я убежден, что если бы Вагнеру пришлось послушать трубы тибетских и монгольских монастырей и некоторые песни, то они были бы необыкновенно близки его сознанию. Но ведь и эти трубы и эти песни требуют прежде всего простора, так же точно, как рог Зигфрида не звучит в запертом подвале.
Помню, как Руднев записал несколько монгольских песен. Из них был сделан марш для финских войск. В скалах Финляндии этот марш звучал очень призывно и благородно. Вот вам и еще одно срастание. Всюду же, где может звучать срастание, а не дребезжать разбитость, всегда вы вспомните о том зовущем и утверждающем роге Зигфрида, победителя змия.
Иногда кажется, что Вагнер следует за преданием. Вот, как будто оно уже всецело повторяет его, но несмотря на это "как будто", вы все же видите личность Вагнера, который во всем мужестве и, неся на себе всю ответственность, делится со всеми звучанием души своей.
В Парсифале Вагнер возносит наполненную Чашу. Как истинный Галахад, он не страшится огненного места и утверждает вопреки всем боязливым и ускользающим. Галахад прямо идет к своему огненному месту. Ничто не страшит его, а ведь призраки были устрашающи. Эти примеры бесстрашия, примеры возношения Чаши Св. Грааля, конечно, останутся на высотах, по пути к которым услышится не однажды рог Зигфрида.
Наш Ванг тоже знает о Гесэр-хане. Он ведь от Куку-нора, а там это сказание всем известно. Много версий гесэриады уже опубликовано, но постоянно вы встречаете новые детали геройской эпопеи. Наверно, в свое время Чингис-хан слышал и вдохновлялся подвигами Гесэра. И многие другие друзья победы — многие Зигфриды почерпали звучность своего рога от подобных же вечных источников.
3 Мая 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Всякий вред заключен в злоречии. В каждом вредительском речении можно найти все мерзостные и стыдные пороки. Каждое злоречие будет заключать в себе и ненависть, и ложь, и предательство, и все то, что так препятствует благосостоянию человечества.
Если даже в основе всех этих пороков будет лежать невежество, то все-таки не легче от этого современному сознанию. Какая же глубокая мерзость заключается во всяком предательстве, в каждой лжи, в клевете и в желании повредить ближнему! Издавна эти пороки ставились в ряду самых отвратительных животнообразных проявлений.
Апостол Павел в первом послании к Тимофею ставит ложь, клевету, клятвопреступничество в ряд следующих отвратительных проявлений:
"Зная, что закон положен не для праведника, но для беззаконных и непокорных, нечестивых и грешников, развратных и оскверненных, для оскорбителей отца и матери, для человекоубийц";
"Для блудников, мужеложников, человекохищников, клеветников, скотоложников, лжецов, клятвопреступников и для всего, что противно здравому учению".
Видите, в какой позорный ряд включены лжецы и клеветники, и всякие вредители. А между тем, как легко среди современных цивилизаций произносится ложь, клевета, предательство и все, что может хотя бы остановить нарастание полезных предметов. Как-то уже говорилось о самоотвержении зла, которое в ярости своей, поистине, доходит до самоотвержения. Готово поразить самое себя, лишь бы посеять ложь.
А ведь как легко проделывается всякое предательство. Иногда люди даже себе самим не отдают отчета, что своим делом или словом они разрушают то самое, с чем еще вчера соглашались и чему служили. Произошло какое-то крошечное злоречие, может быть, от внешнего раздражения, а может быть, от каких-то глубоко затаенных мыслей. И вот эти, казалось бы, малые причины побуждают человека начать предательствовать, хотя бы вредя и самому себе.
Конечно, каждое предательство, как и каждая ложь и клевета, прежде всего отразится на самом злоречивце. Это остается непреложной истиной. Но не легче благосостоянию народов от того, что какой-то предатель или клеветник получит им заслуженное. Все-таки огород и бурьян злоречия потребует многих новых усилий, чтобы его опять расчистить.
Злоречие, конечно, не упадает с неба. Оно порождается в низах быта. Нарастает медленно, но неумолимо, если только было посеяно. Сперва человек научится злобно ухмыльнуться, злобно пожать плечами, потом произнесет опять-таки злобную шутку, восхитится раздражением или одобрением собеседника, а затем незаметно привыкнет к самому подлому злоречию.
Злоречие так же, как и брань, прежде всего — дурная привычка. Апостол совершенно правильно поставил ложь и клевету в ряд противоестественных пороков. Любой из названных им пороков, конечно, в глазах цивилизованного общества является чем-то недопустимым. Но не так — с клеветою и с предательством. Они ведь не изгнаны из быта, подобно скотоложству. А ведь все это одинаково свидетельствует о скотском состоянии.
Вредное насекомое разводится от грязи и небрежности. Из такого небрежения порождаются и черви предательства. Предупреждают, чтобы собак не кормить сырым мясом. От сырого мяса у них появляются черви, которых иногда бывает очень трудно вывести. Не в мясной ли пище заключены все те грубости обихода, которые так вредоносны? Не от тех же ли причин, как у псов, разводятся черви клеветы и предательства?
Иногда пытаются объяснить предательские и клеветнические действия малодушием. В конце концов, что же есть малодушие? Ведь зерно духа, в конце концов, у всех имеется. Но оно может быть запылено и загнано в подвалы сознания. Тогда вернее сказать — не малодушие, но подлодушие. И этот порок тоже не будет всецело природным, но будет взращенным среди уродливостей затхлого быта.
Заразительность пороков можно наблюдать даже на самых малых из них. Стоит в какую-либо группу попасть одному, вовлеченному в тот или иной порок, и рано или поздно он найдет себе последователей. Иногда эти уже внутренне готовые последователи порока даже будут осуждать порочные свойства, усмотренные ими. А затем мало-помалу переймут вредоносные привычки. Поразительно бывает наблюдать, как постепенно внедряется порочная привычка. Несомненно человек стыдится ее. Сперва непременно старается скрывать ее, но затем, видя явный пример и замечая, что окружающие вовсе не изменяют своего отношения к нему, он выносит свою гнусную привычку наружу. И ничего, продолжает пребывать в человекообразном обществе.
Существуют всякие виды червей. Врачи утверждают, что некоторые из них очень трудно искореняемы и всегда возможен рецидив. Но не бывает организма изначала зачервивевшего. Эти ехидны влезут очень постепенно. От зависти, от саможалений, от тупости и вообще от невежества.
Об этих вредоносных червях не говорится в школах. Может быть, скажется лишь тогда, когда они проявятся в каком-то безобразном поступке. Но ведь тогда уже будет поздно. Тогда уже потребуется не профилактика, а какие-то экстренные меры с принятием очень невкусных лекарств. Большинство же людей очень бережет свои вкусы и не любит невкусных лекарств. Если врач даже пропишет их, то все же они попытаются выбросить эти медикаменты в мусорную корзину. Легче не заводить червей, нежели потом бороться с ними.
Существует ужасная болезнь, в конце которой все поры тела начинают источать червей. Говорят, что царь Ирод окончил жизнь в таком смердящем разложении. А разве упорный предатель и клеветник не испускает в каждом дыхании своем тех же ужасных червей, в незримости своей еще более опасных?
Да, у псов черви заводятся от сырого мыса. От какого же такого сырого мяса разводятся людские черви, заражающие всю окружающую атмосферу? От какого же мяса люди приходят в такое отупение, что лишаются отличать цвета и не могут слышать и уразуметь самых простейших вещей? Не от людоедства ли?
У псов от сырого мяса заводятся черви. Откуда же берется и грубость человеческая, которая доходит до такого кусательства, что даже самые прочные связи оказываются порванными? От очень неприметных пошлостей и подлостей разводятся человеческие черви. Пример червоточивого царя Ирода отмечен в истории. Скотское состояние Навуходоносора тоже рассказано не без причин. Люди стараются избежать и уничтожить крыс, разносителей заразы. А как же насчет червей и видимых и невидимых?
5 Мая 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Разве можно забыть Нотр Дам? Разве можно забыть Шартр или сапфировые миниатюры Музея Конде в Шантильи?
Забыть прекрасное — уже значило бы одичать.
Что бы ни происходило в Париже, какие бы новые надстройки ни происходили над старой Лютецией, все же в памяти остается старинный Париж со всеми витражами, со всеми башнями, так много видевшими, могущими рассказать огненные повествования. Оживленна жизнь новейшего Парижа. Это мощный нерв мира. И все же без Нотр Дам никакие эйфели и трокадеру не помогут сохранить чудесное привлекающее впечатление.
Говорилось о каком-то почти чудовищном проекте высочайшего сооружения, которое должно затмить Эйфелеву башню. Кому же нужно будет такое затмение? В газетах перечислялись и торговые ряды внизу (точно бы мало лавок в Париже), и венец нового достижения — ресторан наверху башни. Ох, уж эти рестораны. Не так давно мы видели тоже ресторан, устроенный в священном месте. Причем в ногах священного изображения стояли опорожненные бутылки и всякие объедки. Вот вам и Культурные ценности!
Разве всякие рестораны под небесами могут создать ту истинную радость сердечную, которая огненно возникает, когда вступаете под своды Нотр Дам? Не знаем, какие славословия будут возноситься в поднебесном ресторане, но неоднократно убеждались, что под сводами Нотр Дам, будет ли то в обряде или молчаливом сердечном почитании, но ничего безобразного не произносится. Есть подлинное восторженное очарование в сияющих розеттах и в переливах цветных стекол на древних колоннах. Сколько пришедших и сидящих в истинном успокоении видели мы каждый раз при посещении величественного Нотр Дам.
Св. Женевьева спасла Париж от огня и нашествий. Под знаком великого заступничества Нотр Дам тоже наслоились многие великие события Франции. Этот светоч всегда останется сиять, как прибежище. Приходя в Париж, тем самым придете и под своды Нотр Дам. В этом сиянии найдете примирение и решение будущего.
И все-таки будет звучать:
"Leva manus luas in superbias corum in finem".
.......................................................................
"Et gloriati sunt qui oderunt te, in medio solemnitatis tua".
......................................................................................
"Posuerunt signa sua, signa: et non cognoverunt".
..........................................................................
"Incenderunt igni sanctuarium Tuum".
.........................................................
"Quiescere faciamus omnes dies festos Dei a terra".
Корона Мариана!
6 Мая 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Все как будто на месте. Словно бы все было предусмотрено. Ничто не забыто, а искры нет.
Недвижим мотор. В чем дело? Не дает искру. А если не даст, то к чему и вся машина. А затем выясняется, что пресловутая искра была в зависимости от самого маленького обстоятельства. Как только оно усмотрелось, так немедленно все пришло в порядок. Даже и порчи особенной не было. А так... пришлось сделать маленькую изоляцию, и машина заработала.
Как-то Шаляпин говорил: "Иногда, вот уж как будто все предусмотрено, чтобы в цель попасть, будто бы в середину попал, а звонок не зазвонил".
Вот эти звоночки и искры! И сложны и просты пути их. Чем же высекается искра сердца человеческого? Когда именно из хранилищ памяти добудется нужное сокровище?
Какое такое созвучие ударит по молчащим струнам и создаст так нужное сейчас обстоятельство. Память пробуждается от совершенно неожиданных намеков и звучаний. Каждый может припомнить, какие, казалось бы, случайные и даже нелепые условия вызывали в нем самые нужные сведения, будто бы уже давно затонувшие. Когда-то думалось:
"Роман, поэма, философское сочинение даже в целом своем виде иногда не дадут определенного пластического образа. Тогда как пролетит в окне птица, застучит дождь по крыше, как-то особенно проскрипит дверь — и тотчас врывается какой-то неожиданный элемент, вдруг тут-то и возникнет что-то самое главное, живой и глубоко жизненный образ того, что звучало в речи, в музыке или в философской мысли, но всегда проходило как-то неожиданно и как бы вскользь..."
Неожиданные многозначительные шумы и звоны, шелест крыла птицы, сверкание бабочек, а не то и самые, казалось бы, прозаические отзвуки жизни, они, как кремень, высекают искры в хранилищах памяти.
Воображение — ведь та же память. Плотно уложено накопленное сокровище. Никаким человеческим определением не обозначить, как именно и когда именно будут опять вызваны к жизни эти склады поучительные. Ясно одно, что, чем меньше будет в них пыли, тем проще можно сделать из них полезные выемки. И еще одно обстоятельство необходимо — нужно приступать к ним в полном бесстрашии.
Когда ребенку дают в руки кремень и металл, чтобы он впервые попробовал высечь искру огня, то непременно ободрят его предложением: не бойся. В страхе удар будет неверен, и само появление живоносного огня не будет так поразительно и убедительно. Но если ребенок не боится и сразу высечет дождь искр, то у него останется навсегда светлое представление о том, что добыть огонь вовсе не так трудно. Он избежит, тоже навсегда, страха и неуверенности. А когда-то в будущем он вспомнит этот свой первый опыт мужества и поблагодарит мысленно тех, которые его научили не бояться.
Неожиданно и необъяснимо нашим языком вызываются искры из складов памяти. Наверное, эти кажущиеся нам ненужными и случайными звоны и шумы, и сверкания — они же сопровождали и отложения в память. Но мы-то их не опознали и не приметили. Когда же прозвучал тот же звон или мелькнуло светлое крыло, то в сокровищах памяти отозвалось соответственное. Потому-то будем так бережны ко всему сопровождающему.
Опять приходится вспоминать о таких знаках, которые большинству представляются ненужными подробностями. Но кто же возьмется судить в наших земных понятиях, который именно знак был наиболее существенным. Искра убедительности, искра восхищения, искра воодушевления или преданности, или мужества, когда именно она вспыхивает? Обычно этот момент остается неуловленным. Мы можем ощущать лишь совершившееся воздействие. Но особенно было бы поучительно для психолога распознать, какой именно момент являлся решающим для возникновения такого импульса.
При обострении такой внимательности можно бы было иногда и припомнить такое же привходящее действие, которое потом явилось возбудителем и вызывателем памяти, иначе говоря, воображения.
Такие мимолетные вестники могли бы предуказывать путь ко многому очень значительному. Не всегда искра бывает поражающей и мощной. Бывают искорки очень маленькие, но и они уже доказывают некоторое накопление энергии. Важно, чтобы факт этих накоплений состоялся. Не нам судить о количестве энергии. Мало ли от чего это количество может зависеть, но нужно, чтобы энергия как таковая аккумулировалась и вообще начала бы проявляться. Там, где малая искра, там может быть и большая, если дух столкнется с препятствием и напряжется. Но опасно, если вообще не проявится искра, и вся машина останется, как мертвое сцепление частей.
Люди очень радуются, замечая всякие искры. Даже светляки или фосфористые мушки особенно привлекают внимание. Но если бы увидать искры сердца в близких и в себе самом, вот это было бы настоящей радостью!
"Так и ударило в сердце", — говорят люди. Не получилась ли в это время искра? Эти напряжения могут быть и от радости, и от печали, и от всяких потрясений. Не потому ли испытуется дух человеческий потрясениями, чтобы создать благотворные искры? Некоторые люди до взрослых лет не решаются испытать разряд электричества на себе. Они уверяют, что их организм не выносит таких прикасаний. Может быть, такой организм не потерпел бы и вообще возникновения сердечных искр. Ведь каждая искра все-таки обеспокоит. Она не позволит пребывать в условном упокоении. А кому-то именно упокоение, хотя бы и бессознательное и самое тупое, будет ближе и дороже возникновений искры познавания.
Благословенны искры.
15 Мая 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: Газета "Рассвет", 21 октября 1935 г.
Друзья, вы негодуете о том, что книга "Священный Дозор" уже более шести месяцев запрещена харбинской цензурой. Вы меня спрашиваете о причинах такого запрещения. Откровенно скажу вам, что, напрягая все воображение, я не могу распознать эти причины. Тем необычайнее судьба этой книги, что она почти исключительно состоит из статей, уже появившихся в харбинской печати.
Казалось бы, если статьи прошли газетную цензуру в том же городе, то что может препятствовать им появиться в виде сборника. Но логика и смысл, очевидно, в данном случае отсутствуют.
Беру оглавление "запрещенной" книги. "Священный Дозор" — статья, в которой напоминается о преимуществах высокого гуманизма — казалось бы, это обстоятельство неприступно. Следующая статья — "Спас", посвященная русскому исконному иконописанию. Неужели некто против иконописания? Статья "Дом Милосердия" говорит о полезности благотворения и напоминает о великом русском слове — "мило сердие". Статьи "Огни испытания", "Черта мира", "Каменный дождь", "Самоотвержение зла" говорят о борьбе тьмы со Светом, об оружии Света и о победе Света. Не может же быть запрещено провозглашать победу Света.
"Пределы" напоминают о пределах прискорбных заблуждений человечества, о черной магии, наркотиках и других преступных извращениях. Только черный маг может запрещать говорить против черной магии и колдовства.
"Славное сибирское казачество" — этот привет уже напечатан в юбилейном сборнике сибирского казачества в том же Харбине и не вызвал никаких нареканий со стороны цензуры. Приветы "Русскому Комитету в Париже", касаясь исключительно предметов Культуры, не могут быть воспрещены культурною цензурою. Так же точно статьи: "Утверждение", "Изучение жизни", "Слово друзьям", в свое время публично прочитанные, не могут содержать в себе ничего разрушительного или заслуживающего запрещения.
"Роботы", "Строение", "Тьма против Света" — казалось бы, одними названиями своими достаточно выказывают свое благое назначение. Статья "Да процветут пустыни", посвященная ботаническим соображениям в связи с нашей правительственной американской экспедицией, не может нарушить ничьих интересов. Казалось бы, чем чаще будет произнесено воззвание "да процветут пустыни", тем скорее можно ожидать возникновения полезных мыслей об этой неотложной задаче.
"Венец женщины" — неужели цензор женофоб? Затем следуют четыре статьи, посвященные нашему Пакту об охранении культурных ценностей. Неужели цензор против духовных сокровищ? Неужели одно напоминание о хранении истинных ценностей может возбуждать ненависть цензора? Сейчас уже столько государств ратифицировало Пакт, что было бы вандализмом запрещать говорить о нем.
"Светлой памяти Короля Александра" посвящена статья, оплакивающая эту незаменимую потерю. Неужели цензор возмущен добрым словом по отношению к нашему царственному другу, которого весь Культурный мир почитает? Неужели цензор против памяти Короля Александра?
Статья "Матери городов", вспоминающая о Киеве и Новгороде, разве она не нужна для молодого поколения, которое так часто лишено исторических источников? Последняя статья в книге — "Государев иконный терем" является описанием трудового дня русских иконописцев. Полагаю, что всякое напоминание о русском исконном иконописании чрезвычайно нужно и своевременно.
Кроме того, все эти статьи были уже напечатаны как в периодической прессе Харбина, так и в русской прессе Соединенных Штатов и Европы. В английском переводе они появились во многих журналах Индии, а по-испански — в Южной Америке. Нигде никаких запрещений они не вызывали. Явно, что харбинский цензор оказался своего рода феноменом. Что же могло руководить им? Было ли это, по выражению нашего друга А., "глубоким невежеством", или же это было проявлением злой воли? Злая воля в лице ответственного государственного цензора, конечно, неуместна. Итак, неужели первое?
По счастью, у нас имеется один полный экземпляр этой книги, и потому никто не заподозрит, что в ней все-таки скрывалось нечто антигосударственное или безнравственное. Мы могли бы повторить эту книгу в любом городе, что мне уже и предлагалось. Кроме моего вполне понятного авторского недоумения, еще одно обстоятельство заслуживает определенного вопроса. Книга была издана в пользу харбинского Дома Милосердия. Неужели же цензор настолько немилосердный человек что осерчал, как бы призреваемые не получили лишней монеты? Впервые мне приходится встречаться с таким необоснованным и, чего Боже сохрани, злоумышленным запрещением.
Уже шесть месяцев мы пытаемся узнать точную формулировку запрещения. Но нам на все это отвечают, что, может быть, книга еще будет разрешена. Это обстоятельство уже совершенно непонятно. Каким образом нечто запрещенное в ноябре или декабре может быть без всякой новой причины разрешено в мае или июне? Это было бы даже обидно для достоинства цензуры. Оно значило бы, что или декабрьский цензор замерз, а в мае сердце его оттаяло. Но ведь не овощ это сердце.
Записываю об этом пресловутом эпизоде цензурного запрещения, ибо многие друзья и наши учреждения справедливо спрашивают о судьбе "Священного Дозора". Нам в этом обстоятельстве скрывать нечего, но не будет ли стыдно харбинскому цензору, который пытается воспрепятствовать книге, исключительно посвященной вопросам воспитания и Культуры. Если бы мы могли заподозрить антирелигиозность цензора или его безграмотность, но и тогда такое лицо не стали бы держать на должности, прежде всего требующей достаточной меры просвещения и доброкачественности.
Итак, в Харбине "Священный Дозор" не вышел.
17 Мая 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Необычно было на днях писать княгине Екатерине Константиновне Святополк-Четвертинской так: "Могли ли мы с Вами думать, когда впервые я приехал в Талашкино в 1903 году, что через 32 года я буду писать из Монголии в С. Клу из американской экспедиции, снаряженной департаментом агрикультуры.
Задачи экспедиции, как Вы уже знаете, очень благородны и заманчивы. Оживление пустынь всегда увлекательно, ибо этим оживляются и пустыни материальные, и духовные. Когда 30 лет тому назад Вы мне говорили о Днепровских лугах, о подробностях травосеяния, могли ли мы думать, что сейчас я буду занят вопросом: представляет ли местный "вострец" обычный вид русского пырея или особенный. Для скота здесь это одно из лучших питаний. По местным условиям и по большим пространствам требуется много времени для наблюдений. Здесь уже действительно и сухостойкая и ветростойкая растительность. Если что выдержало такие засухи, как здесь, и такие вихри и бураны, то это уже будет действительно настоящей стойкостью. Да и морозы доставляют большие испытания. Весна очень поздняя, а на днях ударил 15-ти градусный по Реомюру мороз, и травы примерзли. Удержались одни маленькие ирисы — их много на песках, так же, как и всяких сортов полыни. Так люблю запах полыни..."
Действительно, когда в Талашкине, бывало, Екатерина Константиновна рассказывала о своем любимом коневодстве, об улучшенных породах и о всяких полезных сельскохозяйственных нововведениях, мне это казалось очень интересным, но не близким. Мысли были с М. К. о музейном деле и о церковной росписи. Но оказывается, что все сельскохозяйственные разговоры Е. К. были чрезвычайно ко времени. И вот сейчас мы с Юрием вспоминаем и талашкинские Днепровские луга, и коней, и многие опытные наблюдения Е. К.
Если обернуться спокойно и достать из памяти многое бывшее, то ко времени окажутся и другие, и ранние, и более поздние встречи и наблюдения.
Вот Извара, индусское название которой отметил Тагор. Вот опять всякие агрикультурные реминисценции. Искусственное устройство заливных лугов. Водоносные каналы и шлюзы — вот если бы и здесь и в других пустынях открыть такие же водные артерии. Много бы городов можно было оздоровить выводом части населения из них в природу, в благодать, в труд благословенный.
А вот и другое, тоже ко времени. У отца собирались: Менделеев, профессор агрономии Советов, историк Мордовцев, монголисты Голстунский и Позднеев. Если сейчас сообразить эту неожиданную комбинацию специальностей и характеров, то опять-таки получится, что приближение к этим людям действительно ко времени.
А вот и споры наших профессоров Томского университета Коркунова и Курлова о тибетской медицине Бадмаева. Споры ожесточенные и жестокие. Если официальная медицина нападала на Бадмаева, то голоса лиц, лично встречавшихся с ним и получивших облегчение от его лекарств, были отважными защитниками "тибетского знахаря", как его называли. А затем уже и из медицинского лагеря начались признания полезности восточной медицины и в отношении рака, и туберкулеза, и других бичей человечества. Жаль, что наступившие общественные и государственные смятения помешали тогда же более систематично углубиться в эти полезные области.
Кто же скажет, что и эти встречи не были ко времени, не были отменным введением в будущее. Еще более замечательными вехами были и такие незабываемые обстоятельства, как тайна дяди Елены Ивановны, "пропавшего" на далеком Востоке. История этого исчезновения в свое время очень занимала умы петербургского общества. Первоначально дядя Елены Ивановны предпринял длительное путешествие по Востоку. Затем совершенно неожиданно приехал, удивил всех роскошным костюмом индусского раджи, в котором он был на придворном балу, после чего путешественник опять спешно уехал и никогда более не появился. Конец этой истории совершенно необыкновенен и застуживает особого внимания.
Также вспомним, как в 1916 году Елена Ивановна настойчиво собралась ехать в Финляндию... Это ли не ко времени? Во всех вехах "ко времени" сколько было досмотрено, и, конечно, многое было, попросту говоря, не досмотрено. Так часто бывает в жизни, что самое необычайное, на которое, казалось бы, нужно и уши развесить и глаза раскрыть, в обиходе кажется совсем обыкновенным. Но проходят года, и это обыкновенное становится в совершенно другой разряд самого нужного.
Вот Юрий, который начал самоучиться читать и писать в самых ранних годах, написал свою первую поэму, которая начиналась: "Наконец я народился". А затем рассказывалось о каком-то путешествии на верблюдах. Тогда все мы читали такие записи с любопытством, думая, откуда у четырехлетнего, если не трехлетнего, малыша непременно верблюды; а ведь теперь никто не сказал бы, что такое воображаемое путешествие на верблюдах не было бы ко времени.
А сколько раз у каждого в жизни бывали такие обстоятельства, тоже ко времени, которые по маломыслию человек считал великим для себя несчастьем. Но через многие годы человек должен был по справедливости сказать себе, какое замечательное "стечение обстоятельств" произошло. Лишь бы вовремя заметить; иначе сколько прекрасного творчества пропадает неоцененным. Из этой же наблюдательности укрепятся и самые высшие устои. Чем яснее и глубже будем мы наблюдать, тем большее и лучшее заметим.
Помню, как о том же самом болел душою Леонид Андреев. "Вот если бы только ухватить все, что так близко и так замечательно" — так устремлялся большой мыслитель, прозорливый и устремленный в грядущее. Помню наши беседы на хвойном берегу в Териоках в 1918 году: "Не досмотрели, вот не досмотрели чего-то! А ведь оно было и было так близко", а в это время Кронштадт грохотал какими-то неведомыми залпами. Не уберегли Леонида Андреева. И тогда говорил, и теперь говорю это.
Нужно быть бережливее. К людям нужно быть бережливее, к таким особенным в дозоре болеющим, как Леонид. Ведь в свое время и Менделеева не хотели выбирать в Академию Наук. Но он все-таки вписал вечную скрижаль Менделеевской таблицы. Препятствовали и Позднееву в его устройстве Восточного института. Довели княгиню Тенишеву до суда только за то, что она любила и действительно охраняла от расхищения русские древности. Этот суд с генералом Верещагиным (прости ему Господи) остается любопытным документом в истории русской Культуры.
Зачем же люди будут мешать и препятствовать там, где столько складывалось именно ко времени. Но, может быть, тоже ко времени должно было происходить прискорбное судоговорение, чтобы была запечатлена голгофа памятников искусства. Может быть, нужен был невыбор Менделеева в Академию, чтобы тем светлее сияли самоцветы его элементов. Может быть может быть. Но все-таки, видя такую явную небережливость, особенно сейчас, после всего происходящего, нельзя не пожалеть, что строились многие препятствия там, где должна была быть особая внимательность и забота. Конечно, благословенны препятствия, но и они не должны нарушать строительной гармонии.
Чтобы не расточить зря полезных строительных материалов, надо прежде всего научиться наблюдать и внимать всему, что так неисчислимо щедро дается каждому. Решительно всякий человек, в конце концов, вспоминает, что им было потеряно. И обычно эти потери бывали от малейшей ненаблюдательности. Помню характерный эпизод из студенчества. По поручению студентов мы должны были посетить известного издателя Маркса. Чрезвычайно скромный Маркс сидел в своей конторе, почти тут же у дверей, за маленьким столиком. Один из делегации, не дав себе труда рассмотреть, с кем он говорит, обратился к Марксу довольно высокомерно. Не забуду, как удивленно привстал почтенный издатель с тихим ответом: "Я Маркс". Делегация была потрясена.
Сколько таких, казалось бы, маленьких эпизодов ненаблюдательности каждый может припомнить и, конечно, желать, чтобы они не повторялись более. Многое, очень многое дается "ко времени", делается так, что ни дня, ни часу нельзя отодвинуть. А люди ходят, по старинному выражению, спустя рукава, думая, что велика, мол, важность. Да, немала она. И сколько государственных потрясений и огромнейшего значения обстоятельств слагалось от трясения спущенными рукавами.
Откуда произвелось слово "разгильдяйство"? Определяет оно очень многое. Может быть, в нем когда-то выразился отказ от гильдии, иначе говоря, небрежение к гильдейскому упорядоченному строю. Гильдии великой Ганзы навсегда запечатлелись в великом Новгороде. Много ганзейских обычаев вкоренилось в устои северных народоправств, о которых так замечательно писал Костомаров.
Каждый истинный историк прежде всего обладает справедливостью. Она-то и дает его выводам убедительность. Тот, кто опознал убедительность, тот понимает и значение "ко времени". Если бы сохранить все данное ко времени, сколько несчастий сменилось бы часами истинной радости.
Лишь бы ко времени.
19 Мая 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Швейцария. Лето 1906 года. Приехала ясновидящая. Многие хотят побеседовать с нею.
"Хотите ли, она прочтет в закрытой книге?"
В это время Е. И. приносят с почты какой-то закрытый пакет с книгою из Парижа. Е. И., не раскрывая пакета, называет страницу и строчку, и женщина, с закрытыми глазами, читает это место, точность которого тут же при всех и проверяется при вскрытии книги.
"Где мы будем жить будущее лето?"
Следует описание каких-то водных путей. При этом добавляется:
"Вы едете на пароходе. Кругом Вас говорят на каком-то языке, которого я не знаю. Это не французский, не немецкий, не итальянский; я не знаю этого языка".
На другой год мы совершенно неожиданно жили в Финляндии.
Затем следовали описания судьбы моих картин в Америке, на выставке, устроенной Гринвальдом. Затем, как видно теперь, были описаны потоки крови Великой войны и революции, смерть императора, а затем начало учреждений в Америке. При этом была любопытная подчеркнутая подробность, что в новых делах будет "очень много исписанных листов бумаги. Разве это указание не характерно, когда припомним всю многочисленную переписку со всеми учреждениями в разных странах?
Другой случай, тоже в Швейцарии. Задумываются разные легко и трудно исполнимые задания, а женщина с завязанными глазами берет задумавшего за руку и стремится выполнить приказанное. Причем выполняет не задуманное обычным гипнотизером, нет, она готова выполнить приказы самых случайных для нее встречных. Она пересчитывает деньги в карманных кошельках, читает метки на платках, причем читает во французском своем произношении. Например, вместо Борис говорит Бори. Указываются приближающиеся письма. Описываются лица, думающие в данный момент о ком-либо из присутствующих.
Можно припомнить множество подобных эпизодов как в Европе, так и в России и на Востоке. Когда нечто подобное происходит, мало кто отдает ему должное внимание. Чаще всего эти замечательные, наводящие на многие размышления свидетельства остаются в пределах любопытного анекдота. Но проходят года, и когда совершаются потрясающие события, так легко в обиходе рассказанные, так непосредственно соединявшие бывшее с будущим, тогда запоздало всегда будут произнесены сожалительные формы о том, как многое могло бы быть своевременно еще более углублено. Искреннее пожалеется о том, что бывшие у всех на глазах опыты остались тогда же незаписанными.
Ведь так легко было тогда же осознать значительность необычных показаний. Но у многих слушателей являлось постыдное соображение: не подумает ли кто, что мы придаем значение словам какой-то проезжей, может быть, авантюристки. При этом даже самое первоначальное значение слова "авантюра" понимается не дословно, а в каком-то чисто условном значении. Ведь так много слов, первоначально обозначавших нечто замечательное, потом оказывалось на столбцах словаря подозрительности и суеверия.
Из другой области вспоминается, как в Агре на большом пестром ковре седенький индус раскладывает всякие человеческие и животные фигурки. Затем он начинает на дудочке наигрывать прекрасную душевную мелодию, под которую все эти воины, раджи, баядерки, купцы, слоны, тигры начинают шевелиться, подымаются, исполняя всякие замысловатые танцы.
Зрелище получается фантастическое, усугубленное всей экзотической обстановкою. Но один из присутствующих, ради истины, с улыбкой замечает индусу:
"Я знаю, как вы делаете. Ведь у вас под каждой фигуркой протянуты нити, которые вы и шевелите, играя".
Старичок скорбно-обиженно обернулся, молча встал, собрал свои фигурки и ушел в очевидной обиде. Конечно, было совершенно явно, что фигурки могли шевелиться только по проводам, не видным на пестром ковре. В этом никто не сомневался... Но очарование было нарушено. Было жаль произнесения того, что было всем ясно. Так же точно при всяких проявлениях тонких энергий требуется встретить их и сопроводить соответственно гармонично. В этой естественной гармонии энергии будут расти, не нанося ущерба и усталости тому, в ком они проявлены.
Сколько раз при всяких ответственных опытах присутствующих просят проявить величайшую внимательность и осторожность. Не нарушать тишину шумом или несдержанными восклицаниями. При этом, как бы от своеобразного самовнушения, людям непременно потребуется кашлять, чихать, шуметь стулом или корчиться от необъяснимого смеха. При этом они никогда не хотят сознаться в том, что их непрошенные выступления могли быть кому-то вредны. Они скажут: "Что из того, что я кашлянул. Какие же такие проявления, которые и кашля боятся? Неужели уже нельзя и пошевелиться?" Так люди плотного мира ни за что не хотят признать или хотя бы подумать об условиях тончайших энергий.
Плотные люди, при случае, будут жаловаться на то, что с ними ничего особенного не происходит, а из этого они выведут мертвящие заключения о том, что вообще нигде ничего особенного не происходит. И кончат они эти свои умозаключения: итак, выпьем! От нежелания подумать о лучших условиях для своего ближнего люди часто впадают в грубо эгоистическое соображение: я не чувствую, значит, никто не чувствует. А из этого разрушительного предположения вытекает и другое: я не знаю, пусть и другие не знают. Иначе говоря, со скрипом и визгом открываются врата замка невежества.
Так же, как самое особенное происходит в обиходе, так же и неизлечимо невежественное возникает в том же обиходе, среди объедения, среди самоусыпления и погружения в суеверия.
Но ведь если приложить хотя бы бывшее у каждого, то самое бывшее, за которое он может поручиться, то уже и будущее складывалось бы под совершенно особым знаком. Получалось бы продвижение и разумное и быстрое, а тина застойная разметалась бы в движениях нового прекрасного сознания и труда.
21 Мая 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Получаем снимки с последних картин Святослава. Некоторые сняты в цветной фотографии и потому еще более напоминают о тех сверкающих красках, которыми насыщены его картины. Если возьмем сравнить его достижения за последние годы, то можно увидеть, как неустанно совершенствуется та же основная песнь красок. Форма и раньше была четкой и выразительной. Краски были сильны, но сейчас с каждым годом вы изумляетесь прозрачности и возвышенности этих красочных сочетаний.
Будет ли это портрет, или этюд лица, или пейзаж — во всем будет и воздушность, и убедительность, и какой-то совершенно особый, присущий ему реализм. Этот реализм, конечно, скорее может быть назван реальностью, но никак не условным реализмом, как его понимали в недавнем прошлом.
В каждой картине Святослава есть и то, что мы называем композицией. Иначе говоря, то, что выявляет индивидуальность мастера. Иногда малознающие люди думают, что портрет не есть композиция, а сочинение будет исключительно в каких-то исторических нагромождениях. Но прирожденный композитор выразит это свое качество решительно во всем. Он "увидит" портрет. Он возьмет человеческий облик так, что выявятся наилучшие выражения черт, и, как в высоких мастерских портретах, вы не подвинете изображение ни на одну линию.
Некто привел своего сына к Ван Дейку и, прося принять его в мастерскую, уверял, что сын его уже умеет писать фон портрета. Великий мастер справедливо заметил: "Если Ваш сын умеет писать фон портрета, то ему у меня уже нечему учиться". В этой истории подчеркнуто, насколько каждая часть картины является ее нераздельным существенным выражением.
В картинах Святослава замечаем именно гармоническую напряженность всех частей картины. Великое качество произведений, если в него не вкралось безразличие. Так же, как в самой жизни лишь мертвый глаз может предположить безразличие хотя в малейшей подробности, так же точно в искусстве, в творчестве мастера будет жить решительно все. В этой взаимной вибрации заключена мощь великих произведений искусства.
Брюллов говорил: "Искусство весьма просто. Следует лишь взять определенное количество краски и положить на нужное место". В шутке большого художника заключалось необычайно меткое определение. Именно только нужен определенный состав краски и следует наложить его на определенное место полотна. Вот и все. И действительно, большой мастер не сумеет словами рассказать, почему именно ему нужен этот, а не другой состав краски, и почему он вливает эту комбинацию тонов в соседнюю гармонию.
Мастер творит. В творчестве всякий земной язык оказывается неприложимым и невыразительным. Но зато движения мастера непреложны. Он должен сделать так, а не иначе. Сама преемственность основ творчества в малом сознании будет подражательностью, но в истинном мастерстве она остается благородною преемственностью.
Так же, как неотменна Иерархия, так же неотменна и преемственность лучших начал бытия.
"У чистых все чисто" — говорит Апостол Павел. Этот завет особенно приложим в искусстве, которое является синтезом в жизни. Но к этому созвучию нужно дойти. Нужно воспринять его из тайников прошлого и, утвердившись на нем, творить светлое будущее.
Когда мы видим прекрасное произведение, оно вызывает в нас все лучшее. Под сводами великолепного собора отметаются ссоры, и в звуках мощной симфонии неуместны сквернословия. Но чтобы отдельная картина доставляла такое же синтетическое преображение, она должна быть глубоко гармонична, именно напряжена в этой глубокой симфонии всех своих частей. Или эти качества выльются в произведении, и оно сделается радость носящим, или чудотворность не войдет в расположение красок и линий, и это будет формальное заполнение холста.
Вот почему мне так радостно мысленно рассматривать помянутые картины — в них именно выкованы симфония и гармония. Все безразличное, рутинное не посмело войти в это огненное творчество. Именно не посмело. Ведь пошлость может вползти в каждую щель, если по какой-либо неосмотрительности будет допущена трещина.
Скучно вспоминать какие-нибудь формальные картины. Ни условный сюжет, ни их мысленное назначение не покроют их формализм. Но как радостно видеть прекрасные цветы молодые, когда они будут рассыпаны щедрою рукою творца. Никогда вам не наскучит любоваться самоцветами. Так же и в великих произведениях искусства эта самоцветность и самобытность вносят еще одно светлое творение в многообразие бытия.
Как бережливо нужно относиться ко всему, что приносит радость и свет! Кто же разобьет светильник, чтобы погрузить жилище во мрак. А ведь каждое высокое творческое произведение есть именно такой богоданный светильник. В радости любования таким творением мы еще раз любим все Высшее, мы еще раз складываем прекрасную молитву духа.
Прекрасно, если можно любоваться звучными творениями. Прекрасно, если дан в жизни этот высокий дар, которым все темное, все бедственное превращается в радость духа. И как радостно мы должны приветствовать тех, которые волею судеб могут вносить в жизнь прекрасное.
22 Мая 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. "Из литературного наследия". М., 1974.
Перед нами старинная монгольская монета. На ней и солнце, и луна, и семизначное созвездие Большой Медведицы, или Семи Старцев. Широкая мечта о поднебесьи. Мечта о чудесах и красотах Чингизова Великого Синего Неба.
Широкоохватно.
Разве не широкоохватно, что монголы купали коней своих в Адриатике? Бывали монголы в Париже, в Лионе, в Валенсии. Монгол поставлял шлемы войску Филиппа Красивого. Алансон — от аланов. Аланы в ставках монгольских.
Широкоохватно, как и все проникновение Востока на Запад под знаком Крестовых походов и по следам Великих Путников. Часто Запад забывает, сколько наследий Востока он воспринял во все века, в века Марко Поло, Плано Карпини, Рубруквиса, Лонжюмо, д'Анселино и других смелых духом.
"В блеске татарских мечей Русь слушала сказку Востока, которую когда-то сказывали и хитрые арабские гости по пути из варяг в греки".
В 1202 году итальянец Леонардо да Пиза издает математический трактат "Либер абаци" с арабскими цифрами. У него же впервые и арабское "зифир" — нуль, пустота. Арабские цифры. Но сами арабы называют их индийскими. Дары Востока безграничны. И сейчас хазары в Афганистане.
Алгебра, алидад, зенит, надир, азимут, наконец, Альдебаран, Алгол, Алтаир — все от арабов, все от Востока.
Оттуда же многое в медицине и естественных науках — алкоголь, аламбик, алкал, бура, амальгама — все от Востока. В Испании — арабский университет в Кордове и на юге Италии — в Салерно. Врач египетского султана излечивает Людовика IX. Слова: сироп, эулеп, элексир, камфора и многие другие запечатлены в восточной медицине.
Даже в земледелии Восток дал полезные советы Западу. Маис — из Азии. Сахарный тростник, рис, индиго, шафран, целый ряд фруктовых деревьев и овощей имели родину в Азии. Всякие пилигримы несли в заплечных мешках всевозможные семена и насыщали ими свою родную землю. Абрикос именовался грушею Дамаска. Эшалот от Аскалона. Артишоки, шпинат, эстрагон — все это арабские имена. Вина Кипра, Газ, Аскалона, изюм Греции и Палестины — все дары восточные.
Арабские кони — Карабахи, карашары, ослы, мулы, наконец, гепарды, так прекрасно изображенные на картинах Гоццоли — все из глубин Азийских. Утверждают, что ветряные мельницы — из Азии.
Промышленность Востока издавна прельщала Европу. Сахар Антиохии и Триполи. Хлопок Бейрута, Алеппо, Акры. Шелк Тира, Тортозы, Тивериады. Муслин от Моссула. Муар, тафта, шифон — от арабов. Ковры иранские. Восточные составы красок. Кордуанская кожа, испано-маврские фаянсы.
Среди терминов мореплавания — буссоль, адмирал, арсенал, муссон, фелюка, корвет, шаланда, тартана — все от Востока.
На полях битв войска Востока не были малым неприятелем. Не раз Запад среди войн с Востоком учился новым войсковым порядкам, дисциплине, бдительности, охранению и наблюдательности. Целые военные ордена создавались именно после приближения к Востоку. Западные войны заимствовали от Востока прекрасное оружие. Дамасские клинки и до сих пор звучат, как нарицательное лучшего качества.
Малые щиты-торчи. Сарацинские кольчуги, зарцала и бахтерцы, восточные шлемы-мисюрки и сколько другого всевозможного и вооружения, и конского снаряжения имеет свое происхождение на Востоке. Не забудем, что повсеместно принятое слово "улан" есть слово чисто монгольское. В русском обиходе пестреет множество монгольских слов, глубоко угнездившихся: есаул, куяк, мерен, тамга, ям, ярлык, яр, караул, доха, чумбур, аргамак и множество других обычных для русского уха.
На Востоке крестоносцы, чтобы различаться в бою, начали начертать на щитах первые символические изображения, сохранившиеся потом как родовые гербы. Много из геральдических животных имеют свою восточную основу: единороги, слоны, львы, грифоны. Сама раскраска щитов, даже в названиях своих, напоминает и Персию, и другие страны Востока.
Бесчисленные благовония, духи, помады и косметики притекали с Востока. Названия мебели и обихода оттуда же: диван, балдахин, альков, сундук, графин, джар — все оттуда же, так же, как и названия многих драгоценных камней. Даже слово "галета" напоминает нам Галату.
Часто восточные народы изображались нетерпимыми, жестокими, безнравственными, предательскими. В то же время мы имеем несомненные доказательства их терпимости, человечности, благотворительности. Мы восхищаемся храбростью и мужеством Чингис-хана и всех прочих воителей и Дальнего и Ближнего Востока. Сарацины назывались невежественными варварами, а в то же время по школам их и по их цивилизации, по наукам и по искусству их можно было видеть, насколько иногда они превосходили гордый Запад. Соприкасание с народами Востока явилось одним из важнейших импульсов средневековья. Оно вызвало во всех областях неожиданное пробуждение. Это был первый расцвет, первый Ренессанс.
Послушаем, что говорит о современных монголах Ларсен, посвятивший Монголии более сорока лет своей жизни. Конечно, Ларсен встречался со всевозможными монгольскими родами и знает их в разных проявлениях основного характера. Такие свидетельства, почерпнутые из многолетнего опыта, всегда ценны. В книге своей о Монголии Ларсен замечает:
"Общие впечатления иностранца, проезжающего через Монголию, будут о безнадежности военной силы этой страны, но в действительности военная мощь Монголии вовсе не так мала, как случайный наблюдатель может думать. Каждый монгол — хороший наездник и прекрасный стрелок. Все население увлекается охотою, как спортом. Монголы стреляют с седла и с детства приучаются к луку и стрелам и к лассо на скачущих конях.
Лук и стрелы, даже в недавнем прошлом, были главным монгольским оружием. Соревнования в стрельбе из лука являются годовым праздником во многих монгольских родах... Требуется верный глаз и твердая рука, чтобы пустить стрелу в цель, обернувшись во время скока лошади. Монголы, научившиеся этой верности со стрелами, оказываются чудесными стрелками из винтовок, с которыми они научаются обращаться с неожиданной легкостью. Монголы, вооруженные винтовками, посланные в битву, редко минуют, чтобы не свалить врага каждым своим выстрелом.
Монголы любят свою страну, много превосходя в этом глубоком чувстве все народы, с которыми я встречался. В защите своей страны они всегда имеют преимущества. Они испытаны в распознавании расстояний, приучены к чистому воздуху и к высотам и могут судить о дальности расстояний лучше посторонних. Монголы очень умны в маневрировании и испытаны в преследовании своего врага и в окружении его.
Монголы обладают необыкновенной выносливостью и могут проходить большие расстояния без пищи или воды и выдерживать превратности погоды. Физически они необыкновенно приспособлены. И ламы и светские люди закалены всякими переходами и ежедневными продолжительными скачками на своих необъятных равнинах... В дополнение к активному сопротивлению монголы обладают терпеливою мощью сопротивления пассивного, победить которое еще труднее. Они не поспешают в битву. Население Монголии, живя в юртах, может уйти в течение ночи. Стада будут угнаны, источники будут уничтожены, так что вторгающийся в Монголию найдет себя в совершенной пустыне без пищи и воды, оставленный среди немилосердной природы.
В течение моей жизни в Монголии многое случилось, которое убедило меня, что монголы вполне способны выдержать натиск врага, что и отмечено в летописях о днях самого Чингисхана".
Показания таких свидетелей, не случайных проезжих, но посвятивших жизнь Монголии, чрезвычайно ценны. Швед Ларсен принадлежит именно к типу людей наблюдательных и сам знающий, что значит суровые условия природы. Ларсен совершенно верно отмечает и активную и пассивную мощь монголов, эту же мощь можно отметить и на всем Востоке.
Запад действительно многое самое ценное воспринял от Востока. И религии, и философии, и многие другие ценнейшие нахождения по справедливости должны быть отнесены именно к Востоку, к Азии. Почему это так, а не иначе — не нам судить. Историк лишь может считаться с действительностью. И никто никакими предположениями и доводами не может поколебать эту великую действительность даров Востока.
В свое время я был рад получить книгу доктора Хара Давана о Чингис-хане. Автор сам принадлежит к народам Востока, и потому его проникновенные оценки еще более убедительны. Он знает, о чем говорит. Также необыкновенно глубоко понимал великого воителя Азии и недавно скончавшийся Владимирцов. Как ценно встречать в жизни справедливые суждения.
Признательность есть качество Архатов. Следуя этому примеру, будем признательны о всех великих дарах во всей их своеобразности и значительности.
Великое Синее Небо.
24 Мая 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: Nicholas Roerich. "Himavat". Allahabad, 1946.
Некий наставник предоставил ученикам своим самодеятельность. Сказано: "Пылайте сердцем и творите любовью". Вернувшись, наставник спросил, что было сделано, как протекло творчество и как прекрасно пылала любовь.
Ученики ответили: "Мы не поссорились".
"Но ведь я вас спрашиваю о добротворчестве и об укреплении любовью".
"Мы не поссорились".
"Не ссорятся и на кладбище. Я вас спрашиваю не о ссорах, которые вы уже давно предоставили диким зверям. Спрашиваю о том, что сделано. Что помыслено доброго и неотложного? Что приложено в жизнь?"
"Мы все-таки не поссорились".
"Не хватало, чтобы вы без меня начали сквернословить и дурно относиться друг к другу. У вас уже достаточно одно сердце. Вы уже достаточно можете думать не о себе, но о других".
"Мы могли поссориться и не поссорились".
"Оставьте навсегда ваши рассуждения о ваших взаимных ссорах. Тот, кто говорит о том, что он не поссорился, уже носит в себе зачаток ссоры. У человека добротворствующего вообще нет ссоры даже в рассуждении. Повторяю, спрашиваю вас не о ссорах, но о творчестве".
"Мы собирались и беседовали".
"Это уже хорошо, если беседы имели доброе последствие. Если беседы возвышали вас и побуждали к усиленному добротворчеству".
"Мы много часов провели вместе и часто возвышались духом".
"Прекрасно, если вместе проведено много часов и пространство наполнено добрыми полезными мыслями. Были ли эти мысли о вещах неотложных?"
"Мы беседовали о разных возвышенных предметах и в тишине гармонии возносились духом".
Тишина очень хороша, если она не напоминает тишину кладбища. Мы столько раз говорили с вами о действии, что, кроме гармонической тишины, хочется знать, что было сотворено среди окружающих".
"Мы старались всячески сохранить свое настроение".
"Сохраняющий только себя и не мыслящий о других — уже ограничивает себя. Что же в том, что мы только не ссоримся или только пребываем в тишине; если в соседних жилищах будет свирепствовать пожар, то ведь вы не останетесь в тихих посылках, но устремитесь к посильной помощи. Вы не будете отрицать, что вокруг много злых пожаров. Пламя их может пожрать самое нужное. Что же будет, если мы сохранимся для тихой беседы в то время, когда вокруг нас произойдут губительные разрушения? Кто позволит нам думать лишь о самосохранении, когда стихийные бури сметают жилища ближних? Тот, кто говорит "все тихо" — глубоко заблуждается. Наоборот, кругом все гремит в столкновениях, и пространство вопиет о неслыханных ужасах. А вы пребывали в тишине и достигли великого нахождения — не поссорились. Дорогие мои, не будем подражать кладбищу. Не будем заимствовать о кладбищах никаких настроений. Вам сказано: "пылайте сердцами — творите любовью". Хотите — можете сказать этот Завет наоборот, и он все же останется таким же нужным и неотложным. И не думайте так много о себе. Как невод, забросьте ваше помышление вдаль, где требуется всякая помощь, а более всего помощь духовная. Если мы добьемся только того, что все будет тихо и мы не поссоримся, то ведь в этом проявится много самости. Кому же нужна будет такая тишина, и велик ли подвиг в том, что вы не поссорились? Совсем не о том спрашиваю. Вам поручена самодеятельность. Вам открыты врата духовного творчества. Вам доверен огонь и чаша благая, а вы стараетесь уверить, что все тихо и совершилось великое дело — вы между собою не поссорились. Особенно все тихо на кладбище. Жители кладбища ушли от земных ссор. Вы же лучше шумите, но сделайте".
25 Мая 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
По возвращении из очередной поездки нас ожидала большая почта со многими вырезками из газет и журналов о подписании Пакта в Белом Доме 15 апреля. Нельзя не отметить, что все речи, при этом акте произнесенные, необыкновенно глубоко отметили внутреннее Культурное значение Пакта. Таким путем еще раз доказалось, что основная объединяющая Пакт мысль жива и растет в сознании многих народов.
Вечером, в день подписания Пакта в Пан-Американском Союзе, министр иностранных дел Холл, произнося свою речь как председатель этого учреждения, выразил надежду в том, что все нации соберутся для взаимного процветания под "Знаменем Мира". Приведу дословно текст речи Президента Рузвельта при подписании Пакта. Беру текст из газеты "Вашингтонская Почта", апреля 16.
Привожу текст по-английски, дабы в переводе не лишить точности выражения.
"It is most appropriate that on this day, designated as Pan-American day by the chief executives of all the republics of the American continent, the governments, members of the Pan American Union, should sign a treaty which marks a step forward in the preservation of the cultural achivements of the nations of this hemisphere. In opening this Pact to the adherence of the nations of the world, we are endeavoring to made of universal application one of the principles vital to the preservation of modern civilization.
This treaty possesses a spiritual significance far deeper than the text of the instrument itself. It is but one of the many expressions of that basic doctrine of continental responsibility and continental solidarity which means so much to the American republics.
On the occasion of this celebration of Pan American day let us again dedicate ourselves to the task of translating into deeds the essential unity of interest of the nations of this continent. Let us also bring renewed allegiance to those high principles of international cooperation and helpfulness which, I feel assured, will be a great contribution to civilization by the Americas"*.
He забудем слова Президента Рузвельта: "Этот договор заключает в себе духовное значение гораздо более глубокое, нежели выражено в самом тексте". Президент подчеркивает ответственность и солидарность, которые так много значат для настоящего и для будущего. Заключает президент поминанием высоких основ кооперации и взаимной помощи, которые послужат для процветания цивилизации.
Когда 19 стран объединяются под этими принципами, тогда действительно наш Пакт может называться Красным Крестом Культуры. Ведь не для одного холодно-формального охранения создается Пакт, но именно для углубления Культурного сознания, которое поведет к охранению живому и благодатному. Если мы всегда понимали музей как музейон — древнегреческий дом муз, то мы тем самым понимали всю жизненность Культурных начинаний. Именно подчеркиваем жизненность во всей ее плодотворности и благодатности.
В то время, когда пресса Америк благожелательно подчеркивает значение Пакта, и в других концах мира раздаются такие же обоснованные и доброжелательные голоса. Большой лондонский журнал "Вокруг Света" помещает в качестве руководящей статьи прекрасный очерк британского полковника Мана, в котором также сильно подчеркнуто значение Пакта и Знамени для будущего. Аллахабадский журнал "Твенти Сенчури" и мадрасское "Едюкешонал Ревю", синтский "Дон", журнал "Махаботхи" и целый ряд высококультурных изданий Индии отводит первое место Пакту. Один из лучших латвийских поэтов Рудзитис вдохновенно определяет значение Пакта, и такие же сердечные строки проходят и по остальной прессе.
Значит, совершается не только формальное признание надобности охранения Культурных ценностей, но свидетельствуем общественное мнение об этом Культурном деле. Именно насущность такого общественного выражения является необходимой для углубления Культурных идей. Мало того, что люди где-то внутри сердец своих будут соглашаться на Культурных основах, нужно, чтобы они не поскупились выразить это свое свидетельство с полным мужеством и справедливостью. Каждый хорошо думающий про себя все-таки уподобляется скупцу, лишь для себя собирающему сокровища. Как говорят на Востоке: "Потемнеет лицо зарывающего серебро в землю так же, как почернеет в земле серебро зарытое".
Потому-то так бесконечно важно, чтобы общественное мнение не скупилось на выражение своих соображений о Культурных ценностях. Мы уже достаточно говорили о всяких днях Культуры, желая, чтобы эти дни сделались бы и повседневными часами и минутами, в течение которых будут жить и применяться основы Культуры. И в школах, среди преподавания Живой Этики, основы Культуры будут подчеркнуты всячески. Если главы правительств так глубоко чувствуют и возвещают духовное значение Культуры, то насколько легче всем общественным организациям бодро и ясно примкнуть к той же радостной улыбке во имя Культуры.
Американская пресса, помещая портрет президента Рузвельта, секретаря Уоллеса и посланника Аргентины, подписывающего Пакт, говорит: "Подписание договоров — иногда только очень серьезное дело, но вчера, когда подписывали Пакт Рериха представители 19 наций, это казалось и счастливым актом". Действительно, если подписание Пакта Культуры вызывает не только наморщенный лоб, но и светлую радостную улыбку, это будет истинным показателем мирного строительного устремления.
Из далекой пустыни пожелаем и президенту Рузвельту, и всем представителям стран, подписавшим акт 15 апреля, чтобы их высокая строительная работа протекала в радостном сознании великого творчества на процветание народов.
28 Мая 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
"Произносит ли Благословенный слово, которое справедливо, разрушительно и неприятно?" Ответ был — нет. "Но если слово справедливо, полезно и неприятно?" — "Да, когда он находит это нужным". "Но если слово справедливо, полезно и приятно?" — "Да, когда он находит для этого время подходящим".
Из древних времен приходит этот совет о хранении нужного слова. Поистине, какая же польза в слове разрушительном? Те же древние советы наставляют о том, что строитель добрый употребляет в благоразумии разнообразные материалы для созидания. Строитель сам по себе не может называться разрушителем, ибо эти два понятия несовместимы.
Также скажет ли созидатель словно неприятное, если в нем будут начала разрушения? Конечно, он такого слова не скажет. Не будем думать, что будут произносимы лишь подслащенные слова, которые будут граничить с неискренностью. Если жизнь как таковая сурова, то и справедливые слова тоже могут быть суровыми. Но суровость эта не будет иметь окраски преднамеренной оскорбительной неприятности.
Даже и в суровом слове будет звучать такая справедливость и неотложность, что оно не оскорбит никакого самолюбия. При строении могут быть поднимаемы очень тяжкие столбы. При строении многие установки как бы не пожелают сразу стать на сужденное место. Каждый мастер знает, сколько терпения нужно приложить, чтобы части постройки легли равномерно и ладно.
Слово "ладно" — от лада, от ритма. Каждая постройка нуждается в общем ритме. При работах поют одну общую согласную песнь. При работах применяют музыку и ритм барабана. Войско нуждается в ритме музыкальном в своих передвижениях.
Общий лад, общий ритм работы позволяет всем сотрудникам распознать, в чем заключается истинно нужное слово, без которого не состоится то, что должно возвысить и упрочить текущий час. Без лада, без взаимного понимания, без сотрудничества даже самое благорасположенное слово может быть злонамеренно или обидчиво истолковано во вредную сторону. Не сказавший это полезное слово, но обидчиво истолковавший его, конечно, будет виновником вредных последствий.
Какое же оправдание в том, что по обиде ли, по злонамерению ли или по непониманию произойдет вред? Недопустимо самопоявление вреда как такового. Кто-то назовет всякое появление вреда предательством, кто-то назовет — неразумием, кто-то назовет — небрежением. В конце концов, все сводится к одному и тому же. Вредительство может иметь самое разнообразное оперение, и все же оно будет принадлежать к распространенному виду вредительств.
Будет ли вредительство личным и направленным лишь к одному лицу. Будет ли оно угрожать коллективу или народу. Но останется всегда в каждом темном вредительстве момент вредительства против Культуры. А это уже будет вредительством и поношением духа, то есть самого священного, что движет сердцами человеческими.
Во всех старинных заветах мы видим произнесенное на всевозможных языках предупреждение против злоумышленного вредительства. В самых разнообразных формах сказано одно и то же. Высокие мыслители не утомлялись предупреждать человечество, насколько вредоносны разрушительные злоумышления. Ведь эта вредоносность, как зараза, не проявляется сразу, она имеет свой инкубационный период. Тем более нужно опасаться посеять зерно злое.
29 Мая 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Нерушимая Стена Киево-Софийская стоит и будет стоять. Все-таки Нерушима! Кто не помнит эту Киевскую Святыню во всем ее византийском величии, ее молитвенно поднятые руки, иссиня голубые одежды, красную царскую обувь, за поясом белый плат, а на плечах и на голове три звезды? Лик строгий, с большими открытыми глазами, обращен к молящимся. В духовной связи с углубленным настроением богомольцев. В нем нет мимолетных житейских настроений. Входящего во храм охватывает особо строгое молитвенное настроение.
"Богородица — Нерушимая Стена!" В произнесении такого народного названия, этого клика веры, вспоминаются и другие такие же храмы и изображения, неотъемлемые от смысла Руси. И в Печерском храме, и в Златоверхо-Михайловском монастыре, и в монастыре Кирилловском, и во многих других храмах были такие величественные изображения, большею частью не дошедшие до нас среди всяких смятений.
Из текста Киево-Печерского патерика знаем, что Печерский храм окружен особенными обстоятельствами, крайне значительными как с религиозной, так и с бытовой стороны. Основание этого храма восходит к Царьградскому Влахернскому храму.
"Сама Богородица Влахернская послала в Киев мастеров, дав им на местную икону мощи Святых и золота. Она избавила от потопления на море варяга Шимона. Она, раньше потопившая варяжские ладьи Аскольда и Дира. Она же избавила его от гибели на поле битвы с тем, чтобы по гласу от Распятия он шел в Киев и отнес венец золотой и пояс с отцовского Распятия строящемуся храму Богородицы в Киеве. Антоний и Феодосии встречают приходящих из Царьграда мастеров и варяга Шимона с дарами. Сам Святослав копает ров для фундаментов церкви, размеры которой обозначены золотым поясом от Распятия, принесенным Шимоном. Сама Богородица дает название церкви: "Богородичина будет церковь". И желает придти на Русь, чтобы видеть церковь — "в ней же хощу жити".
Печерский храм был посвящен празднику Успения Пресвятой Богородицы. А Влахернский храм по гробу Пресвятой Богородицы назывался "Святым Гробом". Начиная с эпохи Владимира Святого, на русской почве начинают пользоваться особенным значением именно Успенские храмы Пресвятой Богородицы. Соборный Киевский храм, знаменитая Десятинная церковь, была посвящена Успению Богородицы и имела наместную икону Пресвятой Богородицы. Как передает Нестор в житии Святых Бориса и Глеба, Святой Глеб перед бегством из Киева идет в Десятинную церковь "и ту пад поклонися со слезами и целовав Образ Святые Богородицы ти тако изыди из церкви".
За Десятинною Успенскою церковью последовал Успенский Печерский храм, а за ним и в полной зависимости от него Успенский храм в Ростове, выстроенный по мере с повторением всей росписи Успенско-Печерского храма Владимиром Мономахом, и подобный же храм в Суздале, выстроенный Георгием, сыном Владимира Мономаха. Во Владимире и в селе Боголюбовом возникают два Успенских храма Пресвятой Богородицы, выстроенные Андреем Боголюбским, затем Успенский храм в Звенигороде и в Москве, выстроенный Иоанном Калитою, как бы заканчивают собою традицию главенства Успенских Богородичных храмов в великих княжениях. Эта традиция восходит через посредство Печерского Успенского храма к почитанию знаменитого Царьградского Влахернского храма", — так справедливо замечает профессор Айналов.
Вспоминая о знаменитом Печерском храме, нельзя не остановиться на знаменательном рассказе Киево-Печерского патерика о построении храма. Патерик повествует: "Преподобный же Алимпий предан бысть родителями своими на учение иконного писания, егда бо гречестии писцы из Царя-Града Божием изволением и Пречистыя приведены быша нужею писати церкве Печерские, в дни благоверного князя Всеволода Ярославича, при Преподобием игумене Никоне, яко о сих сказано есть в послании Симонове, еже показал еси Бог и створи чудо страшне в церкви своей. Мастером бо алтарь кладущим и Образ Пречистой Владычицы нашей Богородици и Приснодевы Марии сам вооброзися, всем же сим внутрь сущим алтаря, покладываху мусиею, Алимпий же бе помогая им и учася. И видевше вей дивное и страшное чудо, зрящим им на Образ, се внезапу просветися Образ Владычици нашия Богородици и Приснодевы Марии паче солнца: и, не могуще зрети, падоши ниц ужасни, и мало возоникше, хотяху видети чудо.
И се из Уст Пречистыя Богоматери излете голубь бел и летяще горе к Образу Спасову и тамо скрыся. Сия же вей смотряху, аще из церкове излетел есть. И всем зрящим, и паке голубь излете из уст Спасовых и леташе по всей церкве, и к коемуждо Святому прилетая овому на руце седая, иному же на главе, слетев же долу, седе за иконою чудною Богородичною наместную. Долу же стоящие хотеша яти голубь и стояху вей зряще к иконе и се паке пред ними излете голубь из уст Богородичен и идяше на высоту к образу Спасову: и возопише горе стоящим: "Имете й". Они же простроша руке хотяху яти его. Голубь же паки взлете в уста Спасовы, отнюду же изыди. С ними бе и се блаженный Алимпий, видев летел Святого Духа, припевающу в той Святой честней церкве Печерской".
Такою трогательною, чудесною памятью овеяны стены Печерского храма. Немало и других летописных и писательских показаний говорит нам о высоком благолепии храмов древней Руси, в которых так замечательно претворились наследия Византии, Романского стиля и всего Севера. Традиция Богородичных храмов напоминает и о величественном явлении из жития Преподобного Сергия Радонежского и о так называемой иконе Казанской Богоматери и о Всех Скорбящей, обо всем так пламенно овеянном народным почитанием.
Множество храмов Богородичных, множество часовен, множество киотов Владычицы Небесной "на столбах при путях" стали по всему лицу земли Русской.
В трудах академика Кондакова собраны многие варианты этих почитаемых народом изображений. Когда задумывался храм Святого Духа в Талашкине, на алтарной абсиде предположилось изображение Владычицы Небесной. Помню, как произошли некоторые возражения, но именно доказательство Киевской "Нерушимой Стены" прекратило ненужные словопрения. Тот же памятный нерушимый облик дал основу и для мозаики храма Голубевых под Киевом. При написании эскиза возобновились в памяти многие сказания о чудесах, связанных с именем Владычицы.
В этих народных сказаниях проявилась та необычайная трогательность, которая создала и ту историческую русскую традицию, о которой замечено выше. Жаление, любовь, милосердие и скорая помощь — все соединено народом в этом облике. Именно Она и есть Сторучица, скоро помогающая. В Дарджилинге местный доктор показывал мне старинную икону, которую он возит всегда с собою и не раз накладывал на больных, принося им облегчение. Икона оказалась Скоро Помогающей, о чем доктор и не знал. Ему же она дана каким-то неизвестным ему путником.
Итак, на всех путях встает тот же Великий Лик и "знамо и не знамо" творит добро великое. Та же "Нерушимая Стена", то же Благовещение, которое говорит о помощи и о радостях, щедро рассеянных по лицу Земли.
Нерушимая Стена.
3 Июня 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
"...Мне вообще хочется, чтобы все тяжкое и трудное, что стоит впереди меня и всего человечества, — чтобы все оно наступило скорее и чтоб единым духом все преодолеть для стремительного движения вперед, поскольку хватит сил. В прошлом и в настоящем много ужаса в мире. Чувствую, как сгущаются знаки кругом и как хочется крикнуть: "Скорее!". Больше и больше бунтует нетерпеливый дух. Не знаю, хорошо ли это".
Так пишет наш сотрудник, одаренный и вдохновенный. Его глаз, смотрящий по широкому горизонту, конечно, замечает все те нагромождения, от которых душно человечеству и хочется крикнуть: "Скорее!". Он же продолжает: "Говорят об усиленной заболеваемости. Недавно зубная врачиха удивлялась множеству воспалительных процессов. В Париже в конце мая — снег, в Токио — град величиною с двухкопеечную монету. Простой нехитрый мужичок недавно усиленно советовал моему знакомому уехать отсюда куда-нибудь, ибо — чует его сердце, что так надо. Всюду — смятение".
Не только зубные врачи, но и врачи глазные, горловые и легочные — все говорят о большом количестве каких-то воспалительных процессов. Конечно, сердечные заболевания и всякие напряжения особенно обращают на себя внимание. Сотрудник спрашивает: получили ли мы книгу об Апокалипсисе? Мы ее не получили, но много Апокалипсиса происходит вокруг. Если возьмем передовой лист каждодневной газеты, то разве не видно будет на нем апокалипсических знаков?
Только заведомо глухие и слепые не хотят видеть напряженность времени. А вот простой мужичок, как пишут, стремится хоть куда-нибудь уехать. Такое беспокойство сердечное всегда очень показательно. Все же более сознательные, конечно, не только хотят уехать куда-то, но определенно заклинают пространство кличем: "Скорее!". Они-то понимают, что без каких-то разрешительных процессов нарывы и гнойники не вскроются и зараза будет лишь углубляться, заражая весь организм.
Опытный хирург, усмотрев опасное состояние зараженного организма, тоже восклицает: "Скорее, скорее!", чтобы не допустить распространения заразы. Ведь он знает, что, если разложение достигло известных пределов, то его нужно немедленно прекратить. Если простой человек хочет просто уехать, хоть куда-нибудь, то в других сердцах это же мрачное предчувствие выражается подавленностью настроения. Кто-то говорил: "Пусть все пропадет". Но наш сотрудник в силу своего строительного характера вовсе не хочет, чтобы все пропадало. Чутко и мудро он призывает: "Скорее, скорее!". Пусть операция будет уже в прошлом. Пусть явится еще одна возможность думать о будущем и стремиться к нему с обновленными грозою силами.
Люди разделяются на два типа в отношении восприятий грозовых явлений. Одни тупо боятся и молнии, и грома. Они готовы нелепо спрятаться, зарыться в подушки, заткнуть уши, лишь бы не слышать этих прекрасных грозовых разрядов. Другие же, наоборот, восторженно воспламеняются духом, когда грохочет гром и сверкает молния. И в этот момент они менее всего думают лишь о себе. В них нет мысли: ударит ли в них молния или нет. Но те, которые зарываются в подушки от космических явлений, они-то, наверное, где-то думали о себе, о своей "драгоценной жизни".
Представьте людей такого типа в бою и, наверное, вы увидите такую же растерянность и уклончивость. Они прикроются многими соображениями. Они скажут, что не идут вперед потому, что не имели времени обсудить, действительно ли им нужно подвергать себя опасности. Они не поспеют вовремя, ибо найдут многие причины, почему им пришлось опоздать. Они очень находчиво изложат причины, почему они уклонились от действия, от подвига. Вероятно, в сердце своем они будут негодовать на те обстоятельства, которые призывали их к подвигу. Извилисты пути всяких уклонений от добра. При этом не будут пощажены самые священные, великие основы. Если безумец может быть чрезвычайно находчивым и выносливым, если лунатик невредимо пройдет по узкому карнизу над бездной, то и безумие страха своеобразно преисполняет людей к такой же находчивости.
Но одно восклицание не будет у этих людей на устах. Они не скажут: "Скорее, скорее". Наоборот, они найдут всевозможные причины, чтобы промедлить. Конечно, по характеру своему они никогда не признаются в истинных своих побуждениях. Какие сказки и росказни будут придуманы, чтобы не только оправдаться, но даже и очернить все, что не боится молнии и смело зовет: "Скорее". Этот тип людей или по природе своей, по далекому бывшему, уже привел себя в такое состояние. Но иногда оно является подражанием тому, что безвольные люди видели с малых лет в окружающем быту.
Может быть, мать или бабушка, или дед боялись грозы. Или всякого передвижения. Может быть, ребенок видел, как кто-то от ужаса зарывался в перины или считал величайшим несчастьем переезд в новый дом. Сызмальства могли влезать в тайники духа эти безобразия ужаса. Если же не было обратных примеров яркого мужества, достоинства и справедливости, то нередко дух слабый подпадал всем отрицательным явлениям. Просто складывались дурные привычки.
Во всех просветительных делах прежде всего нужно всеми разумными мерами отучать от дурных привычек. Часто кажущаяся маленькая дурная привычка имеет в основе своей глубокое заблуждение. Такие привычки, такие заблуждения прежде всего излечиваются личным примером. Если заболевший организм еще излечим, то каждодневным примером можно изъять из него опасные микробы разложения.
Пушкин даже в зрелых годах благодарно вспоминал свою старую няню, которая рассказала ему многие прекрасные, зовущие вдаль сказки. А разве каждая сказка не имеет в основе своей быль, но такую чудесную, что она уже кажется за пределами возможности?
Когда говорится: "Не делать жалобных выводов из-за промедления", — это будет значить, что промедления и не было и оно было лишь кажущимся для нетерпеливого духа. Ничего худого нет в том, что дух к добру нетерпелив. Наоборот, это очень хорошо. Также хорошо сознавать, что кто-то не одинок в тягостях житейских, сознавать постоянную заботливость, это уже будет тою радостью, которою, поистине, должны быть наполнены сумерки быта.
Когда кто-то вопиет в ясном предвидении: "Скорее, скорее", он уже знает, что, несмотря на всю суровость грядущего, оно проявит себя к добру, ко благу человечества. В таком "скорее" не будет безнадежности овцы, видящей нож над собою; наоборот, будет львиное устремление вперед, к подвигу, который как в земном, так и в надземном будет звучать тем же отважным торжественным призывом. Песнь песней. Песнь сердца! Именно в сердце рождается устремленный глас: "Скорее, скорее".
8 Июня 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Анна Ярославна была супругою французского короля. Другая Ярославна была за скандинавом, за Конунгом Гаральдом. Сын Андрея Боголюбского Юрий был женат на знаменитой грузинской царице Тамаре. Влиятельная и любимая жена султана Сулеймана Великолепного была русская из Подолья, "Хурем султан", как ее называли, Роксолана. Князь Долгорукий был высокопочитаемым лицом при дворе Великих Моголов. Чингис-хан имел русскую дружину. При китайском императоре — охранный русский полк, а через несколько столетий — албазинцы. Казаки — в Америке. Иностранный легион имеет много русских. Ольга Константиновна — королева Греции.
В какие века ни заглянем, всюду можно найти эти необыкновенные сочетания русского народа с народами всего мира. Уже не говорим о странниках, о путниках, о купцах, мы видим русские имена на самых влиятельных местах. Они — любимые. Им доверяют и поручают высшую охрану. Сейчас так часто упоминается термин "в рассеянии сущие". Связан он с последними потрясениями России. Создавая этот термин, когда два с половиной миллиона русских разлилось широко по миру, как-то забывались все прежние, глубокие проникновения русских в государственную жизнь множества стран.
Теперь мы опять видим не только в рассеянии сущих, но множество русских имен, навсегда связанных с честью и преуспеянием великих государств. Франция гордится Мечниковым, в Англии — сэр Виноградов, Ковалевская — в Швеции, Блаватская — в Индии, Ростовцев и Сикорский — в Америке. Барк является главою огромного финансового дела в Великобритании. В Парагвае войсками командует Беляев. Во Франции, в Югославии, в Китае, в Персии, в Сиаме, в Абиссинии — всюду можно найти на самых доверительно-ответственных местах русских деятелей.
Заглянем ли в списки профессоров европейских университетов, рассмотрим ли списки разнообразных деятелей инженерного дела, пройдем ли по банкам, фабрикам, оглянемся ли на ряды адвокатуры — всюду вы увидите русские имена. Среди ученых иностранных трудов в каталогах вы будете поражены количеством трудов русских. Только что пришлось видеть один каталог ученых изданий, в котором почти половина принадлежала русским трудам.
Уже приходилось писать о пантеоне русского искусства и науки за границей. Уже перечислялись великие имена Шаляпина, Станиславского, Стравинского, Прокофьева, Яковлева, Бенуа, Сомова и всех бесчисленных замечательных деятелей искусства и науки, широко разбросанных по всему миру. Есть какая-то благородная, самоотверженная щедрость в этом всемирном даянии. Говорим вовсе не из гордости, ибо знаем великие имена иностранные, внесшие каждый в своей родине незабываемые совершенствования.
Вовсе не хотим сказать, — вот, мол, какие мы, русские. Совсем другое хочется отметить как факт непреложный, исторический. В будущих летописях будет отмечено это русское всемирное даяние. Происходит оно, поистине, в планетарных пределах. Тут уже не может быть случайных мелких делений. В таких размерах отпадают всякие политические и социальные соображения. Вырастает соображение творческого блага, в котором каждый может и должен приобщиться в качестве неустанного трудника.
Когда нам приходилось рассказывать иностранцам житие Преподобного Святого Сергия Радонежского, очень часто приходилось слышать в ответ: "Теперь понимаем, откуда у вас, русских, стремление даяния и труда". Конечно, такая жизнь, которую заповедал нам Сам Преподобный, Водитель, Воевода русский, Святой Сергий, всегда напомнит как от малого, самодельного сруба произрастали светлые Лавры просвещения.
Не в гордыне произносим священное Имя Строителя Лавр просвещения. Это опять-таки неотъемлемый исторический факт. Можно его толковать разными словами, но основной, высокий смысл этого светлого служения во благо человечества остается нашею богоданною собственностью. Знаем и многих других великих, светлых строителей в разных странах. Среди прекраснозвучных имен мы лишь поминаем то, что в своей несменной строительности, в своем подвиге неустанном сейчас так зовет сердце человеческое.
Без гордыни, без хвастовства поминаем о том, сколько русских людей находится на доверительно-ответственных местах в различных государствах. Не будет гордостью упомянуть о том доверии, которое вызвали к себе многие русские деятели во всем мире. Вызвать доверие совсем не так просто. Ведь оно, как мы уже говорили, должно зазвучать в сердце со всею убедительностью. Если же в различных государствах оно, это доверие, прозвучало, значит, установилась еще одна ценность — общенародная, всемирная.
Когда-то будет написана справедливая, обоснованная история о том, как много в разное время Россия помогала различным народам, причем помощь эта не была своекорыстна, наоборот, очень часто страдающей являлась сама же Россия. Но помощь не должна взвешиваться. На каких таких весах полагать доброжелательство и самоотвержение? Но, во всяком случае, ценность такого доброжелательства не ржавеет, и в веках оно произрастает в доверие. Многие, многие народы видят в русском друга своего. И это обстоятельство сложилось не в каких-то хитроумностях, но во времени, в делах, в даяниях.
Великое благо, если мы можем вызывать улыбку доверия. В этих больших понятиях будет ли правильно название "в рассеянии сущие"? Какое такое рассеяние, когда от древних веков всюду можем увидеть прикасания наших предков к жизни многих народов. Те носители русских имен: и королева Анна, и Роксолана, и Юрий Андреевич, и Долгорукий — и все писанные и неписанные, знаемые и незнаемые, вовсе они не были в рассеянии, но очень сосредоточенно несли свое даяние дружелюбия народам.
И из них многим жилось трудно. Прочтите хотя бы повествование Никитина-Тверитянина. Эти трудности настолько общечеловечны, что в историческом процессе они стираются, но остаются незабываемые знаки дружелюбия, усовершенствования и благостного даяния.
Русский язык, как никогда, сейчас распространен. Как никогда, переводятся русские писатели, и в музеях утверждаются русские отделы. Какое же в этом рассеяние? Совсем не рассеяние, а совсем другое, гораздо более благозвучное и многозначительное. Если нам доверяют народы, поручая блюсти ответственные места, то и мы укрепляемся в доброжелательстве к народам. Из рассеяния вырастает строение. Пусть оно будет прекрасным.
15 Июня 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: "Старый Нарвский листок"*, 1 октября 1935 г.
С небольшими изменениями этот очерк включен в книгу "Нерушимое" под названием "По лицу Земли".
У подножия соседних холмов видны развалины брошенного аила. Говорят, что это жилье было брошено по причине пыли и ветров в том месте. По развалинам видно, что аил строился довольно тщательно — есть остатки развалившихся глинобитных изгородей, такие же сараи и развалины дома. Естественно, является вопрос, был ли этот аил поставлен неразумно, не принимая во внимание условия этого места, или же само место переменилось в течение лет.
Также невдалеке от этого аила было озерко, сейчас исчезающее, а на холмах были вязовые поросли, теперь уничтоженные. Весьма возможно, что от жестоких небрежностей могли измениться сами условия места.
Вчера читаем в "Норс Чайна Стар" знаменательную статью под заглавием "Песчаные бури приканчивают эру пионеров в Соединенных Штатах". В статье приводятся слова заведующего оросительным отделом департамента внутренних дел. Он указывает на умножающиеся песчаные бури и засухи, препятствующие делу земледелия. При этом замечается, что если в ближайшем же будущем не будут приняты меры для закрепления почвы растительностью, надвигающееся бедствие приблизится с необычайной быстротой.
Поистине, меры, принимаемые Президентом Рузвельтом и министром земледелия Уоллесом, неотложны и своевременны. За время одного поколения уже можно убеждаться, как меняются климатические и прочие условия местности. Даже немногие годы жестокого небрежения уже отзовутся труднопоправимо. Потому-то всякие насаждения так неотложно нужны.
Также еще вчера, когда брались образцы почв, думалось: конечно, почвы должны быть исследованы и сопоставлены. Не только почва, но даже виды насекомых могут способствовать и своеобразному размножению и питанию растительности. Но поверх всего все-таки будут полезны семена тех злаков, которые в течение столетий противостояли суровым условиям.
Несомненно, что условия Монголии на границе степи и барханной пустыни могут давать множество поучительных примеров. Когда из Гоби, из далекого Такла-Макана приносятся вихрями клубы песка и пыли, иногда можно опасаться, что местная, вообще поздно появляющаяся растительность не выдержит; но любопытно наблюдать, как, несмотря на всякие затруднения, трава все же начинает пробиваться. Можно наблюдать, что кажущиеся бедными травы очень питательны и жадно поедаются скотом. И скот на глазах оправляется.
Не так много разновидностей этих сухостойких трав и кустарников. Очевидно, в веках произошел отбор. В то время, как в соседней Маньчжурии, где условия немногим сравнительно отличаются, имеется более восьмисот видов растений, тогда как в барханной Монголии, по-видимому, их не более трехсот. Но не в том дело. Важно иметь перед собою хотя бы и немногочисленные, но устойчивые и питательные злаки. Они вполне выполняют обе необходимые задачи — и закрепляют почву и пригодны для питания скота.
Неожиданная разнородность растительности в Маньчжурии вызвала старую легенду. "При сотворении мира все страны получили свою растительность и животный мир, но Маньчжурия почему-то была забыта. Тогда ангел воззвал к Богу об этой забытой стране. А Господь ответил: "Посмотри, что у тебя осталось в мешке и вытряхни все остатки". Оттого-то так в Маньчжурии неожиданно разнообразны растительность и животный мир. Странно сочетались образцы и жаркого и северного климата".
Эту легенду рассказывал мне генерал Хорват, много потрудившийся над всякими землеустройствами и в Маньчжурии, и ранее того в Закаспийском крае. Даже среди пустыннейших насаждений генерал Хорват вынес много оптимистических заключений. При проведении железных дорог в Туркестане была спешная необходимость укрепить движущиеся барханы, и в несколько лет эта задача была успешно выполнена. Кроме трав и кустарников, помогали насаждения вяза-карагача, тополя и некоторых пород ивы.
Конечно, местности Маньчжурии, более богатые растительностью, менее подходят для наблюдения, нежели барханные степи Монголии. Если уж противопоставлять нечто неслыханным песчаным бурям и торнадо, то нужно брать нечто самое испытанное, простейшее и полезнейшее. И в самой Монголии уже начинают думать об образцовых хозяйствах, о насаждениях и об улучшении скота.
Из недавних постановлений монгольского правительства можно видеть, что следующие нововведения для устройства страны признаны неотложными: I. Местный автономный институт должен быть учрежден для образования служебных лиц Монголии. II. Монгольские войска должны быть коренным образом преобразованы. III. Госпитали и другие санитарные учреждения должны быть устроены во Внутренней Монголии для лечения больных и для предотвращения чумы. IV. Основы движения Новой Жизни, установленные маршалом Чан-Кай-ши, должны быть приняты во Внутренней Монголии, и новые показательные деревни должны быть учреждены. V. Культурные учреждения должны быть учреждены для улучшения образования монголов. VI. Нормальные школы должны быть повсюду открыты для образования учителей Монголии. VII. Производительные, промышленные и кредитные кооперативы должны быть установлены, чтобы развивать природные богатства страны, способствовать торговле и снабжать посредством займов средствами монгольских промышленников. VIII. Должно озаботиться построением путей сообщения во всей Внутренней Монголии. IX. Специальное бюро должно быть устроено для проведения телефона и телеграфа, и почтовых учреждений во всех сеймах и знаменах Внутренней Монголии.
Все перечисленное является высокополезными насаждениями, которые, естественно, вызывают сочувствие всех мыслящих о Культуре. Итак, мы видим в различных странах, наряду со смятениями дня сегодняшнего, истинную заботу о будущем. Являются как бы два вида работы. Одна, чтобы утихомирить напряжение и смущение дня сегодняшнего, а другая — в благородных устремлениях — построения будущего. Эта вторая работа должна наполнять каждого Культурного работника радостью. Правда, мы не увидим сегодня следствий этой благородной работы. Только завтра, когда блеснет это светлое завтра, мы увидим и зазеленевшие барханы, и повсеместные школы, и образцовые фермы. Но для того, чтобы их увидеть завтра, нужно сегодня же о них подумать и помочь им.
В одной из моих прошлых книг я упоминал легенду, слышанную в одной части Монголии. "Некогда повернулся подземный огненный змей, и раскололась земля, и разъединились родичи. И теперь ждут братья, когда железные птицы принесут им весть о дальних сородичах". Так тоскует и стремится в будущее душа народов. Она хочет лучшей жизни. Мысль о будущем уже есть наполнение пространств, уже есть приближение к светлому часу народного устремления и просвещения.
Один из самых полезнейших злаков — трава благая.
16 Июня 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: Н. K. Рерих. "Человек и природа". М.: МЦР, 1994.
Из нашей семейной хроники вспоминаются два эпизода, имеющие общее значение. Около нашего имения лет 55 тому назад перед великим постом сгорела церковь. Такое несчастье угрожало всей округе встретить без храма и Страстную неделю и светлый Христов Праздник. Чтобы не оставить местных жителей без этой духовной радости, отец мой широко пришел на помощь: пожертвовал одно из строений поместья с окружающею землею, и в течение шести недель усиленными трудами строение было преображено в храм. Засияла колокольня, поспел иконостас, и в Вербное воскресенье было поднятие креста и освящение храма.
Казалось бы, что могло быть плохого в этом благожелательном поступке? Но синодский строитель посмотрел на дело совершенно иначе, ибо постройка была произведена в спешности без него. Итак, вместо хорошего храмостроительного конца произошла длительная, совершенно неуместная переписка. Правда, моему отцу намекали, что если бы ко всем пожертвованным суммам присоединить еще некую сумму, то вместо неприятности последовала бы высокая благодарность. Но отец мой неких дополнительных сумм не любил и во всем предпочитал путь прямой и правдивый. К тому же искренняя радость всего местного населения, конечно, была гораздо сердечнее, нежели официальная благодарность.
Другой эпизод относится ко времени Петра Великого. Прапрадед, бывший комендантом крепости, отказался уничтожить пригородную церковь, из-за которой шло наступление. Из-за этого обстоятельства, происшедшего по его глубокой религиозности, он имел многие служебные неприятности. Этот эпизод использован в одном из произведений русской литературы.
Очевидно по семейным традициям пришлось и мне неоднократно иметь неприятности по делу храмостроения и охранения древностей. Уже не говоря об эпизоде некоей часовни, я вспоминаю препирательства с одним инженером при построении церкви в Скерневицах — Государевом имении. Началось дело с того, что инженер хотел исправить проектированные мною своды полуциркульными обычными сухариками. Мною были приведены примеры и византийских храмов, и Спаса Нередицы, и Мирожского монастыря, но инженерное соображение утверждало, что эти строения непрочны.
На это мне пришлось возразить, что если такие постройки дошли до нас от 12-го, от 10-го и более ранних веков, то нелепо заподозривать их в непрочности. Можно лишь пожелать, чтобы наши современные строения устояли хотя бы половинное, сравнительно, время. Впрочем, в данном случае говорило не столько архитектурное соображение, сколько ведомственная зависть, что постройка прошла вне этого департамента.
Также нельзя не вспомнить нелепые неприятности, возникшие при исследовании и раскопках в Новгородском Кремле. В этом случае пришлось столкнуться уже с целым рядом враждебных обстоятельств. Некое учреждение негодовало, что эти раскопки все же состоялись, хотя кто-то настаивал, что Кремль давным-давно уже исследован. Кроме того, возникли в части городского управления сомнения в том, не потеряют ли новгородские стены от того, что около них будут выкошены сорные травы.
Уже после раскопки, которая, как известно, дала поучительные результаты и еще раз подтвердила, что Кремль не был исследован, приключилось совершенно курьезное обстоятельство. Многосаженный разрез Кремля дал замечательную картину наслоений целого ряда городов, начиная от Североваряжского поселения и до строений 18-го века. Явилась мысль, что было бы необходимо сохранить эту десятивековую неповторяемую картину в назидание народа. Сделать это было совсем нетрудно, ибо почти в центре Кремля земля была занята в то время огородами, сданными в аренду по весьма малой цене. Деньги на это уже имелись, но губернатор не разрешил. Когда же мы, изумленные таким запретом, пытались узнать причину, то нам было сказано, что это вещь опасная, ибо свиньи, ходящие по огородам, могут упасть туда. Помню, как сокрушенно мы перешептывались тогда: почему же свиньи, а не дети. Но тем не менее по причине свиней произошло свинство, и уже готовую, очищенную, дающую полное наглядное показание построения городов траншею пришлось засыпать.
Итак, даже свиньи помешали успеху археологического исследования. Право, незачем идти так далеко, чтобы поминать Льва Исавра и прочих иконоборцев. Гораздо ближе можно вспомнить, как чуть было не был продан Ростовский Кремль. Не раз мне приходилось упоминать в статьях и докладах факты действительности, которые не скроешь, но за которые многим придется краснеть.
Очевидно при каждом построении должны возникать какие-то темные трудности. Какое-то зло должно вопить против всего созидательного, должно измышлять всякие нелепости, лишь бы что-то хотя задержать, если не совсем искоренить. При этом бросается в глаза, насколько часто лица официального положения бывают вовлекаемы в сотрудничество со злоумышленниками.
Когда-то существовал обычай при построении города закапывать человеческую жертву под фундамент. Этот языческий обычай иногда претворяется в какие-то странные, но подобные же по смыслу факты и до современности. Так бывало, как будто так и бывает, но пусть оно не будет впредь, когда потребуется так много строения. Вспомнив об исторических фактах, пусть постыдятся люди сопрягать с чем-то хорошим, созидательным непременно какие-то злые умышления.
Строение прочно на камне правды, и зыбко оно на песке неверия и злобы. Строить все-таки придется, и потому пусть в основе строения вместо бывших человеческих жертв закладывается светлая радость.
19 Июня 1935 г.
Цаган Куре
Архив Музея Николая Рериха, Нью-Йорк, США.
Публикуется по изданию: Н. К. Рерих "Берегите старину". М.: МЦР, 1993.
"Никогда не быть пьяным, — не произносить лжи, никогда не делать того, что может повредить другому. Всегда быть красиво и чисто одетым. Бриться каждое утро. Никогда не вовлекаться в непорядочное соискательство с другими. Никогда не обсчитывать. Никогда не входить в соглашение с торговцами для совместного обмана. Никогда не принимать вознаграждения за что-либо купленное. Никогда не делать того, что могло бы повредить чести и достоинству Турции".
Такого сорта документ должен подписать каждый гид в Турции. Он не только должен его подписать, но по своим нравственным качествам он должен его проявить во всей своей жизни, во всех своих действиях. Итак, наконец мы узнали, где живут идеальные люди. Поистине, человек, умеющий выполнить эти десять заповедей должен быть не гидом, но, по крайней мере, членом парламента или министром.
Ведь было бы уродливо, если скромные гиды будут обладать доблестью и совершенствами такими, которыми не всегда располагают даже высшие чины правления. Не хочу этим обидеть Турцию, там мне быть не пришлось. Но и во многих других странах эти непременные качества скромного гида могут быть истинным украшением любого гражданина.
Не подумайте, что я так или иначе осуждаю вышесказанный документ. Наоборот, та страна, в которой взыскательный документ может народиться, заслуживает и одобрения и симпатии. Даже с точки зрения охранения Культурных ценностей, приведенный документ будет необыкновенно примечательным. Как ни странно, но именно в руках гидов так часто находится судьба Культурных ценностей. Они же являются произносителями репутаций.
Если вспомнить разные изречения гидов, а также всякие определения путеводителей и всяких туристических брошюр, то можно убедиться, сколь много зависит от них репутация исторических памятников, если не целых стран. Еще недавно пришлось читать, что в одном государстве были изъяты из продажи вновь изданные атласы, в которых были сохранены какие-то старые границы, чем могло нарушаться достоинство страны.
Также помню, как из одного удаленного телеграфного отделения мы хотели спешно перевести сумму денег в Ревель и не могли это сделать, ибо телеграфист уверял, что Ревель находится в России, а об Эстонии он вообще не знал. Также помню, как некий гид, показывая в музее старинное еврейско-испанское кресло, уверял, что на этом кресле Моисей получал заповеди на горе Синае. Не будем приводить множество анекдотов из жизни гидов-путеводителей. Остается совершенно несомненным, что действительно не только историческая правда, но и множество репутаций остается в руках этих путеводителей.
Между тем во многих странах утверждаются целые министерства туризма, который непременно связан с существованием гидов и путеводителей. Допустим, что издание путеводителей будет контролировано компетентными учеными. Но в таком случае и гиды должны проходить известный экзамен в пределах тех исторических памятников, о которых они имеют необходимость разъяснять.
Итак, к десяти, хотя и строгим, но справедливым заповедям о гидах придется прибавить еще одну, а именно, чтобы они знали тот предмет, о котором они говорят. Конечно, если к строгим требованиям десяти заповедей добавить еще и солидное, обоснованное знание, то гиды, вероятно, сделаются самыми почитаемыми людьми в государствах. В конце концов, это будет недалеко от истины. Тот, кто имеет право встретить иностранца и справедливо рассказать ему о Культурных ценностях в своей стране, тот уже будет нужнейшим и почтеннейшим гражданином.
Тем более будет заслуживать почтения человек, знающий истинные ценности своей родины, что многие бытовые старожилы даже не всегда знают достопримечательности их родного города. Сколько раз приходилось встречаться с людьми, имеющими служебное положение, но которые совершенно не интересовались не только замечательными памятниками в пределах своего государства, но даже толком не знали о своем родном городе. Если же вы спрашивали их об этом, они отмахивались, отсылая вас или к местному архивариусу или в общество местных ревнителей, адрес которого тоже нередко им вообще был неизвестен. Эти же местные общества не только трудно бывает найти, но не менее трудно бывает узнать о присутственных в них часах.
Опять-таки мы не хотим осуждать, зная очень многие условия быта и предрассудки, окружающие этих преданных делу Культуры людей. Ведь и до сих пор так часто им приходится быть истинными подвижниками и подвергаться всевозможным насмешкам и поношениям. Каждый городской техник уже будет считать их какими-то паразитами и, в лучшем случае, ненужными архивными номерами. Найдутся и такие, которые будут гордиться тем, что они ничего об истории и обо всех общественных памятниках Культуры не знают. Ведь уже много раз замечено, что все гуманитарное кем-то оставляется на последнем месте.
Конечно, это все происходит, попросту говоря, от незнания, но утешительного в таком заключении ничего нет. Лишь за последнее время люди вылезли за пределы домов своих и приучаются путешествовать. Бельгийский король к этому замечает справедливо: "Народы не могут жить здоровою жизнью, если они запрут все двери и окна. Как будто маленький, свежий воздух начинает ощущаться в мире".
Каждый врач расскажет о вреде закупоренных дверей и окон. Потому так уместно сравнение, приведенное бельгийским королем. К этому открытию дверей и окон нужно суметь приготовиться. В этих приготовлениях вопрос, с которого мы начали, т. е. вопрос о гидах, явится очень существенным. Министерства туризма находятся в одном закрытом помещении, но гиды распространены по всему лику государства. Они расскажут не только о памятниках старины, но невольно попутно коснутся и современного творчества. И в том и в другом вопросе они не должны, хотя бы невольно, распространять ложные, вредящие соображения.
Все это так понятно и в то же время так неотложно и нужно.
Некий гид рассказывал приезжему иностранцу о том, что какое-то здание строилось несколько столетий. На это иностранец заметил, что в их стране потребовалось бы на это сейчас не более одного года. Гид обиделся за свой родной памятник. На другой день, когда они продолжали осмотр города, иностранец спросил о каком-то выдающемся здании, а гид, пожав плечами, ответил: "Не знаю, вчера его еще здесь не было".
22 Июня 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Журнал "Ди Гейстиге Видергебурт" в январе текущего года сообщает:
"Поступают сведения о странных небесных знаках, сообщаемые в ежедневных газетах. "Касселер Пост" пишет о явлении Христа на небе, происшедшем в Норвегии, в следующих словах:
"Странный феномен наблюдался в маленьком городе Гримштаде, на южном берегу Норвегии. Маленькое облачко, похожее на белую летательную машину, появилось на безоблачном синем небе при полном солнечном сиянии. От этого облака отделилось другое, разрослось и образовалось в светоносную фигуру Христа, обращенную к городу и благословляющую руками. Явление продолжалось около пятнадцати минут и затем медленно преобразилось в форму Святой Чаши. Это произвело глубочайшее впечатление на сотни народа, собравшегося наблюдать его".
"Сообщение упоминает, что не может быть никакого сомнения относительно явления в небе, ибо весь народ целого города видел его. Также сообщается, что норвежские ученые пытались объяснить сияющее облако как световой феномен, образованный преломлением солнечного света на большой высоте в микроскопических кристаллах льда. Видение же Христовой фигуры, однако, они объясняли как случайное".
Другое феноменальное явление, также сияющей фигуры в небе, было сообщено в "Нойе Фрейе Прессе" в 1934 году, в ноябре, которое гласит:
"Необыкновенно странный световой феномен наблюдался подавленной и испуганной толпою народа в маленькой греко-македонской деревне Ориссари. Сообщение об этом феномене, который появляется к вечеру, несколько разнится. Священник из Ориссари утверждает, что он из окна своего дома видел гигантскую фигуру голубого света — как бы могучий воин в полном вооружении, в шлеме и с мечом, подымающийся над горизонтом. Она оставалась несколько минут и затем мгновенно исчезала, не оставляя по себе ни малейшего следа. Поселяне, которые наблюдали это, замечали, что как бы все небо затем было покрыто языками голубого пламени, и многие из них верят, что это был дух Александра Великого, который появился, чтобы предупредить население в Греции о катастрофе".
"Этот феномен возбудил интерес ученых и газетных сотрудников, отправившихся в Ориссари исследовать его. Первоначально они полагали, что это массовое самовнушение, пока один оператор греческой кинематографической ассоциации не получил отображения на фильме. Президент общества психических исследований в Афинах опубликовал сообщение, утверждая, что на этой фильме гигантская фигура вполне видна, она быстро потухает, после чего все небо наполняется огнем и видно, как сияющая фигура затем исчезает".
"В этом случае пытались объяснить феномен естественным путем, т. е., что испарения от болот, окружающих деревню Ориссари, могли произвести такой странный феномен. Вопрос появления фигуры, конечно, не принимался во внимание и не был никоим способом разрешен".
Любопытно сравнить эти последние сообщения также со сравнительно недавними вестями из Италии, Англии, а также из нескольких мест Азии. В одном месте толпа народа видела женскую фигуру, и затем небо как бы покрывалось языками пламени. В другом множество народа неоднократно замечало огненный крест, в третьем видели огненного Ангела, стоящего на столбах света, затем видели огненного всадника, видели чашу — и все это на сравнительно недалеком промежутке времени.
Если кто захочет объяснить все эти видения лишь самовнушением толпы, массовым гипнозом, то и такое явление заслуживает глубочайшего внимания, ибо массовый гипноз вовсе не так часто проявляется. Он был известен при некоторых напряженных эпохах человечества и не может быть рассматриваем как нечто, не заслуживающее внимания.
Если к этим помянутым видениям в небе добавить все многочисленные явления почитаемых народом Святых — Святого Преподобного Сергия Радонежского, Святого Серафима Саровского, Святого Николая Мирликийского, о которых сообщают из самых различных мест, то и эти сведения также должны заслуживать глубокого внимания.
Все можно пытаться объяснить какими-то так называемыми "естественными путями". Но прислушиваясь внимательно к обстоятельствам этих сообщений, можно увидеть, что предлагаемые "естественные пути" очень несостоятельны. Преломление света или болотные пары, или какой дым, или пепел — все это еще не расскажет, почему целые массы народов, самых разнообразных в своей психологии, все же видят определенные фигуры и убеждают в них друг друга мгновенно, а кинематографическая фильма запечатлевает то же народное убеждение.
Также к "естественным путям" относится теория случайности. Во всех случаях лишь совпадение. Но тогда следует припомнить давнишний рассказ о том, как ученик на экзамене был спрошен, если он упадет с башни и останется жив, что это? Тот отвечал — случай. А если во второй раз? Ответ был — совпадение. А если в третий раз? — Тогда — привычка.
Вот в этих повторных, как бы в столпившихся народных видениях тоже является уже не случай, не совпадение, а уже привычка. Ведь происходящее сообщается от разных народов, с разных концов земли и связывается с определенными сроками, о которых знают решительно все народы. Так, 1936 год поминается под различными причинами в самых неожиданных странах. О нем скажут и в Японии, и в Америке, и в Монголии, и в Индии, и во Франции, и в Италии. Словом, если и эту дату, найденную совершенно различными путями, назвать массовым самовнушением, то ведь возникнет необыкновеннейший вопрос, каким путем и почему такое мировое самовнушение может быть возможно.
Стараемся быть беспристрастными. Не навязываем своего мнения. Нанизываем добросовестно лишь поступающие факты. Знаем, что эти сообщения доходят от людей, ничем между собою не связанных, от людей разного образования, разных взглядов и верований. Тем ценнее наблюдать сейчас происходящее. Ведь люди-то видят. Видевший не удовлетворится никакими объяснениями в том, что он не видел. Тот, кто видит, кто ощущает, кто сам слышит, тому никакие болотные испарения не будут убедительными. Когда же вы возьмете все образы, разными народами виденные, то разве не будет это огромным историческим моментом, который незрим лишь для слепых?
Ведь не то, чтобы кто-то от кого-то слышал, узнавал от недостоверного болтушки. Здесь вы имеете дело с целыми массами народными, которые видят и ощущают. В этих видениях заключен мировой момент огромной важности. Без всяких предрассудков и суеверий прислушаемся к этим сообщениям, за которые ручается множество народа. Как пытливые историки, соберем все эти факты воедино, чтобы еще более осветить великий мировой час, о котором могут не думать лишь умы незрелые. Прежде всего и во всем нужно знать. Современное мировое смущение имеет глубокие корни. Много зарослей прорастает, и в них не следует заблудиться. А для того, чтобы знать, нужно честно и внимательно прислушиваться прежде всего к гласу народа. А в данном случае мы имеем дело уже не с одним народом, а со многими народами, сейчас видевшими и ощущавшими.
23 Июня 1935 г.
Цаган Куре
Публикуется по изданию: "Оккультизм и йога", 1937 г., № 9.
Скала монастыря Шара Мурена вся усеяна синими знаками Знамени Мира. На черкесских клинках гурды тот же знак. От монастыря, от священных предметов и до боевого клинка везде тот же знак. На щитах крестоносцев можно его видеть и на тамге Тамерлана. На старинных английских монетах и на монгольских печатях — везде тот же знак.
Не значит ли эта повсеместность, что всюду о нем нужно вспомнить? Не значит ли, что поверх отдельно народных обозначений всюду живут объединительные и напоминательные знаки, лишь бы разглядеть их и запомнить твердо? Оба условия: разглядеть и запомнить — одинаково нужны. Как же запомнить то, что не удалось вообще разглядеть. Да и к чему разглядеть, если не удастся осознать и запомнить.
Сколько раз приходилось убеждаться в том, что люди могут глядеть, не видя. Одно дело просто поглядеть, но другое дело усмотреть. Говорится, что можно "дельно" увидеть или "красиво" увидеть. Это выражение определяет очень точно. Но чтобы увидеть, а не просто глядеть, как гусь на новые ворота, для того нужно изощрить глаз.
Опытные учителя не раз испытывают учащихся на всевозможных примерах внимательности. Среди этих примеров очень полезно разложить в поле зрения учащегося какие-либо символы, а затем, убрав их, спросить, видел ли он такие-то обозначения. К сожалению, очень часто придет ответ, что таковые никогда не встречались. Когда же будет доказано, что именно они только что лежали перед глазами, то произойдет и удивление, а иногда даже и нелепое негодование: "Вот, мол, как подвели". Но далеко не все пожалеют о том, что они-то и были виноваты в том, что не углядели бывшее на их глазах.
Когда люди молятся об открытии глаза, в этом заключается великая правда. Именно об открытии глаза нужно заботиться. Глаз открытый и непредубежденный увидит то, что глаз, скованный предрассудками, никогда не усмотрит. Любопытно наблюдать, что чисто психические условия так отражаются и на внешне физических восприятиях. "Особенно глух тот, кто не хочет слышать".
Если же и удастся усмотреть, то это еще половина дела. Лишь усмотренное нужно вместить, осознать и запомнить. Неразумные пытаются оправдать себя тем, что "всего не упомнишь", Однако они отлично упоминают время каждого принятия пищи. Однако они никогда не забудут тот срок, который им особенно нужен. Значит, в конце концов, не запоминается то, что считается этими людьми для себя ненужным, а это будет большим знаком самости.
Не всегда осознается, насколько следует упомнить не только свое, но и нужное человечеству. "С глаз долой, из сердца вон". Этой пословицей подчеркнуто то узко физическое состояние, когда сердечное осознание вообще не действует. Ведь не глазом, но именно сердцем знает человек о том, что человечество, ему близкое, везде. Сердце знает, что лишь в заботах и в любви этого везде живущего человечества деятель имеет право получить нечто и о себе.
В человечестве будет и его место. Отдавая заботу о человечестве, деятель не останется немощным. Наоборот, он почувствует в заботе о человечестве и заботу человечества. Забота везде, и любовь народится везде. И не приторная, слащавая любовишка, но любовь суровая, вдохновенная, героическая.
Среди прозорливой вдохновенности усмотрятся и всякие полезные знаки. Усмотрятся они везде. Там, где по темноте глаза не хватит, там подскажет сердце, ведь для сердца нужен Свет Незримый.
Давно сказано — "глазами сердца смотри". Не думай, что по твоему произмышлению где-то найдутся знаки, а где-то их не должно быть. В том-то и дело, что действительность всегда шире личного произмышления. Было бы неразумно по личному желанию создавать какие-то насильственные пределы. Как широко нужно открыть глаз и физический и сердечный, чтобы увидеть так, как оно есть на самом деле. И упомнить нужно так же честно, как было увидено и услышано. Как часто слышимое приукрашивается своими выдумками. Даже и повторить человек не сумеет произнесенное им однажды. Так же, как всегда, впервые произнесенное будет ближе к основе, нежели все позднейшее, испещренное вымыслом.
Всякая подлинность лишь докажет, сколько знаков существеннейших рассыпано везде. Только увидеть, только запомнить, только донести. Трудно донести струи благодати. Иногда они впитаются в сердце и тогда вернее всего сохранятся. Также для того, чтобы увидеть и запомнить, необходимо и доброжелательство неискривленное, без всяких самодельных оков. Ужасны построенные темницы, но еще ужаснее темницы домодельные. А между тем везде так много чудесного, так много прекрасного.
Лишь бы усмотреть и запомнить.
4 Июля 1935 г.
Наран Обо
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
"С глаз долой — из сердца вон". Правда, и такая пословица существует, но все же она относится лишь к определенному типу людей. Часто повторяя ее, люди добавят, что "он такой человек, у которого с глаз долой — из сердца вон"! Значит, такой образ действия по существу вовсе не признается высоким.
Действительно, бывают такие, которые и видят, и слышат, и руку прикладывают, и ощущают, и все же про них придется сказать: "С глаз долой — из сердца вон". В Заветах и в истории неоднократно можно видеть этот тип людей, о нем говорится, в лучшем случае, с сожалением или с неодобрением как о людях неутонченных и невозвышенных.
Но как сердечно, как особо горячо нужно оценивать тех, которые на дальних расстояниях действуют не внешним глазом, но видят глазами сердца и слышат правду ушами ясного сознания. Особенно поразительно бывает, когда люди, физически прикоснувшиеся, обнаруживают глубокое непонимание и остаются неисправимо отемненными, а в то же время издалека духовно устремленные выявляют истинное знание и способны судить со всею справедливостью.
Такие примеры, которых каждый может припомнить во многих случаях, лишь показывают поразительную разницу глаза земного и глаза сердечного, уха земного и уха внутреннего. Не только нужно признать этот факт, но следует научиться и оценивать людей по этим признакам. Это деление обращало на себя внимание от времен древнейших. Об этом же даны и евангельские, и многие другие притчи. Иногда высоким апостолом являлся тот, который не влагал персты в раны, а наоборот, исцеленные стремительно убегали и отнекивались. Эти примеры писаний, сказанные в разных веках, на языках всевозможных, часто не обращают на себя должного внимания. Люди повторяют их, но читают таким безразличным тоном, что ясно становится, насколько это поразительное явление о границах физического и духовного мира не обращает на себя должного внимания.
Почему же прилагавшие руку и ощущавшие так часто остаются на грубой физической коре? Не хватает ли им утонченности сознания или их несильный дух устрашается чем-то большим, от которого трусливому человеку лучше на всякий случай уклониться? Мало ли какая опасность может возникать около больших гор? Может быть, лучше оставаться на ровненькой лужайке с маленькими кустиками, за которыми разве муравей притаится. Думается, что страх перед всем большим является одной из опасных болезней человеческих. Если же людям удается, по их мнению, нечто настолько унизить, чтобы в их глазах оно перестало быть большим, то их отношения к этому обстоятельству меняются, и они становятся много милостивее.
Может быть, это будет явлением скрытой зависти, но также вероятно, что в таком безобразном проявлении будет выявление внутренней трусливости. Ведь трусливость испытывается очень своеобразно. Известно, как в природе своей боязливые люди иногда оказывали деяния отваги, сами того не понимая. Иногда для своей же безопасности трус бросался отважно вперед, а со стороны это невольно оценивалось как сознательный подвиг.
Сейчас мне именно хочется написать Вам о том, насколько нужно ценить тех, которые на далеких расстояниях, физически не прикасаясь, полны правильных оценок, восприняв их лишь в духе. Там, где проявится такое духовное возвышение, там можно ожидать и дальнейших достижений. Всякое же смущение, сомнение и отклонение несет за собою, поистине, ужасное последствие. Появляется своеобразная анемия мозга. Человек не только теряет границы справедливости и несправедливости, но и вообще не различает недопустимого. Неудивительно, что в таком состоянии человек может дойти и до разного рода предательства.
Тем пристальнее надо научиться различать тех людей, которые могут и на далеких расстояниях судить справедливо и понимать истинное положение вещей. Надо научиться оценить таких людей и на таких же далеких расстояниях полюбить их всем сердцем, признав в них верных сотрудников. Ведь для них расстояние не существовало. Они естественно разрешили задачу передачи мысли, преобороли все препятствия дальних расстояний и овладевают настоящим языком сердца. Язык сердца! Как многим этот язык кажется нелепою отвлеченностью, но для также многих он является высокою реальностью. Не придет этот язык без помышления о внутренних восприятиях. Именно в искусстве мышления и в доброжелательстве обостряется сердечное чувствознание.
Много говорилось о том, что чувствознание должно быть воспитываемо. Именно так. Его нельзя заспать, или запить, или закурить. Оно должно во всех обстоятельствах жизни гореть ярко, благородно, во всей готовности геройства и преуспеяния. Разве геройство отвлеченно? Разве отвлеченно преуспеяние? Разве отвлеченно восхождение? Ведь все это акты каждодневности. Для них не нужно непременно исключительных бедственных знаков. Герой — всегда герой. Безбоязненно восходящий — всегда и во всем восходит. Герои не только по праздникам, когда им настойчиво твердят о высоких истинах. Герой и днем и ночью. Преуспевающий в сердце своем преуспевает всемерно и ежечасно. Для них нет будней, для них нет рутины, как ее часто понимают. Они всегда движутся и всегда восходят. Не стесняясь дальними расстояниями, они утверждают друг друга. В этих благих и мужественных взаимоутверждениях укрепляется великая мощь.
Можно собеседовать физическими словами, а можно беседовать и в духе. И какими же мерами времени обусловлена быстрота мыслей. Не в спешности физических преодолений стираются расстояния, они преодолеваются в духе. Такие духовные общения не отвлеченны. Они также являются великою реальностью. Там же, где нет расстояний духовно, там и физически они перестанут чувствоваться, и люди приблизятся друг к другу и сердечно.
Сердцем преодолеваются расстояния.
11 Июля 1935 г.
Наран Обо
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Бывают и такие самомнители, которым кажется, что сейчас вообще не может быть таких разрушений, как бывали в прошлом. Для них прошлое есть кладезь всяких дикостей, а сейчас все это будто бы уже миновало. Между тем, если напомнить им развалины Ипрского собора или свести их в Овьедо, или показать порезы "Анжелюса" в Лувре, они, может быть, подумали бы несколько иначе.
Можно бы свести их и в любые развалины старых среднеазиатских городов, чтобы они удостоверились, в какие мельчайшие обломки и осколки превращались когда-то стройно возведенные стогны* городов. Опять мы побывали в развалинах древнего города, теперь носящих название "Много Храмов". На обширном пространстве, окруженном останками стен и целыми курганами, в разбросанных осколках рассыпаны разновременные здания.
Можно видеть, как древние несторианские гробницы были употреблены в более позднем строении. Странно видеть, как огромная мраморная черепаха минских времен, служившая подножием колонны, осталась одиноко на пустыре. Вероятно, неоднократно пользовались прекрасно обожженными древними кирпичами для каких-то позднейших поделок. Говорят, из камней этих развалин выстроена и ставка местного князя. Говорят о нахождении каких-то золотых изображений. На наш вопрос, не буддийские ли отвечают, что нет, какие-то другие. Кто знает, может быть, несторианские.
На обширном пологом холме разбросаны неисчислимые черепки посуды. Точно бы весь холм состоит из нажитых слоев, насыщенных всевозможными обломками фарфора и керамики. Рассматривая эти осколки, многие мысли приходят в голову. В каждом из этих осколков звучит вопль какой-то хозяйки, на глазах которой разбивалось ее достояние. Хозяйки этих осколков будут принадлежать разным векам, от 12-го и даже до 18-го. Спрашивается, какие же наслоения жизни, какие же повторные разрушения происходили, чтобы собрать в одно место эти бесчисленные свидетельства погубленного домашнего обихода?
Среди древнейших более примитивных гончарных поделок можно усмотреть почти неолитические орнаменты — веревочные и ногтяные. Рядом с ними будут лежать черепки прекрасного фарфора хороших китайских периодов. Прочность этого фарфора такова, что с трудом можно разбить некоторые из этих черепков. Сколько же потрудились чьи-то человеческие руки, чтобы расколотить вдребезги целые сосуды, горшки, чашки всех размеров и форм.
Думалось: один этот холм представлял бы из себя огромнейшую ценность, если бы чья-то давно умершая злая воля не уничтожила все эти человеческие творения. Ведь среди них можете видеть черепки прекрасной китайской поделки, которая так высоко ценится. Для керамического музея или мастерской даже в этих мельчайших осколках образцы техники нескольких веков могли бы быть отличным показателем материала. Неразрешимо такое ближайшее соседство разновековых остатков. Значит, на этих местах произошло далеко не одно свирепое разрушение.
Самомнители, о которых выше помянуто, сидя в своих кабинетах, наверное, никогда не видали старинных развалин во всей их неприкрытости. Отурищенные (от слова "туристы") башни рейнских и тирольских замков, с их биргаллями, не дадут того впечатления, как развалины в пустынных просторах, полные обломков и осколков, точно бы вражеская рука еще вчера яростно бушевала среди них. Такие вещественные кладбища являются лучшими свидетельствами о том, какова бывает ярость человеческая. Кто же решится утверждать, что ярость 13-го века будет более сильной, нежели ярость, современная нам? Ярость есть ярость. Предательство есть предательство. Гнев есть гнев — вне веков и народов. Зато и милосердие и неудержное созидательство — тоже вне веков.
Говорить о пользе путешествий, казалось бы, уже труизм. Но так многие свидетельства времен не будут запечатлены ни в книгах, ни даже в отобранных музеях; лишь на месте, среди всех естественных условий можете воспринять с особою убедительностью части истины. Так же точно люди разных национальностей производят совершенно различное впечатление у себя ли на родине или в чуждых условиях. В настоящее время уже заботятся взаимоознакомляться с народными песнями, музыкой и всеми проявлениями творчества. Это необходимо. И можно всячески приветствовать дружеские взаимоознакомления. Но при этом не забудем, что песнь различно будет звучать в концертном ли зале чужой страны или среди гор и водопадов — мест ее родины. Может быть, сама природа аккомпанирует таким проявлениям творчества. Да и певцу, конечно, поется иначе в разных условиях. Потому, чем больше будет взаимоознакомлений в наиболее естественных условиях, тем впечатление будет действительнее и неизгладимее.
Один холм, полный разновековых останков, породит множество впечатлений и заключений. Какую бы вдохновенную лекцию ни иллюстрировать черепками сосудов, все же впечатление этих же самых осколков на том месте, где бушевала непростительная человеческая ярость, будет несравненно более сильным. А ведь нужно вызвать наиболее убедительные свидетельства, которые заставили бы человечество еще раз подумать о том, что ярость как таковая рано или поздно подлежит осуждению. Ведь ярость, заалевшая от стрел разрушительного гнева, все-таки останется недостойною человеческого совершенствования.
Те, которые пытались бы доказать, что насыщенность человеческой ярости уже изжита — лишь докажут свою неосведомленность. Газета, простой осведомительный каждодневный лист, докажет противное. Тьма по-прежнему велика, если только местами и временно она не сгустилась еще больше. Вопли мирных хозяев, лишавшихся своего достояния, звучат в каждом черепке сосуда. Может быть, этот сосуд был приобретен с большими трудностями. Может быть, он служил прямым украшением домашнего обихода. И вдруг совершенно зря он разбивается и оставляет в душе спасшихся домохозяек чувство, подобное лишению чего-то родственного. Если бы в доме каждой современной домохозяйки находился хотя бы один черепок от когда-то яростно губительно разрушенного сосуда, то, может быть, этот малейший осколок всегда напомнил бы о том, насколько должно быть хранимо творчество человеческое как вещественный знак Культуры.
Хотелось бы собрать возможно больше этих осколков и разослать их по миру всем добрым хозяйкам, чтобы они среди обихода жизни еще раз вспомнили о том, что должно быть охранено во всем добросердечии. Осколки горестных воплей еще живы в черепках прекрасно сделанной посуды. Если бы люди дослышали все горестные вопли прошлого, они бы тем ярче подумали о перестроении жизни в том виде, чтобы избежать воплей. Стон породился яростью. Ведь не стонать и вопить призвано человечество. Ему дано строить и радоваться, дано возвышаться вне горестных воплей. Потому, пусть же холмы горестных воплей через яркие воспоминания о прошлом превратятся в высоты радости для будущего.
15 Июля 1935 г.
Наран Обо
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Каждая черта в жизни человека требует особых и сознательных напряжений. Если рассмотреть какие-либо заблуждения или потерю правильного пути, то как ни странно, эти значительные обстоятельства обычно происходят у черты. Именно у этой грани жизни как бы опять вспоминается и напрягается все хорошее и дурное.
Казалось бы, человек, именно дойдя до черты, между периодами своей жизни, должен бы был оказываться более напряженным, справедливым и дальнозорким. Ведь даже для прыжка через ручей должна быть известная доля сообразительности и дальнозоркости. Так бывает у земных ручьев. Но перед потоками духовными очевидно в сознании человеческом применяются какие-то иные меры. Или сосредотачивается все хорошее, помогающее славно перейти предстоящую черту, или же человека обуревают восставшие дурные свойства, мешающие ему сделать этот заветный переход.
Особенно знаменательно видеть, как именно у черты, у этой долгожданной черты происходят или особо хорошие, или особо дурные напряжения. Точно бы из какого-то глубокого хранилища выявляются основные качества и свойства. Можно наблюдать, как иногда именно у этой заветной черты совершаются целые преступления, подлоги, восстания грубости и предательства. А ведь как ждалась эта черта! Сколько приготовлений именно для нее происходило! Как благословлялся именно путь к ней. С каким сердечным трепетом произносилось вызывание прекрасного будущего.
Разве не странно, что именно тогда, когда должно исполниться долгожданное и уже в сердце осознанное, именно тогда может появиться веяние темного крыла? Люди, конечно, знали о всех неминуемо вызываемых ими последствиях. Конечно, они слышали о неповторимости этой прекрасной черты перехода на следующую ступень бытия. Люди читали о том, какое горе происходило от неопознания благих намерений и приготовлений. И все же при всех этих знаниях нередко было допускаемо в такой неповторимо важный час гнусное предательство.
Разве не знали эти люди о том, что есть предательство? Разве сами они не ужасались всевозможным темным предателям? Разве не говорили они иногда с омерзением и удивлением о предателях как о величайших невеждах? Но вот когда пришло время им претворить эти наносные знания в действие, тогда они оказываются бессильными противостоять тьме хаоса. Особенно прискорбно наблюдать такие ныряния, когда они происходят у заветной черты, которая должна была преобразить всю их жизнь. Спрашивается, для чего же они так долго собирались, накопляли возможности, упражняли дух свой в добротворчестве, чтобы в тот час, когда приходит решающий момент, тогда-то и отступить позорно. Естественно, что переход каждой грани, будет ли она физической границей или духовным достижением, будет сопряжен с напряжением всех сил. Все природные качества и свойства особенно вспыхнут у самой черты. Все лучшее и все худшее, как бы оно ни было давно забыто, опять поднимется для того, чтобы быть преоборенным. И все лучшие качества духа засияют у черты победоносно, если они уже естественно прижились в сознании.
Вообще все происходящее у черты представляет из себя замечательнейший пример эволюции и инволюции духовной. Если слышим, что кто-то проявил или светлый подвиг или темное предательство, посмотрим же внимательно, не произошло ли это у знаменательной черты его бытия. Мало когда ошибемся в таком предположении, если то или иное действие было ярким. Сколько раз люди запоминали, что нет того тайного, которое не сделалось бы явным. Казалось бы, они могли усвоить, что ни тайны, ни одиночества не существует, но как только возродятся какие-то, уже давно скрытые низменные свойства — люди забывают о всем, что они непререкаемо уже познали. Нет более печального зрелища, как эти ныряния у черты. И вынырнуть у черты очень трудно. Именно там можно, если не навсегда, то на долгое время погрузиться в темные глуби. Спрашивается, зачем же допускают люди такие свои ныряния? Столько раз сами же они повторяют соображение о силах темных. Сами же они знают и приближение знаменательной черты. И вот когда это желанное обстоятельство явно приходит, они даже без противостояний готовы нырнуть.
Твердить об опасностях духовных инволюций не будет каким-то запугиванием. Действительно, разве можно считать запугиванием каждый дельный совет, даваемый идущему в горы. Если такому путнику скажут — не ложись на ночь под горою, с которой может свалиться камень, разве это запугивание? Или если скажут — бросаясь в поток, испытай прежде надежный брод, — разве это будет запугивание? Если скажут — не наедайся плотно перед восхождением на вершину, это тоже не будет запугивание, но будет лишь испытанным полезным советом.
Таким же испытанным советом будет и предостережение — не погружаться в плотный мир со всеми его призраками у черты. Будет добрым советом, если скажут, что память о черте сужденной должна быть самою светлою, в которой пусть выявится только лучшее качество духа. Часто говорилось о жителях у порога. Каждый порог представляет из себя уже определенную черту. Переступающий порог входит в новое помещение, несущее на себе иную атмосферу и приносящее с собою новые обстоятельства. Все добрые советы преуготовляют эти прохождения многих знаменательных черт в жизни. Потом когда-то человек оглянется на эти оставшиеся позади границы его совершенствований или падений. Каждое совершенствование принесет ему несказанную радость. И как горько будет для него осознать совершенно ненужное падение.
Много убийств происходит и без кинжала, и без физического яда. Много разрушений творится без вещественных ручных напряжений. Поистине, много дано человеку, лишь бы только он помнил о всех тех последствиях, которыми он владеет по предоставленной ему свободной воле. Деление жизни человеческой на периоды есть завершение испытаний, неизбежных и благословенных. Ведь только мерзкий трус пожелает, чтобы испытаний вообще не было и он не подлежал бы ответственности за свои поступки и мысли.
Бывают предательства, которые никаким сложным мышлением оправдать невозможно. Среди них особенно темны попытки предать своего же Учителя, наставника. Недаром в Индии так свято почитается взаимоотношение между Гуру и чела. Разве сознательный чела допустит какое-либо извращение указания своего Гуру? Разве он допустит какое-либо умаление и умолчание там, где могла бы быть сотворена светлая польза? Разве он покинет доверенную ему стражу? Разве он проспит посланную ему возможность? Какая радость в светлом неусыпном дозоре! Какая радость в постоянном познавании нового, в самых разнообразных формах!
У черты прежде всего упасет знание. Через это знание человек почувствует в сердце своем, какая бережность бывает нужна именно у черты. Не ради самости, но во имя соизмеримости он постарается пройти черту, как по струне бездну. Какое множество жизненных высоких заветов преподано. Ведь их читали или, вернее, могли читать. Неужели недочитали? Неужели поленились или впали в сонную одурь? Ведь этак у черты можно и ногу сломать, и мозг вывихнуть.
Пусть у черты не произойдет ничего постыдного и губительного. Ведь это черта. Та самая, долгожданная, заповеданная черта, к которой так устремлялись, которую очувствовали всем сердцем своим. Да будет благословенна черта великая, грань жизни!
17 Июля 1935г.
Наран Обо
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
В своей книге "Страх перед смертью в первобытной религии" Джордж Фрезер приводит мудрые слова племени омаха о смерти: "Никто не может избежать смерти, и никто не должен бояться смерти, раз она неизбежна". Также и древние Майи спокойно говорили: "Отдыхать иду". Если вспомним слова Сократа перед отходом его, перед выпитием чаши яда, или мысли Платона о смерти и даже Эпикура, уже не говоря о высоком отношении к этому акту в учениях Индии, мы увидим то же осмысленное, мудрое сознание о смерти как о перемене бытия. Увидим то же сознание о жизни вечной, которая так ясно заповедуется священными Заветами.
Между тем в смущенных умах Запада, в особенности в 18-м и 19-м веках, когда отрицание пролагало свой темный путь, мы видим какой-то животный ужас перед естественной сменой бытия. Еще недавно можно было читать о том, как интеллектуальная де Севинье выражалась: "Смерть до того страшна, что я скорее ненавижу жизнь больше потому, что она ведет к смерти, чем за тернии, которыми усеян путь в жизни". Идея смерти отравляла жизнь Альфонсу Доде, Золя, Гонкуру, Мопассану и другим, казалось бы, смелым и широким мыслителям.
В то же время среди людей, живущих в природе, часто даже слово "смерть" не употребляется вообще. Они скажут: "отошел" или "скончался", то есть скончался для этого выражения бытия. Люди, прикоснувшиеся к природе, прикоснувшиеся к основным учениям истины, люди, сделавшиеся естественными мыслителями, также естественно понимают значение смен бытия. Страх смерти, казалось бы, может происходить лишь у каких-то злодеев, омрачивших свое сознание преступлениями и умышленно несправедливыми поступками. Вполне понятно, что каждый предатель опасается такой разительной смены бытия. Конечно, внутри себя он вполне понимает, что он погрузится не в небытие, но в какое-то другое бытие. Если в теперешнем своем бытии он отяготил сердце свое множайшими темными намерениями или деяниями, то, конечно, он не знает, легко ли будет ему оказаться в каких-то незнакомых для него условиях. Человек, вчера натворивший недостойные дела, старается избежать за них ответственности. Такой ужас перед неизбежным переходом в неизвестный мир вполне понятен у людей, омрачивших свое земное существование гнусными делами, или вещественными или мысленными. Ведь не надо же опять повторять, что мысль будет даже много существеннее, нежели слово или мускульное движение.
Не покажется ли странным, что наряду с существами преступными, и некоторые, казалось бы, широкие мыслители тоже впадали в животный ужас перед сменою бытия. Хотелось бы знать, легко ли они сменяли и свои земные дома. Может быть, и на Земле некоторые из них были нелегки на передвижение. Известно, что некоторые люди уверяют, как они могут творить и мыслить лишь в своих насиженных домашних условиях. Каждое необычное окружение им уже мешает для выражений их творчества. Но ведь, казалось бы, именно разнообразие впечатлений, именно изживание непредвиденностей и опасностей должно обострять мышление, находчивость и смелость. По мужественности можете судить и многие другие качества человека. А ведь мужество испытуется не сидя за печкою, но там, где противопоставляется и борьба со стихиями, и с тьмою, и со всем невежеством.
Каждому приходилось видеть людей, которые за спокойною трапезою произносили самые смелые речи, но когда оказывались лицом к лицу с теми опасностями, о которых они только что громко говорили, они выказывали себя совершенно в ином освещении. Вероятно, если с этими людьми поговорить о смерти, то они скажут, зачем вообще говорить о таких ужасных предметах. Значит, они сомневаются в целесообразности мироздания со всеми поразительно вдохновляющими сменами бытия. Казалось бы, они достаточно слышали о том, что все находится в движении. Казалось бы, новейшие открытия достаточно доказывают наполненность пространств, и все же они будут ужасаться при таком значительном и торжественном переходе в новый для них мир. Они будут даже при маленьких земных переездах делать духовные завещания, не столько потому, чтобы они исключительно заботились о ком-то, но также и потому, что этот акт ими мыслится нераздельно со страхом смерти.
Люди не религиозные при мысли о смерти поспешают с совершением обрядов, когда же по их мнению опасность миновала, то они первые, может быть, расскажут кощунственный анекдот. В недавнем выпуске журнала "Двадцатый век" профессор А. Р. Вадья среди очень интересных суждений об идеях и реальностях двадцатого века говорит: "Мир теряет чувства религиозных ценностей. В своем восстании против окаменелых верований и бессмысленных обрядов он впадает в опасность выбросить ребенка из ванны вместе с водою. В своей подозрительности против религий он делается слепым к смыслу и значению Религии". Так правильно рассуждает профессор, много начитанный и бережно относящийся к высшим ценностям. Действительно, по ходячей поговорке, уже много детей было вылито вместе с ванной водою. А ведь среди этих опрометчивых выливаний человечество выбрасывало также именно то, что могло бы так укреплять его в творчестве и мысленном и вещественном.
Знающий о жизни вечной тем самым знает и свою радостную ответственность за каждое деяние и мысленное и мускульное. В молениях произносится это великое значение слова "жизнь вечная". Мыслящий при этом понимает, что жизнь всегда многообразна как в горизонтальном, так и в вертикальном значении. Даже по примитивным физическим законам он понимает, что каждоминутно все изменяется и никогда не придет в прежнее состояние. В этом движении заключена величайшая творческая щедрость. И как радостна и благостна обязанность посильно участвовать в этом всемерном творчестве!
Руссо замечает: "Тот, кто утверждает, что спокойно, без страха встречает смерть — просто лжец". Почему же большой писатель Руссо берет на себя ответить за все человечество, что оно должно бояться смерти? Конечно, этот акт выходит за пределы обыденности. Потому он должен быть встречаем в особом сердечном спокойствии. Это сознание, конечно, будет далеко от так называемого спокойствия перед принятием обыденной пищи или любым повседневным действием. Но именно в особом, вдохновенном спокойствии великой смены бытия будет настоящее великодушие, которое всегда сопряжено с мужеством.
Апостол сказал ясно и кратко: "Мы не умрем, но изменимся". Вот в четырех словах заключено свидетельство о жизни вечной. А припомните слова Бхагавад-Гиты о неделимости, неизменяемости, о вечности Сущего. Во всех веках, во всех концах мира торжественно подтверждена жизнь вечная. Значит, нужны были какие-то противоестественные, насильственные устрашения, чтобы привести человека в невежественное понимание акта смены бытия. В то же время начинают говорить о жизни на других планетах, о чем еще недавно даже значительные астрономы лишь пожимали плечами. Мы помним, как за эти утверждения Фламмарион был угрожаем лишением научности и переводом в разряд любителей. Но сейчас уже лучшие научные авторитеты относятся гораздо осторожнее к таким осознаниям жизни вечной.
Конечно, такое основное понятие может осознаваться лишь в утверждении. Каждое невежественное сомнение наносит этому ясному утверждению почти неизлечимые трещины. Печально видеть, если интеллигентные мыслители боятся смерти и тем самым заражают невежественные массы. Почему же им не проникнуться тем светлым знанием, которое слагало древнейшую мудрость, подтвержденную лучшими мыслителями всех веков. По лучшему и придете к лучшему.
20 Июля 1935 г.
Тимур Хада
Публикуется по изданию: "Оккультизм и йога", 1936 г., № 6.
Во всяких переименованиях можно читать историю цивилизаций. Когда-то назывались "бюргеры", то есть те, которые объединялись вокруг бурга — замка. Под защитою его стен и башен происходило нарастание понятия горожан. Горожане, граждане, так же точно связаны с каким-то городом, с местом укрепленным. Постепенно с изжитием феодальных основ изжилось и понятие бюргерства. Долгое время оно оставалось как чисто условное наименование, потерявшее свой внутренний, когда-то очень значительный смысл.
На смену изжитым понятиям и наименованиям вырастают многие новые. Подчас они как бы продолжают и развивают прежнее понятие, но иногда происшедшая изжитость выдвигает определение такое же внешне условное, как и последыши пережитков. Около понятия города в самое последнее время в разных странах употребляется слово "урбанизм". Что-то очень стертое есть в этом производстве от латинского "урбс". Город — латинский "урбс" является вообще неопределенным понятием. Сходбище людей образует такое населенное место, и вы не поймете, что это — будет ли такое место укрепленным торговым Культурным центром или вообще, главным образом, будет заключать всевозможный базар. Но в то же время что-то своеобразно-определительное будет и в слове "урбанизм".
Урбанизм чем-то характеризует те холодные городские нагромождения, которые сделали из этих миллионных людских сходбищ отравленно-нездоровые места. Даже в тех городах, где по счастливой случайности еще не произошли нагромождения — сейчас и там во имя какого-то странного модернизма пытаются нагромоздить. Можно назвать целый ряд городов, которые без всякой видимой потребности, убивая весь уже сложенный характер этого места, спешат обзавестись какими-то огромнейшими зданиями, точно бы в природе более не было места.
Появились какие-то художники "урбанисты", оказались техники "урбанисты". Во многих применениях понятие урбанизма, несколько подобно недавно выдуманной технократии, проявилось навязчиво. В этой нарочитой навязчивости всегда оказывается и нечто преднамеренное, какая-то преждевременная дряхлость. Ненадолго расцвела технократия. Не помогли бы ей и вороновские обезьяньи железы. Так же точно урбанизм в своем навязчивом самоутверждении как бы догадывается сам о своей недолговечности в том виде, как он сейчас понят.
Кто же может быть против городского строения? Много мыслей было посвящаемо разрешению городской проблемы. Города-сады уже не были бы урбанизмом, который точно бы хочет противопоставлять себя житью в природе. Никакое общество не может успешно разрешать свои жизненные задачи на основании обветшалых суеверий и окаменелых ужасов. Так же точно и в проблеме города невозможно мыслить только о стародавних вавилонских башнях. Этот библейский символ, казалось бы, достаточно подчеркнул пределы однообразного мышления. Всякая обветшалость, и материальная, и духовная, одинаково непригодна.
Вместо вавилонских башен-нагромождений человечество опять начинает вспоминать о возвращении в природу. Еще недавно легкомысленные меры отрывали земледельцев от их полей и сгоняли голодающие толпы в города на безработицу. Сейчас уже понят ужас этих чрезмерных людских скопищ, кончающих в человеконенавистничестве. Опять встали мысли о природе, о возвращении к естественному труду, который при современных открытиях может быть преображен в полную и духовную и материальную жизнь.
Всюду появляются отдельные личности и семьи, и целые людские группы, которые мечтают о жизни в природе. Мыслятся в малых и больших размерах всевозможные кооперативы, которые позволили бы в разнообразном труде получить естественную и заполненную осмысленной работой жизнь. Можно только радоваться, если последние современные открытия и социальные подвижки могут приводить к мыслям о природе, о естественном совершенствовании в различных применениях труда.
Утеря городских символов и дохождение до холодно-условного урбанизма как бы является преддверием новых жизненных трудовых построений. Опять дух человеческий должен устремиться в природу, среди которой так много свободного места и неиспользованных возможностей. К тем же мыслям о природе и ко всевозможному оздоровлению относятся и задания о процветении пустынь. Пусть разумными неотложными мерами и эти запущенные людскою небрежностью пространства сделаются вновь плодоносными и полезными для заселения.
Много мыслей высказывается о лучших методах земледелия, лесоводства и прочих условий, связанных с негородскою жизнью. Недавно В. Н. Мехта в индусском журнале справедливо замечал о восстановлении сельской жизни. Он говорит: "...Многие врачи за работою об излечении болезни, приключившейся сельскому жителю. Они нашли, что он задолжал, и задолженность заставляет его находиться как бы в госпитале. Но такое бесконечное задержание в больнице не может быть признано как лекарство в практическом обиходе, и поэтому много рецептов наполняют пространство, как бы скорее освободить такого пациента из госпиталя и доставить ему сносный период для выздоравливания".
Далее автор приходит к заключению: "Не следует с ложки кормить сельского жителя. Пусть ему будет дан внутренний импульс, чтобы оправиться. Не урбанируйте его. Ведь тогда ему предстоит судьба, которую французы прекрасно определяют словом "дерасинэ" — оторванный, без корней — зрелище, достойное сожаления и требующее особых соображений от каждого реформатора. Можно заметить два потока, устремленных от того же водоема, которые в конце концов должны сойтись в счастливой Санге. Эти струи должны удобрить почву, через которую они проходят в устремлении принести деревне обновление. Пусть в них не будет ошибки. Селянин должен быть перестроен так, чтобы кубически он мог бы умножить экономическую свою высоту и свой духовный рост".
Конечно, индус не мог не закончить свои правильные соображения именно о духовном росте. В каждой новой деревне, в каждом обиталище среди природы вопрос духовности тем сильнее должен войти во всю жизнь. Весь обиход бытия в природе не может ограничиваться какой-то технократией. Многие прекрасные и жизненные мысли будут навеяны ближайшим прикасанием к природе, в каждодневных благословенных трудах. Называя эти труды благословенными, не преувеличим их значения, ибо к ним может быть так легко приложено и все лучшее самообразование. И радио, и телевизия, и все пути облегченного сообщения — ведь не для урбанизма они; все эти благодатные возможности именно требуются в широкой природе, среди вновь зацветших лугов и наполненных житниц.
Определение "урбанизм" в холодности своей, вероятно, предназначено для того, чтобы вовремя пресечь вредность изболевшей и отравленной городской жизни. Было бы весьма печально, если не будут сразу противоставлены этим болезням жилища-сады, в которых будут сочетаемы и лучшие индивидуальности с богатыми возможностями сотрудничества — кооперации. Одно кончается, чтобы процвело другое — в вечной жизни. При широком горизонте нет препятствий, и никакие городские нагромождения, никакие башни вавилонские не заслонят путей к процветшему саду природы.
23 Июля 1935 г.
Тимур Хада
Публикуется по изданию: Н. K. Рерих. "Человек и природа". М.: МЦР, 1994.
Достославный летописец жития Преподобного Святого Сергия Радонежского Епифаний приводит следующий случай из жизни Преподобного:
"Многие приходили издалека, чтобы взглянуть на Преподобного. Пожелал видеть его и один простой землепашец. При входе в монастырскую ограду стал спрашивать братию — как бы повидать их славного игумена. Преподобный же тем временем трудился в огороде, копая заступом землю под овощи.
"Подожди немного, пока выйдет", — отвечали иноки.
Крестьянин заглянул в огород через щель забора и увидел старца в заплатанной рясе, трудившегося над грядкою. Не поверил он, что этот скромный старец и есть тот Сергий, к которому он шел. И опять стал приставать к братии, требуя, чтобы ему показали игумена.
"Я издалека пришел сюда, чтобы повидать его, у меня до него дело есть".
"Мы уже указали тебе игумена, — отвечали иноки, — если не веришь — спроси у него самого".
Крестьянин решил подождать у калитки. Когда Преподобный вышел, иноки сказали крестьянину: "Вот он и есть, кого тебе нужно".
Посетитель отвернулся в огорчении: "Я пришел издалека посмотреть на пророка, а вы мне сироту указываете. Никакой не вижу в нем чести, величества и славы. Ни одежд красивых и многоцветных, ни отроков, предстоящих ему... но все худое, все нищенское, все сиротское. Не до того я еще неразумен, чтобы мне принять сего бедняка за именитого Сергия".
Иноки обиделись, и только присутствие Преподобного помешало им выгнать его. Но Сергий сам пошел навстречу, поклонился ему до земли, поцеловал и повел за трапезу. Крестьянин высказал ему свою печаль — не пришлось ему видеть игумена.
"Не скорби, брате, — утешил его Преподобный, — Бог так милостив к месту сему, что никто отсюда не уходит печальным. И тебе Он скоро покажет, кого ищешь".
В это время в Обитель прибыл князь со свитою бояр. Преподобный встал навстречу ему. Прибывшие оттолкнули крестьянина и от князя и от игумена. Князь земно поклонился Святому. Тот поцеловал его и благословил, потом оба сели, а все остальные почтительно стояли кругом.
Крестьянин протискивался и, обходя кругом, все старался рассмотреть где же Сергий. Наконец, снова спросил: "Кто же этот чернец, что сидит по правую руку от князя?"
"Инок с упреком сказал ему: "Разве ты пришелец здесь, что доселе не слышал об отце нашем Сергии?"
Только тогда понял крестьянин свою ошибку. И по отъезде князя бросился к ногам Преподобного, прося прощение.
Сергий же утешил его, сказав: "Не скорби, чадо, ты один справедливо рассудил обо мне", и, побеседовав с ним, отпустил с благословением. Но простодушный землепашец до того был побежден кротостью великого Старца, что вскоре снова прибыл в обитель, чтобы уже остаться в ней, и принял монашество. Так простота и великая благость Преподобного действовали сильнее всякого великолепия".
Просто и убедительно рассказан этот многозначительный эпизод из жизни Преподобного. Чувствуется, что не один такой случай происходил около Его благодатной личности. Не однажды чудесно осеняла истинная зоркость приближавшихся к нему. Ведь не по чему другому, но лишь по предубеждению селянин впал в такое отемнение, что даже прямые указания иноков он принимал как насмешки над собою. Примеры подобного же предубеждения можно находить повсюду как в жизни великих подвижников, так и среди обихода во всех веках.
Известен случай, как один больной ни за что не допускал к себе известного врача, ибо почему-то составил себе о нем совершенно различное от действительности представление. Никакими силами не могли убедить больного в том, что пришедший к нему человек действительно тот самый врач, которому он готов был поверить. Врачу для блага дела пришлось надеть подвязную бороду, и тогда больной убедился, что такая почтенная наружность вполне отвечает назначению целителя.
Известен и другой случай, когда одна старушка-помещица привезла своего внука к известному художнику для совета о его даровитости. Но, к сожалению, наружность художника не ответила представлению старой помещицы, которая, вероятно, хотела бы видеть Учителя в ореоле длинных серебристых волос. Итак, несмотря на все убеждения окружающих, она вынесла представление о том, что художник не захотел ее принять, а выслал к ней своего подручного.
Из времен итальянского возрождения также известно несколько подобных эпизодов, один из них касается Святого Франциска Ассизского. Посланный для встречи его епископ не признал великого подвижника за его простою наружностью. Итак, без всяких переодеваний, о чем так часто повествуют исторические хроники, но просто по предубеждению люди способны не признать явную очевидность.
Среди молений о терпении, о вмещении, должно быть также и постоянное стремление к настоящей зоркости. Сколько благодатных посылок отталкивается и даже презирается, когда люди засорили себе глаза и не желают даже осознать возможность этого сора. Известно, что чем тупее человек, тем безапелляционнее его суждения. Сказано: "Убедить глупца — что дырявым решетом воду носить", но все-таки хотя и многие к тому пословицы существуют, но в будущем воспитании должна быть яснейшим способом выражена вредоносность всяких предубеждений.
Помимо того, что по предрассудку люди могут терять лучшие возможности свои, но и в каждодневном обиходе можно находить множество следов крошечных сереньких, а то и черненьких предрассудков. Часто такие предрассудки не будут ужасающими призраками. Они, может быть, лишь частично затронут какие-то условные привычки или странные, необъяснимые обычаи, но во всяком своем появлении они принесут посильный вред.
Глазной врач всячески испытывает зоркость. Прежде всего для него необходимо установить склонность к близорукости или к дальнозоркости. Так же точно и в духовной зоркости нужно прежде всего определить основную склонность, к чему она может привести человека. Может ли она оказаться благодатным просветительным познанием или же станет заслонкою, которая от времени еще и заржавеет и почернеет.
Радостно там, где находятся возможности светлых прозрений и подавлено все около заслонок заржавленных. Если даже насильственно и отчистить эту ржавчину, то в трещинах своих заслонка отразит искривленный лик ее, ведь она все-таки будет заслонкой, а не входом свободным. Зоркость, будет ли она врожденной или тщательно воспитанной, поможет человеку во многих опаснейших случаях жизни. Зачем утесняться и огорчаться там, где зоркость духовного глаза может показать путь прямой и ближайший.
24 Июля 1935 г.
Тимур Хада
Публикуется по изданию: Н. К. Рерих. "Древние источники". М., МЦР, 1993.
Парфянский царь Митридат пишет о римлянах: "У римлян имеется одно неизменное побуждение для войны против всех наций, народов и королей. Это — глубоко вкорененное стремление к доминированию и захвату богатства".
По словам царя Митридата, римляне с самого основания своей республики не имели ничего своего: их жилища, их жены, их земли, их империя — результат грабежа и воровства. Кочевники без родины, без традиций, созданные для того, чтобы быть проклятием всего мира, без законов Божеских и человеческих, которые могли бы воспрепятствовать захвату и разрушению союзников и друзей — близких и дальних, слабых и сильных...
Такие слова как бы показывают, что Рим не пользовался симпатиями завоеванных им стран. Но ведь Митридат оказался в числе противников
Рима, значит, его определения, быть может, оказывались преднамеренными и несправедливыми. Мало ли что может сказаться повергнутым противником. Может быть, лучше послушать такого общепризнанного в своих справедливых суждениях историка, как Саллюстий. Он говорит, что в ранний период, после свержения королей, приблизительно за пятьсот лет до нашей эры, римляне представляли собою высоконравственных людей, живших в согласии между собою, презиравших богатство и наживу.
По словам историка, преобладали справедливость и искренность не столько благодаря закону, сколько по своим природным качествам. Ссоры, разногласия, борьба, скорее всего, были свойствами врагов римлян. Между собою они укреплялись лишь в похвальных деяниях. На войне были храбры, в мирное время — справедливы. Их управление основывалось не на страхе, а на мягкосердечии. Они скорее были склонны к прощению обиды, нежели к мести.
"Но когда наша страна стала великой, — пишет Саллюстий, — благодаря тактике справедливости, когда были побеждены великие цари на войне, когда силой оружия покорили дикие племена и сильные народы, когда был разрушен до основания, с корнем и со всеми ветвями состязавшийся с Римом Карфаген и открылись моря и земли перед победителями, тогда счастье стало к нам жестоким и внесло беспорядок во все наши дела. Для тех, которые легко переносили трудности и опасности, заботы и нужды — безделие и богатство, иногда так желательное, оказалось бременем и проклятием. Отсюда — стремление к наживе и обогащению. Все это, я могу утверждать, явилось корнем всех бедствий. Любостяжание делает человека бесчестным, лишает его цельности и других благородных качеств. Их место занимает бесстыдство, жестокость, небрежение богами, торговое назначение цен. Самомнение превратило многих людей в лжецов, у которых одна мысль на уме, а другая на языке. Первоначально эти пороки были мало заметны и даже преследовались. Наконец, когда болезнь сделалась губительной эпидемией, государство изменилось, и правительство, которому не было равного по справедливости и беспристрастности, стало жестоким и невыносимым".
Среди прочих Саллюстий порицает и Люция Суллу. "Захватив власть с помощью вооруженной силы, он все привел к плохому концу от хорошего начала: все стали грабить и расхищать. Одного соблазнял дом, другого — земля. Победители не проявляли ни умеренности, ни воздержанности, а бесстыдно и жестоко обижали сограждан". Сулла позволил своим солдатам предаваться пьянству и разгулу, грабить святыни, попирать все небесное и земное и, одержав победу, ничего не оставлять побежденным.
"Как только стали преклоняться перед богатством, — продолжает Саллюстий, — которое приносило славу, преобладание и власть, добродетель начала терять свою привлекательность, бедность стала считаться пороком, безупречность — зловолием. Стремление к богатству, роскоши и наживе в соединении с высокомерием охватило наше молодое поколение. Оно грабило и разоряло, посягало на чужое имущество. Оно позабыло о скромности, нравственной чистоте, о всем человеческом и Божественном. Словом, превратилось в людей безрассудных и отчаянных. Они действуют так, как если бы смысл управления состоял в том, чтобы делать только зло".
Так сурово выразился историк Саллюстий, которого в ряду прочих писателей считают и справедливым и основательным ценителем событий. Впрочем, не только у Саллюстия, но и у Плутарха можно найти такие же суждения. Между тем все время раздавался предостерегающий возглас — "Кавеант конзулес". Народ в этом возгласе просил и поручал консулам досмотреть со всею внимательностью, чтобы справедливость не была нарушена и чтобы нравы государства не опошлялись. А между тем такое опошление все-таки происходило. Спрашивается, какими же путями, какими скачками или тайными вползаниями проникала ехидна разложения в, казалось бы, крепкое своею гражданственностью общество?
Если бы отравленность проявлялась в каких-то очевидных резких действиях, то, конечно, консулы и прочие стражи заметили бы это. В том-то и дело, что растление нравов происходило, да и происходит, в почти незаметных для человеческого суждения действиях. Трудно заметить, как растет трава, но можно ужасаться уже нежданно разросшемуся бурьяну. Так себе, казалось, без всяких видимых причин взял да и разросся такой чертополох, что и не пройдешь. Один земледелец уверял, что чертополох растет от дурных мыслей.
В конце концов, такое суждение было недалеко от истины. Без дурных мыслей, порождающих всякую леность и небрежность, бурьян и не разросся бы. Не напрасно народная предупредительность настораживала своих дозорных, чтобы смотрели бдительнее. Если взять историю народа, то даже при хороших пособиях очень трудно будет уследить, где именно, из какого именно злого источника начало просачиваться опаснейшее растление нравов.
В Афинах назвали Аристида справедливым. А ведь были же найдены в Акрополе глиняные таблички с именами темных личностей, подавших голос за его изгнание. Вот и попробуйте от древних высоких и чистых нравов Лакедемона провести основательную кривую до изгнания справедливого Аристида. Конечно, дурные люди всегда бывали и неизбежно будут. Но ведь имеются в виду не поступки отдельных темных личностей, но отношение к ним общественного мнения. Значит, могли создаваться какие-то условия быта, при которых общественное мнение или оказывалось бессильным против отдельных злодеев, или же само заболевало такими же мерзкоразрушительными побуждениями.
Где же были в такие дни всякие консулы, всякие хранители государственности? Ведь они чего-то все-таки не досмотрели. К ним взывали голоса народа, умоляя о бдительности, о зоркости, но они мысленно отговорились какою-то холодною буквою и заткнули уши, чтобы не обеспокоиться происходящим. Общественное мнение всегда существует, глас народа жив, но нужно отличать истинный глас народа от подсунутого ему преднамерения какими-либо соблазнителями. Сказано: "По делам узнаете". Значит, не предполагайте самомнительно, не сомневайтесь зря, но наблюдайте по делам, со всею непредубежденною справедливостью.
Много раз народ просил дозорных своих досмотреть пристально, а они все-таки не досматривали. В таких крошечных недосмотрах порождалось иногда многовековое погружение во мрак, в отупение, в упадок. Вставать гораздо труднее, нежели упасть. Шлепнуться каждый умеет, а вот встать или устоять — это требует большой твердости и решимости.
"Кавеант конзулес".
25 Июля 1935 г.
Тимур Хада
* Будьте на страже.
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Уже который день и гром и молнии. Ночные вихри угрожают снести шатры. От ливня промокают ящики. Из газет доходит сведение не менее грозное. Как-то не менее — гораздо более грозное, если сопоставить, какое необычное напряжение и расстройство космическое становится очевидным.
В Китае губительные наводнения. Множество деревень разрушено. Города затоплены, и даже такие центры, как Ханькоу, Нанкин и Тяньцзин — угрожаемы. Японские острова сотрясаются от толчков подземных. В Америке, в тени, 126°Фаренгейта. Приходилось быть при жаре в 117°, и потому живо представляем себе, какое мучение приносит жара в 126°. Также необычны и смены наводнений и засух на сравнительно небольших пространствах. Опять висит вопрос войны. Где-то обратились к язычеству. Много где столкнулись с неразрешимыми проблемами валюты. Сменяются правительства, обесцениваются недавно еще крепкие ценности. Около золота и серебра происходит какой-то танец смерти. Человеконенавистничество во всяких видах, под разными масками, всюду кажет свой отвратительный лик.
Пусть кто-нибудь скажет, что это все не так. Ведь не от пессимизма это говорится. Наоборот, в сердце живет оптимизм. Живет чувствознание, что и грозные предостережения могут миновать. Да они, конечно, и минуют, если только люди хотя бы немного одумаются. Вот газета сообщает многозначительное под заголовком "Если не могут получить хлеба, пусть получат славу". Те же газеты поминают о всяких вторжениях и утеснениях, которые стали настолько обычными, что печатаются мелким шрифтом. На одной газетной странице помещается такое количество бедственных сведений, что прямо можно удивляться подобной конденсации. Такая прессованность плачевных сведений ведь не будет знаком расширения и возвышения человеческой деятельности. Наоборот, можно замечать, как сознание людское привыкает к повторным ударам и даже не реагирует на такие потрясения, которые еще недавно могли бы составить мировую сенсацию.
Конференции, конвенции, всякие советы и съезды принуждены думать прежде всего о том, как бы избежать прямых решений и замаскироваться в каком-то еще невиданном компромиссе. Люди привыкают не стыдиться того, что еще так недавно они сами же считали и позорным и недопустимым. Если собрать все, что написано за последнее время о Лиге Наций, то покажется прежде всего странным, каким образом целое сообщество народов в лице их представителей может терпеть всякие такие наименования, которые все время пестрят в прессе различных стран. Или же во всех таких суждениях есть доля правды. Тогда это было бы слишком прискорбным для сообщества народов, одно существование которого уже причинило тяжкие расходы государствам.
Правительства вынуждены думать о механическом урезывании расходов. Прежде всего это урезывание неминуемо отражается на сокращении жалованья низших служащих. Если даже в процентном отношении такие сокращения кажутся кому-то незначительными, то для и без того скудного бюджета мелкого служащего они представляются тяжкими, а иногда даже и невыносимыми. Опять-таки, не в механическом урезывании спасение, но в обновлении духовности народов. Из этого обновления произойдет и преображение всех бюджетных соображений.
Самое страшное чудище безработицы тоже перестанет быть таким грозным, когда люди осмыслят, что не в безработице, а в неоплатице дело. Тогда всякая работица станет на свое место, и вокруг очага будут производиться многие домашние поделки. Процветет рукотворчество и возвысится мышление. Ведь всякое творчество умножает и мышление. Но технократия и механизация влезли даже в глубины сознания. "Что может быть лучше техники!" — восклицает неопытный молодой инженер, думая о технике в обиходном смысле. Лучше обиходной техники может быть творческая высокая духовность. И не только может быть, но она настолько выше всего земного, что только в ней могут быть ответы на как бы неразрешимые вопросы современности.
Механические вычисления завели в дебри. Появились всякие упрощающие вычисления линейки и аппараты. Но оказывается, что в руках человеческих и эти хитроумные аппараты врут. Много где понаставили роботов. Уже не раз роботы остановили городское движение, привели умы в смущение ошибочным подсчетом голосов. Робот ошибся, робот испортился, так спокойно говорят люди. Продолжают, несмотря на ужасающее количество оставшихся без работы, выдумывать новых роботов, нисколько не смущаясь, что робот в своем конечном развитии не приведет человечество ко временам расцвета. Страшна бесчеловечная механизация. Именно бесчеловечность рождается в холодных вычислениях. Где же новые поступательные духовные движения, где же оживления всяких пустынь, если в холоде сердца люди заселят эти пустыни роботами?
Все еще грохочет гром. Точно бы напоминает, что забыли еще о Чем-то, утратили представление о Ком-то и утеснили себя там, где были суждены неслыханные преуспеяния. Конечно, робот отсчитает на своей механической линейке, что все случайно. И в этих прискорбных "случайностях", в бездне случайных несчастий, войн и злодеяний не будет места на линейке робота механически отсчитать, где же начнется просветление. Кстати, и железная рука робота дрогнет, прикасаясь к линейке, а в ряду цифр выскочит неожиданный нуль и испортит предположенный итог. В итоге робота и без того утесненному малому служащему будет предложено питаться акридами или воздухом и будет разъяснено, что будет весьма полезным для человечества, если один рейс превратится в один мильрейс, то есть станет в тысячу раз меньше. Мало ли что может происходить от дрогнувшей руки робота! От удара грома может вздрогнуть механическая рука и показать не то, что следует.
Но никакие роботы не победят дух человеческий. Поистине, не зальешь его наводнениями, не испепелишь его жарою. Все-таки проснется он, его дух вечный и одаренный, и уже не на механической линейке, но в озаренном сознании он вспомнит о добротворческом устремлении, которое ведет к вратам расцвета. И ключ найдется.
26 Июля 1935 г.
Тимур Хада
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Среди зеленеющей монгольской степи белеют большие беломраморные изображения Архатов — оба обезглавлены. Тут же, среди трав, брошены два тоже беломраморных льва. Тут же и большая черепаха. Все это напоминает о минских временах. Невольно является вопрос: зачем эти мраморы валяются среди степного безлюдия? Кто обезглавил Архатов? Кто и какими чудовищными усилиями разбил пополам мраморное тело одного из них? Все эти куски мрамора очень тяжеловесны. Целые тонны. Кто же и зачем ворочал их среди степи? Кто тратил свои силы на такие сокрушения?
Вдалеке высятся красивые темные скалы. На одной из них — большой и до сих пор почитаемый Обо. Даже издали чувствуется, что это место должно быть чем-то замечательно. Приближаемся. Скалы изрыты пещерами, и малыми, и побольше. За поворотом, перед лицом реки, на скале бросается в глаза старинная, почти циклопическая кладка. Оказывается, на скалах когда-то гордо лепился целый монастырь. Судя по глазурованным черепицам и обломкам крепко обожженных кирпичей, можно догадаться, что монастырь был когда-то и кем-то сложен прочно.
В пещерах и посейчас находятся обрывки старомонгольских надписей и молитв. Много маленьких глиняных приношений с разнообразными печатями на днищах. Ясно, что здесь было большое обжитое место. Кто-то здесь заботливо строил вовсе не для того, чтобы затем это строение валялось в обломках. Мало того, кто-то очень выбирал это место. Были затрачены большие труды на кладку крупных камней. Были высечены в твердых скалах удивительно гладкие большие, поверхности, служившие одною из стен большого здания.
Кто-то любил это место и заботился о нем. Кому-то окрестные пещеры, наверное, напоминали о подобных пещерах Тибета и Гималаев, где песнопевец Миларепа прикладывал руку к своему уху, чтобы слышать голоса, другим неслышимые. В пещерах, наверное, кто-то мыслил об Архатах, о Заветах общежития мирного. Спрашиваем местных монголов: кто же по их мнению нарушил монастырское строение? Они отвечают печально-спокойно: "Дунгане". Сколько раз по всем этим местам восставали дунгане-фанатики. Монголы не раз говорили нам: "Если что устоит от дунган, тогда уже устоит против всего сущего".
О дунганах говорили нам и в Карагольчах, и в Цайдаме, и на нагорьях Тибета. Показывали большие развалины монастырей, деревень, каких-то крепостей и при этом также эпически невозмутимо добавляли: "Все дунгане". Видали мы и нарочно закопченные пещерные фрески, безвозвратно погибшие. Видели умышленно исцарапанные лица изображений. Видели обезглавленные статуи, и почему-то все это нарушенное и погубленное местные люди связывали с какими-то восстаниями дунганскими. При всех этих рассказах звучала какая-то печаль, как бы о чем-то неизбежном.
Неужели дух человеческий может приучаться к сознанию о неизбежности умышленных разрушений? Неужели не покажется странным и недостойным человеческого бытия, что энергия должна безумно тратиться на разбитие целых каменных глыб? Если наймете каких-то поденщиков, то они, наверное, будут жаловаться о том, какими непомерными трудами им пришлось расколачивать огромные массивы. Но те, которые обезглавливали и рубили пополам огромные каменные изображения, наверное, не печаловались о своих потраченных трудах. Почему-то не жалуются люди на энергию, потраченную на что-то разрушительное.
Также удивительно, что мирные окрестности, видимо, не могли утихомирить разрушителей. Казалось бы, окружающее должно влиять. Если оно будет безобразно нагромождено, если будет полно миазмами зловония, если будет раздражать напоминаниями, то еще кое-как можно себе представить несдержанную волну неистовства. Но если вокруг будет цветущая степь, если далеко протянутся синеющие, зовущие дали, если глянут цветы разноличные, если бодро пахнет полынь придорожная, то неужели же все эти знаки мира не успокоят яростную душу? Неужели все это благоцветение не скажет о преступности разрушений?
Уже не раз приходилось отмечать о городах, снесенных до основания. Большие труды были положены, чтобы превратить прочные строения и стены в кучи щебня. Не только проносился яростный вихрь по городским улицам, нет, злоба разрушения шла обдуманно и медленно, испепеляя дотла все на пути своем. Многие люди никогда не видали на своем веку таких разрушенных мест. Вероятно, им вообще кажется, что такие разрушения невозможны. Но не только исследователи древних разрушений, но и все побывавшие на местах недавней Великой войны уже навсегда запомнят, что есть злоба человеческая.
Посетители мест еще недавних боев во Фландрии знают, может быть, навсегда обеспложенную почву. Путники могли видеть снесенные дотла храмы, целые соборы, казалось бы, уже давно вошедшие в историю искусств. Вновь устроен собор Ипра и Реймса, вновь подделаны разбитые колонны и застеклены окна. Но ведь техника витражей уже будет не та, это уже будет подделка, на которой следовало бы написать, чтобы когда-то новый какой-то путник не был введен в заблуждение. И резьба капителей колонн будет другая. И книгохранилища, хотя и будут вновь наполнены, но ведь это будут какие-то новые книги, а не те, уже неповторимые.
Разве недостаточно гремели вопли войны? Может быть, они уже не повторятся. Но даже не в одной части света, а в нескольких опять идут военные шепоты и скрежеты. Опять плуги перековываются на копья. Опять мир находится, может быть, еще в небывалом смятении. Много было изданий с изображениями ужасов войны. Но, может быть, их все же было еще недостаточно. Когда народные массы бывают спрашиваемы о войне или о мире, они всегда подадут голос за мир. Еще на днях подобный опрос показал, о чем мыслит сознание народа.
Но поверх сознания, поверх опыта, поверх всего сердечного мира врываются ужасающие гримасы, желающие опять покрыть землю телами обезглавленными. Всякие причины к тому будут приведены. Всякие вычисления будут доказывать полезность кровопусканий. Но все-таки неизбывный вопрос останется неотвеченным: зачем?
Зачем белеют среди цветущей степи обезглавленные мраморы, зачем разрушены стены, зачем в осколках труды человеческие? Зачем?
Послесловие к Записному Листу "Зачем"
Если, с одной стороны, возникают скорбные вопросы "зачем", то с другой стороны, слышим и прекрасные утверждения "оттого" или "для того". "Новая Заря" — "Нью Дон" является одним из ответов на прежние скорбные вопросы. Для того и народился и существует этот светлый голос почтенного Васвани, чтобы воззвать тогда, когда его призыв так особенно нужен. "Новая Заря" зовет к созиданию, к широкому пониманию и к духовным радостям. Ведь так много скорби кругом, так много изломов и надломов, что каждый созидательный зов неотложен.
В каждом обращении Шри Васвани обращает внимание человечества на неотложное. Он зовет о тех истинах, которые, казалось бы, должны явно лежать в основе человеческого бытия. Но в глубоких скрынях захоронены светлые истины. Так часто они залиты базарной тривиальностью и пошлостью извращенного рассудка. Нужно иметь подвижническую отвагу, чтобы и на перекрестках сутолоки напоминать прохожим о том, куда они идут и зачем идут.
Можно ли молчать, когда на глазах происходит явление человеконенавистничества, когда гремит насмешка над самым священным? Можно ли молчать, когда под уловкою скепсиса потрясаются вечные корни? Кто же говорит против наблюдений и исследований? Все честные непредубежденные исследования приводят к той же неоспоримой Истине. Издания, подобные "Новой Заре", как окно во тьму открытое. Несут далеко зов и, конечно, принесут и ответ.
Широко раскинулись в мире светлые, ищущие души. Они щедро рассыпаны. Не обойдена ими планета. Но часто не знают они друг о друге. Часто скорбят они в такой справедливой напряженности. Часто пытаются заглянуть дальше, ибо сердце знает, что у них есть и друзья, и сотрудники, но, по человеческому зрению, их не видно, и в пределах человеческого слуха — они невнятны. Велика задача и обязанность каждого светло объединяющего органа. Ведь это тот самый мост, без которого друзья и не найдут друг друга, без которого и прекрасная беседа не состоится.
"Новая Заря" всходит тогда, когда мы понимаем, что для радости и любви насаждены сады благоухающие, в которых каждый труд уже будет благословением. Когда слышим благословенные зовы Шри Васвани, и в далекой пустыне мы радуемся. Ведь он зовет к тому же осознанию, к тому же сотрудничеству, к тому же взаимопониманию.
"Близко Заря, но еще ночь", — так говорил страж в устах библейского пророка. Уже тогда ощущались признаки Зари, а теперь они, значит, еще ближе. Сбережем для Зари наши лучшие приветствия.
2 Августа 1935 г.
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
В полном безветрии затрепещет ли ветка на дереве, думаете: Он ли? На тихом лугу вдруг завьется, закружится травинка, а движения воздуха не слышно. — Он ли? Из далей протянется зовущий звук, точно бы звучание рога или чей-то призыв. — Он ли? Со скалы покатился камешек. — Он ли? Конь прервал бег и одинокий в степи слушает что-то; поднята голова, ноздри напряжены, грива и хвост развеялись по ветру. — Он ли? Пес вдруг остановился; поднята морда, слегка машет хвостом, глаза устремлены. — Он ли? Зашуршал на скате песок. — Он ли? Человек вышел из юрты, что-то слушает, куда-то глядит. — Он ли? Ветер запел еще неслыханную мелодию, гремит и звенит, в нем слышится какое-то почти внятное слово. — Он ли? Загрохотал гром, молния блеснула, все встрепенулись, обернулись. — Он ли? Все замолкло, так напряглось в молчании и так наполнилось. — Он ли?
Присутствие, Великое Присутствие наполняет природу. С чего бы колыхаться травинке, почему трепетать ветке дерева, откуда хруст валежника, почему срывается песок с горы, почему и куда всматривается напряженно собака? Он идет. Он приближается. Если сосчитать удары сердца, то в их ускоренности, в их наполнении можно понять, насколько сущность знает приближение. Он неслышно идет. Он не испугает. Он обережет и, если даже дотронется в ведении, то и это прикосновение будет непередаваемо земным словом,
Он — всегда жданный, всегда внутренне ощущенный. Он — запечатленный в глазу и все же незримый. Он — всегда слышимый и в буднях невнятный. Он — пламенный и рассеявший тьму. Его прохождение прекрасно. Его ждут и даже не понимают напряженности этого скрытого ожидания. К свет незримый, и гром неслышимый все-таки и зримое, и слышнее самых обыденных звучаний. В глубокой пещере звучат удары барабана. И в другой пещере они слышны. А то, другое, хотя и неслышимо, но заставляет еще сильнее биться сердце.
Можно загрубеть. Можно натереть мозоли на душе и на сердце. Можно намозолить язык паскудными выражениями. Можно дойти до усмешки над тем, что заслуживало бы лучшие почитания. Вот уже и сердце как будто окаменело. Но когда неслышимая поступь коснется близлежащего камня, когда дрогнет под шагом тихим и спешным песчинка, то и самое окаменевшее сердце содрогнется. Как бы ни бахвалилось сердце человеческое, в какую бы мохнатую шкуру оно ни пыталось зашить себя, все-таки от неслышного гласа оно вздохнет о чем-то возможном, о чем-то отогнанном.
Кто же заставил отогнать то, что уже было так близко? Кто же понуждал затыкать уши, когда благий голос взывал и просил опомниться? Ведь одервенение не только происходит в каких-то кровавых преступлениях. Кровь сердца проливается и словами, и помышлением. Изгнана любовь, испугана вера, отброшена надежда, и скорбна отошла София-Премудрость. А ведь она крылом своим уже касалась. Ведь по псалму:
Когда утверждал основание Земли,
Тогда я была при Нем строительницей.
Я была Ему каждый день веселием,
Непрестанно радуясь пред лицом Его.
Теперь послушайте меня, дети,
И блаженные суть хранящие пути мои.
Послушайте наставления.
И сделайтесь мудрыми и не отступайте:
Блажен человек, слушающий меня,
Бодрствующий каждый день при дверях моих,
Ожидающий при столбах у ворот моих,
Потому что нашедший меня нашел жизнь
И получит благословение.
Но согрешивший против меня
Наносит вред душе своей.
Все ненавидящие меня
Любят смерть.
Он всегда заповедует о жизни, о жизни вечной. Он знает Премудрость-строительницу. Он говорит: "Исполните все пути мирные, испытайте всю меру мира, и тогда победа за вами". Он благословит битву после того, как удостоверится, что пути мирные исчерпаны. Он допустит все испытания и в них укажет прочные камни перехода и всхода.
Он никогда не обременит непосильно. Он укажет путь, всегда новый, нежданный в своем несказуемом значении. Он придет в минуту последнюю, там, где вера и под пламенем жара продолжает цвести благоухание. Он знает, как может трепетать сердце. Он никогда не нарушит доброе сердце человеческое. Он оценит каждое сердечное устремление. Он знает, что есть признательность. Он умеет направить на путь кратчайший.
Он дает хорошие пути. Он не считает расстояния, ибо знает меры нездешние. Он скажет идущему на запад: "Поверни к востоку". Он обернет устремленного к северу — на юг. Он шепнет не расседлывать коня на ночь и не закрывать входа шатра. Он указывает наступление там, где по-людскому считается отходом. Он знает лучшее приближение даже там, где люди в стесненности полагают уход. Он говорит отходящему: "Ты приближаешься". Он торопит, не считая меры земные.
Он ведет к поспешению. Он знает невидимые меры времени. Он оборачивает вражьи стрелы. Он проницает тьму Светом незримым. Он всегда недалек. Он пройдет иногда близко и человечески слышимо, чтобы напомнить и обострить ухо человеческое. Он воссияет мгновенно, чтобы просветить и глаз человеческий. Если отемневает глаз, то засияет и просветление — было бы сердце преданно и трепетно.
Он не покинет, если не отринуть руку водящую. Он сказал о вере, о доверии. Он сказал о надежде — знании. Надежда — знание. Творяща вера. И любовь окрыляюща. Он скажет ли: "Иди назад"? Он знает только продвижение, но вехи путей разноличны. Ему сослужил Пламенный. Пламенный сослужил и даже дал себя быть видимым. Кто же может утверждать, что никогда не увидит, и откуда пришло бы такое утверждение, не от смерти ли? Жизнь говорит: Захоти — и увидишь, пожелай — и познаешь.
Он — Воевода ведущий. Он ведет неутомимо и непрестанно. Маловеры, неужели подумаете, что остановитесь? Неужели помыслите об отступлении? Он со знаменем, с утверждением ведет. Он доведет. Он построит. Он уже несет град сложенный.
Он идет неслышно, и ветка не хрустнет. Он проходит, и скалы сокрушаются. Он поспешает — и гром гремит, и сияет молния. Он идет!
10 Августа 1935 г.
Тимур Хада
Публикуется по изданию: Н. К. Рерих. "Обитель Света". М.: МЦР, 1992.
Четырнадцать лет тому назад мы знакомились с условиями природы Новой Мексики, Аризоны и Калифорнии. Тогда эти наблюдения имели для нас общепоучительное значение, но сейчас они оказались для нас насущно потребными. Если бы мы не знали точных условий природы этих частей Америки, то сейчас, размышляя над вопросом применения полезных засухостойких трав Монголии, мы находились бы в гораздо более трудных положениях.
Зная воочию положение природных условий в Америке, можно тем яснее сравнивать аналогии монгольских условий. Зная, как страдают многие штаты Америки от нарастающих засух, вихрей, торнадо и прочих эксцессов, можно тем яснее и глубже оценивать благородную мысль Президента Рузвельта и секретаря земледелия Уоллеса, своевременно думающих о процветании пустынь, вновь зарождаемых движущимися песками. Поистине, прекрасная, своевременная задача. Только такие деятели, смотрящие далеко вперед на благо своей страны, могут принимать меры не только на сегодняшний день, но и на далекое будущее.
Конечно, перенесение монгольских и прочих азиатских пустынных и степных засухостойких трав — дело, требующее длительного времени. Много опытов должно произойти для приспособления к местным почвам азиатских трав. Но одно остается несомненным. Здешний монгольский ландшафт замечательно напоминает части Новой Мексики и Аризоны. Временами прямо чувствуешь себя в местностях, или примыкающих к Большому Каньону, или на путях в Лос-Анджелес, где "заколдованные мезы" и посейчас хранят свое пустынное очарование.
Именно это сходство ландшафта и суровость природы близки в сравнении с Америкой. Там велика бывает жара, и здесь жгуче солнце. Там налетают бури и вихри, вздымающие пески, — и здесь целыми месяцами иногда свирепствует пронзительный ветер. Там бывает велика засуха — и здесь, когда вы смотрите на сухие русла рек, на желто-красные камни, на разноцветные пески, вы чувствуете, какие суровые условия возникают и здесь. Тем не менее, несмотря на каменистость почвы, вас поражает количество травы. Казалось бы, она должна быть давно вырвана с корнями и унесена вихрями. Казалось бы, как ей удерживаться между острою галькой. Но приспособляемость — великое качество во всякой жизни.
Травы и кустарники Монголии не только существуют, но и противостоят всем крайностям природы. Ни вихри, ни удушающий зной, ни опаляющее солнце, ни зимние, часто бесснежные морозы, ни временные проливные дожди — вернее, отдельные ливни — ничто не заглушает растительность. Мы сами видели, как выброшенный из походной кухни картофель и горох немедленно прорастали в, казалось бы, бесплодном песке. Мы видели, как забор из тоже, казалось бы, уже мертвых, толстых палок ивы весело прорастал на глазах. Все, что хочет жить, непобедимо приспособляется.
Травы, хотя бы уже известных видов, имеют свои отличительные особые качества. Они укреплены корнями более глубокими и длинными. Они более приземисты и тем самым счастливо противостоят суровым условиям природы. Будем надеяться, что семена этих трав и среди американской почвы сохранят те же свои драгоценные особенности, накопленные долгими веками. Не так много различных видов растительности здесь. Точно бы когда-то произошел отбор естественный, и остались в жизни действительно те, которые проявили особую жизнеспособность и приспособляемость. Кто захотел жить — тот и выжил.
Не буду перечислять здешние травы. Для того будут специальные отчеты и списки. Важнее всего сейчас засвидетельствовать, что аналогия условий в некоторых местностях Америки действительно близка к азиатским равнинам и нагорьям.
Приятно воочию засвидетельствовать необычайную стойкость здешней растительности. Вот, например, эфедра так прилепилась к камню, что даже острым инструментом трудно оторвать ее. Или агропирум вырастил себе такие необычно длинные корни, что нагибается лишь под силою вихря и никуда не улетит. Даже ирисы в нескольких видах своих все сохранили общую всем здешним травам цепкость и устойчивость. Несмотря на близость алашаньских песков, несмотря на клубы пыли, вздымаемые ветрами, все же зеленая задернованность крепка, и барханы не обнажаются.
Не только крепко держится зеленая кора, но и хорошо питает она животных. Лошади, коровы и овцы круглый год находят себе питание. Если за зиму и отощают значительно, то с наступлением лета быстро входят в тело. Сейчас все стада находятся в прекрасном состоянии. Поучительно наблюдать и различные породы скота и коней, сошедшихся на монгольских холмах, особенно за последнее десятилетие. Даже среди наших коней имеются и сунитские, и халхасские, и чахарские, и бурятские. При малейших желаниях и усилиях можно бы здесь отлично улучшить породы. Да что говорить, любые формы доходного хозяйства возможны здесь. Лишь бы оказались в наличности доброе желание, терпение и готовность к труду.
Семянный сезон начался уже с первых чисел августа и, вероятно, окончится к концу сентября. Уже сейчас начались прохладные утренники и, вероятно, к сентябрю не удивимся и ночным заморозкам. Вязы-карагачи, единственное здесь дерево, еще зелены, без намека на пожелтение. Появились ягоды дикого шиповника и хвойных малорослых кустарников. Высокий колючий чий немного позеленел от основания. Эти целые пространства чия, хотя и мало пригодны для скота, но, может быть, в свою очередь, способствуют удержанию песков.
Хорошо, что семена в пересылках не теряют свою жизнеспособность. В пирамидах они сохранялись даже тысячелетиями. Образцы почвы, идущие в мешках, конечно, тоже помогут опытам на месте. В последнем извещении от департамента говорится о том, что прошлогодние семена трав из Барги уже произрастают в питомниках. Пожелаем и здешним семенам доехать в целости и сохранить всю свою мужественную стойкость, которая так поражает здесь. Особенно, когда вы видите на жгучих каменистых солнцепеках прочно уцепившийся питательный агропирум, удивительным кажется подумать, насколько целесообразна накопленная веками приспособляемость.
Также любопытно наблюдать, как ливни промывают степь острыми каньонами. Также любопытно видеть, как сравнительно быстро эти каньоны теряют свою остроту, превращаются в ложбинки и естественно засеваются. Значит, несмотря на все порывы вихрей, все-таки способность задернования живо сохраняется, и пески вместо опустошительного наступления опять охватываются зеленою корою — блюстительницей жизни.
Местные власти иногда проявляют заботу, чтобы деревья не срубались. Забота насущная, и жаль, что она проявляется лишь спазматически. Частенько можете увидать нелепо срубленное дерево. Какими же такими уговорами можно расширить сознание обывателя о сохранении деревьев и о бережном отношении к прочей растительности? Также невольно думается, насколько легко в здешних местностях могли бы процветать обширные огороды, а между тем теперь даже картофель приходится привозить из удаленных китайских селений. Странно видеть многое так возможное, так легко улучшаемое и тем не менее все еще не использованное и не приложенное.
Поистине, когда говорится: "Да процветут пустыни", — невольно имеются в виду не только пустыни песчаные, но и пустыни духа человеческого. Полная аналогия. Так же какие-то вихри смели в человеке жизненные покровы, так же оголили и окаменили сердце. Но если даже в природе нашлись засухостойкие, упорно применившие себя травы, то ведь и дух человеческий может проявить то же упорство, то же мужество, которое охранит от постыдного окостенения.
Какими такими словами, какими разъяснениями можно внушить людям бережливость и к природе, и к своим близким? Зачем обнажать природу, когда ей суждены такие прекрасные одежды? Зачем обнажать сердце человеческое злоречием, злоумышлением, когда для самой примитивной постройки требуется совместное усилие? В палеолитических пещерах, и там уже видим признаки совместных работ. Казалось бы, с тех пор в десятках тысячелетий принцип сотрудничества должен обосноваться и возвеличиться, а между тем и пески наступают, и испепеляются сердца человеческие. Благородно помыслили те, которые спешат предупредить еще большее испепеление и окостенение.
Изменяются языки. Нарастают в них новые слова. Умножаются всякие технические уточнения и определения. Умножается ли и словарь добра? Научаемся ли думать о благе в каких-то новых, точнейших выражениях? Если сравнить словарь блага и словарь брани, то не придется ли увидеть, насколько изощренность брани превысила уже давно сказанные слова о добре. Злостные выдумки покрывают страницы ежедневных изданий. Попробуйте подчеркнуть все измышления, преувеличения и клеветнические выходки, и вы с прискорбием заметите, насколько испещрится печатный лист.
Побеседовать о добре — уже значит помыслить о пользе. Ведь не в руках роботов останется истинное преуспеяние. О нем, об этом действительно неотложном сотрудничестве, пусть будет дозволено объединяться. Всякие разъединения готовы даже обесплодить планету. Даже рождаемость много где уже уменьшилась. Точно бы произошло какое-то разочарование в радости народонаселения планеты. Нет, пусть, несмотря ни на что, процветут пустыни песчаные и пустыни духа человеческого!
Сейчас пролетел аэроплан. Добрый ли?
12 Августа 1935 г.
Тимур Хада
Публикуется по изданию: Н. K. Рерих. "Человек и природа". М.: МЦР, 1994.
Говорится о великом прощении, а все же определенно указуется, что непростима хула на Духа Святого. Значит, есть какая-то такая степень основного нарушения, которая окончательно разрушает возможность бытия. Никакого противоречия в том нет. Если кто-то обрезает последний канат, державший его судно у пристани, то естественно он будет унесен в пучину.
Никто не бывает настолько темно невежественен, чтобы не понять, когда он кощунствует и святотатствует. Более того, каждый отлично понимает, когда это кощунство произносится в прямых или в косвенных отношениях. По существу, будет ли оно грубо прямым, или изысканно косвенным, — оно все же будет тою же непростимою хулою на Духа Святого.
В каждом неверии уже заложено кощунство. Если человек допускает мысль или слово о том, что высокий Предстатель чего-то не мог или не знал, то тем самым он уже вступает в область кощунства. При этом тем самым он нарушает те тончайшие связи с Высшим, которыми его утлое суденышко держится у прочной пристани. Все начинается всегда от самого малого.
Нельзя себе представить злейшего кощунника, который стал бы таковым вдруг, в самом большом пределе. И у него нечто началось понемногу. Нечто вползло настолько постепенно, что он и сам не сумеет вам рассказать, когда именно и как именно произошло самое первое вползание. Именно то обстоятельство, что кощунник и не запомнит о первом мгновении своего шатания, уже доказывает, что он воспринял этот момент совершенно естественно для себя. Значит, он уже не почувствовал предупредительного звоночка сердца своего. Он допустил самого крошечного темненького или светло-серого гостя, а затем все пошло так, как и бывает в самых прискорбных случаях.
Издревле дан благодатный символ серебряной нити, связывающей доброе сердце с Иерархией Света. Именно эта серебряная нить существует в своем прекрасно голубом сиянии. О ней напоминают нам и в снах, и в видениях. Напоминают, присовокупляя какие-либо характерные обстоятельства, которые когда-то потом окажутся связанными с напоминанием об этой основной благодетельной нити. Покуда крепка эта нить — в доверии, в устремлении, в чистоте сердечной, до тех пор не вползет ехидна. Если темная тварь попытается только приблизиться, то чуткое чистое сердце затрепещет и зазвенит всеми предупреждающими струнами.
Мгновение, когда напомнят о великой серебряной нити, всегда остается знаменательным в человеческой жизни. Если пришлось об этом напомнить, то, значит, возникала уже опасность и нужно было удержать и помочь. Даются в простых, понятных символах Заветы жизни. Настолько просто и понятно даются указы, что никто, давший себе труд прочесть их, не скажет, что они отвлеченны или невнятны. Только или озлобленный раздражением, или заболевший припадком невежества дерзнет отрицать то, что благостно насущно для всего его бытия.
Люди не могут сказать, что они покинуты или остались без всяких указаний. Неправда. Указаний всегда много дано. Помощь всегда готова, если только не отринуть ее какими-либо неприличными мыслями. Даже около самых высочайших понятий зашатавшийся в безумии человек часто начинает мыслить и высказывать сомнения в том, что ничто не могло быть сделано. При этом шатун совершенно выпускает из вида, что он-то мыслит лишь своим ограниченным мышлением, тогда как существуют другие пути и другие меры, которые его убожеству сейчас недоступны. Видите, шатун хотел бы, чтобы делалось по щучьему велению, как он желает, и в то время, когда ему захочется. Какое же дьявольское самомнение сказывается в этих спазмах самости.
Шатун не желает даже попробовать помыслить о том, что кроме его ограниченного пути, кому-то гораздо виднее нечто лучшее, нечто высшее, которое в необычно земных мерах приведет к прекрасным следствиям. Даже если шатуну будут даны сроки, то он по самомнению не дождется их. Именно у самой черты он произведет какое-либо наибезобразнейшее действие.
В таких безобразнейших, отвратительных действиях уже будет заключаться кощунство, будет выражена именно хула на Духа Святого. Самое страшное, что может причинить себе человек, — это порвать драгоценную серебряную нить. Потому-то и говорится, что непростима хула на Духа Святого. Непростима она не по жестокости, не по строгости, но потому, что человек сам лишает себя своей жизнедательной основы. Прощай или не прощай, но ведь спасительной связи-то более не существует. Это — непоправимая беда.
В каких-то новых существованиях опять может зарождаться уже другая какая-то связь. Самым болезненным тяжким новым опытом может ткаться новая нить. В веках, в тысячелетиях. Если бы люди иногда подумали о том, что они причиняют сами себе. Если бы они отдали отчет в том, что есть прямая или косвенная хула на Духа Святого. Человек не может оправдываться тем, чтобы он не понимал, где начинается кощунство. Ведь хула может быть произносима и с пеною у рта, и в притворной приторной улыбке-гримасе. Разнообразны маски; но сердце человеческое, если оно не залито гноем разложения, оно все же чует, где опасность хулы.
В обиходе принято столько сквернословий, столько проклятий и предательств, что в некотором быту люди не останавливаются в помышлениях, в произнесении и в действии самом глубоко преступном. В затемнении им кажется все доступным. Кроме того, они изобрели самоутешение: не согрешишь — не покаешься. В таких изобретенных самооправданиях люди не думают о том вреде, который они наносят не только другим, не только всему пространству, но ближе всего и самим себе. Если они не почувствовали на другой же день удар по затылку, то они думают, что ничего не случилось и все ими содеянное прошло бесследно.
Без следа, без следствия ничего не бывает. Падение лепестка розы создает гром на Дальних Мирах. Вот в каких выражениях напоминается о связи с Беспредельностью. Если тайны нет, если все творится перед Ликом Великим и Светлым, то ведь не может же что бы то ни было исчезать без следствия. Как же сделать, чтобы люди запомнили хотя бы эту наипростейшую, несчетно повторенную истину?
Предлагается напоминать себе близостью Великих Ликов. Пусть привыкает человеческое сознание к тому, что они творят все перед Великим Свидетелем. Каждое многообразное убийство будет перед Великим Ликом. Каждая пролитая кровь будет перед Ним. Каждое сквернословие будет произнесено перед Ним. Каждое темное предательство совершится в Его присутствии. Допустимо ли? Даже самое мохнатое сердце должно содрогнуться, если помыслить, что все им содеянное сделано явно перед Великим Ликом. Разве не ужасна каждая попытка порывания драгоценной серебряной нити?
Хула на Духа Святого непростима. Ею человек отрезает себя от близких, уже заработанных возможностей. В великом земном опыте человек обязан пронести вверенную ему чашу нерасплесканной. Чем она будет полнее и чем целее донесется, тем светлее будет подвиг. О подвиге думайте. В нем сохранитесь от всякого кощунства, от всякой хулы, недостойной сердца человеческого. Духа не угашайте.
Берегите Свет.
12 Сентября 1935 г.
Пекин
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.
Свет побеждает тьму. Эта истина остается непреложной. Всякие личины тьмы — чудища обло, стозевно и лаяй — не устают поносить Свет. Пьяный клеветник Василий Иванов, имя которого стало отрицательно-нарицательным, в дополнение к своей книге "От Петра I до наших дней" выпустил брошюрку "Православный мир и масонство". Книжечка полна той же лжи, как и первая книга Иванова, в которой автор не только пытался поносить Императора Петра Великого, не только называл Светлейшего Голенищева-Кутузова изменником, не только поносил некоторых иерархов Православной Церкви, но и упомянул в клеветнических намеках множество русских известнейших писателей и ученых.
В новой брошюре В. Иванов опять поносит и Императора Петра Великого и митрополита Евлогия, опять упоминает имена Бердяева, Мережковского, Ремизова, Гребенщикова, Лосского, Карсавина, Карташева и многих других, вписавших свои имена на страницах истории русской культуры. Конечно, европейская пресса, уже справедливо осудившая первую книгу Иванова, не обратит внимания на новую брошюрку, очевидно предназначенную для рассылки с доносною целью. Не следовало бы вообще поминать имя столь известного клеветника и лжеца, как Иванов. Но следует записать о другом обстоятельстве, которое наводит на размышления.
Для грязных — все грязно. Для темных — все темно. Потому не удивляемся, что темные клеветники, подобные Вас. Иванову, пытаются лаять на свет и задевать имена, ценность которых, конечно, тьме ненавистна. Имена Императора Петра Великого, имена Голенищева-Кутузова не могут не вызывать беснования тьмы. Это настолько понятно, что и говорить об этом не стоило бы. Но является другое обстоятельство, которое заставляет призадуматься. В своей брошюрке Вас. Иванов уделил мне несколько страниц, наполненных обычною для него ложью. Для примера возьмем хотя бы такие ложные сообщения: Елена Ивановна живет в Адьяре* (она никогда там не была). Я поспешно бежал из Харбина (между тем всем известно, что по причине задержки экспедиционных работ мы оставались в Харбине на два месяца дольше, нежели предполагали). Затем клеветник сообщает, что Рерих является воплощением Сергия Радонежского и в духовном отношении более высок, чем этот великий Подвижник. Вот такое темнейшее кощунство уже совершенно невыносимо. Во-первых, утверждение Иванова абсолютно ложно. Во-вторых, произнося такое утверждение, Иванов уже кощунствует и доказывает еще раз свою принадлежность к силам темным. Кроме таких ложных, непозволительных сообщений клеветник нагромождает множество лживых измышлений.
Тьма всюду видит тьму. Это естественно. Но как же нужно объяснять себе другое обстоятельство, уже связанное с местными государственными учреждениями. Брошюрка Иванова вышла в Харбине и, очевидно, дозволена местной цензурой. Печаталась она в типографии "Хуа-Фын". В той же самой типографии в Харбине была напечатана еще в ноябре прошлого года моя книга "Священный Дозор", состоящая из статей, появлявшихся в харбинской прессе. Книга моя не была пропущена харбинской цензурой, хотя, казалось бы, что уже все содержание ее прошло цензуру для газет. В содержании моих статей, утверждаю, не было ничего ни антирелигиозного, ни антиправительственного, ни безнравственного. Все эти статьи своевременно сохранялись друзьями, а кроме того, у меня имеется полный экземпляр этой книги.
В той же самой типографии, как я слышал, предполагалась к печатанию уже написанная известным писателем Всеволодом Ивановым книга о моем искусстве. Мы слышали, что манускрипт этой книги также не был пропущен цензурою. Насколько нам известно, в манускрипте Всеволода Иванова не было ничего ни антирелигиозного, ни антигосударственного, ни безнравственного. Не было и ложных измышлений. Спрашивается, каким же образом может случаться, что книги, наполненные доброжелательными и верными сообщениями, не пропускаются цензурою, которая после этого дозволяет к печати книгу клеветническую?
Когда в ноябре прошлого года японская газета "Харбинское Время" поместила по моему адресу ряд клеветнических статей, я запросил по этому поводу Министерство иностранных дел в Токио, на что от Министерства мне было отвечено: "Все происшедшее есть следствие полного невежества и непонимания сотрудников газет и враждующих групп русских эмигрантов в Харбине Вашей благородной миссии и работы... Имея такие донесения в руках, мы счастливы уверить Вас, что подобные инциденты не повторятся, и мы искренне надеемся, что Вы более не будете обеспокоены подобными происшествиями". Итак, расследование Министерства иностранных дел показало, что выходки "Харбинского Времени" произошли вследствие полного невежества (шир игноранс). После таких воздействий со стороны центральных органов нужно думать, что и цензура, со своей стороны, примет меры для искоренения лжи и клеветы в печатном слове.
В таком случае, спрашивается, каким же порядком могла быть пропущена цензурой явно клеветническая брошюрка Вас. Иванова, которая, кроме явно разрушительных целей, ничего не вносит и не имеет в виду? Если "Священный Дозор" невыносим для цензуры, если книга опытного, даровитого писателя Всеволода Иванова недопустима, то каким же образом может считаться желательной для общественных настроений явно погромная и даже доходящая до кощунственности брошюрка Вас. Иванова? Если Министерство указывает на полное невежество газетных сотрудников, то мы не решаемся применить ту же формулу к высоким служащим цензуры. Ведь во главе цензуры могут стоять лица, лишь действительно облеченные государственным доверием. Все допущенное цензурою несет на себе знак ответственности цензуры за сообщенные факты. Как же быть, если цензура допускает сообщения лживые? Не знаем местных законов на этот счет. Но другие законодательства включают соображения и по этому поводу. Если Вас. Иванов — носитель тьмы, то никто не может применить такую же формулу к государственным служащим.
Если бы не предшествовали брошюре Иванова два цензурных запрещения, то можно бы предположить просто неосмотрительность и небрежность работы. Но если в двух случаях проявлена какая-то, поистине, необъяснимая предосторожность, то тем непонятнее является выход и допущение брошюрки явно клеветнической. Много клеветы в мире. Однажды Амфитеатров горестно заметил: "Хотя об этом и писали в газетах, но все же это оказалось правдой". Действительно, бумага все вытерпит. Можно удивляться подчас, сколько неверных сообщений собирается на одном газетном листе. И все знают, какое употребление произойдет из этой бумаги. Также все знают, что "Свет побеждает тьму". Мало ли лжецов позорили печатное слово. Темные попытки получают единственное назначение — потонуть в забвении. Но государственная цензура не может вызывать каких бы то ни было сходных соображений. Цензура есть высокое культурное учреждение, а всякая ложь прежде всего некультурна. Правда не ржавеет, и лишь правдою создается прочная государственность. Думается, что брошюрка Вас. Иванова лишь какими-то особыми ухищрениями миновала цензурную правду и справедливость.
"Свет побеждает тьму".
14 Сентября 1935 г.
Пекин
Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.