Ваш тост на Новый Год?
Чего пожелать Петербургу и России на Новый Год
Академик Н. К. Рерих
— После забот о войне, после забот о хлебе всё-таки пусть вспомнит народ об искусстве, о том искусстве, которое украшало всю жизнь, которое прогоняло
скуку и ненависть, которое умело целые народы делать великими и славными. …
Петербургская газета. 1913. 1 января. № 1. Вторник. С. 14. Помещено ч/б фото Н. К. Рериха.
Ваш новогодний тост?
Анкета журнала «Огонёк»
Художники
Академик Н. К. Рерих
Пусть искусство цветёт на Руси. Пусть утолённый хлебом народ красоту возжаждет.
Пусть наполнит Русь все дела свои великими формами и красками прекрасными.
Вместо злобы и неверия, пусть увидим надежду и стремление силы!
Н. Рерих [факсимиле]
Огонёк. 1913. 6/19 января. № 1. Воскресенье. С. [17].
Spectator. Нашествие художников на театр
Художники взяли себе режиссёрские функции
Все, кто посещает художественные выставки, вероятно, обратили внимание на то, что теперь огромное количество художников посвятило себя исключительно
театру…
Чем объясняют господа художники своё, если можно так выразиться, «массовое» увлечение театром?
Академик Н. К. Рерих
Г[-н] Рерих с исключительным усердием работал в нынешнем году для театра.
Вот почему его мнение представляет особенный интерес.
— Отчего художники увлекаются театром? Я думал над этим вопросом, и мне кажется, ответ один: в этом сказывается отсутствие у нас монументальных задач,
отсутствие задач фресковой живописи.
Как это ни грустно, но приходится сознаваться, что для государственной жизни живопись у нас почти не нужна.
Если мы вспомним последние 25 лет, то мы не найдём ответа на вопрос: какие государственные учреждения украшались живописью?
Отсутствие живописи для страны — это страшно больной вопрос русского искусства.
— А разве за границей не то же самое?
— Не совсем. Возьмите Францию. Всё-таки Сорбонна, ратуши и некоторые другие общественные учреждения были расписаны руками известных живописцев. Я уж не
говорю про Пантеон, давший возможность выразиться такому мастеру фресковой живописи, как Пюви де Шаванн.
Кроме сказанного нужно сознаться, что художника не может удовлетворить одна станковая живопись, что его привлекает общественное выявление искусства.
Затем, несомненно, что в самом театре есть нечто привлекательное для живописца, начиная с освещения.
В свою очередь, и театр, несомненно, почувствовал потребность в художниках.
Я считаю это известной реакцией.
Возможно, что одно время эта сторона очень измельчала и, как реакция, явилось желание усилить её…
Петербургская газета. 1913. 11 января. № 10. Пятница. С. 6.
Порча картины И. Е. Репина «Иван Грозный и сын его Иван»
Вчера в Третьяковской галерее, вскоре после её открытия, в начале одиннадцатого часа утра, один из посетителей тремя ударами ножа изуродовал знаменитую картину И. Е. Репина «Иван Грозный и сын его Иван — 16-го ноября 1582 года», известную среди широкой публики под названием: «Царь Иоанн убивает своего сына». <...>
Мнения художников
Петербург
(По телефону от нашего корреспондента)
Академик Н. К. Рерих
— Известие о варварском поступке над картиной И. Е. Репина потрясло меня глубоко. Даже не верится, что такая могучая картина, как «Иван Грозный», могла
пострадать. С первых посещений собрания П. М. Третьякова эта картина Репина врезывалась глубоко и ярко. Около картины циркулировали рассказы о
позировании Гаршина для фигуры царевича, о жесточайших полемиках и спорах. Характерное выражение реализма, бесконечно сильного для размаха И. Е., —
именно эта картина жила в памяти особенно сильно.
Краткая телеграмма не позволяет судить о том, насколько сильно испорчена картина, и хочется думать, что, может быть, порезы миновали лица и могут быть
заделаны, так как реставрация теперь производится очень хорошо. Такое же дикое нападение пришлось выдержать не так давно одной из картин Рембрандта в
Амстердаме, и, слава Богу, картина могла быть зачинена вполне удовлетворительно. Не знаю, по каким статьям уложения может быть судим такой преступник,
но если только это не умалишённый, то к таким Иродам нужно применять какие-то меры, особенно суровые. Национальное достояние, произведения искусства не
оцениваются денежными суммами. Ими гордится народ, и нападение на них — кощунство, достойное величайшего народного осуждения. Неужели жестокость,
дважды проявленная в Лувре и Амстердаме, переносится в Россию.
Не зная размеров порезов произведения И. Е., можно лишь возмущаться до глубины души и надеяться, что варвару не удалось серьёзно повредить картину. ...
Русское слово (Москва). 1913. 17/30 января. № 14. Четверг. С. 2.
Мнения представителей художественного мира
…Петербургские представители художественного мира так отозвались на несчастие в Третьяковской галерее: <…>
Н. К. Рерих
— Нет слов выразить своего возмущения и своей скорби. Можно быть разных взглядов на искусство, но нельзя не признавать всего того выдающегося значения,
которое имела картина для времени, в которое она появилась. В ней мастерство Репина выявилось едва ли не самым сильным образом. …
Утро России (Москва). 1913. 17 января. № 14. Четверг. С. 2.
Р. Школа художников
Беседа с юбиляром Рерихом
На днях ученики и ученицы школы Общества поощрения художеств чествовали своего директора, Н. К. Рериха, по случаю исполнившегося 15-летия его службы в
Обществе.
Н. К. Рерих начал службу в Императорском Обществе поощрения художеств должностью помощника секретаря, потом он был помощником директора музея, потом
секретарём и наконец в 1906 г. был назначен на должность директора школы.
За семь лет пребывания г. Рериха в школе он поднялся на значительную художественную высоту.
Лучшим доказательством этого являются ежегодные ученические выставки этой школы.
— Какие преобразования вы ввели в ней? — спросили мы г. Рериха.
— При мне введён целый ряд новых классов, как то: чеканная мастерская, иконописная, рукодельная, ткацкая, класс медальерный, класс графики, класс
рисования животных и т. д.
Введено также чтение анатомии, чтение лекций по древнерусскому искусству, увеличены классы фарфоровый и керамический.
Наконец, введены заново классы натурно-фигурный и головно-живописный.
Что касается наших выставок, то печать неоднократно дарила меня лестными отзывами, находя, что выставки школы Общества поощрения художеств не уступают
даже академическим.
Несомненно, что школьные выставки за моё пребывание сильно разрослись.
Достаточно сказать, что они уж не помещаются, как прежде, в школе, а требуют более обширного помещения и устраиваются в большом выставочном зале
Императорского Общества поощрения художеств…
— Сколько человек обучается в школе Общества поощрения художеств?
— Общее количество обучающихся в школе и в отделениях колеблется от 1500 до 1600 человек.
— Это считается много?
— Очень. Наша школа самая многочисленная из имеющихся в России.
— Куда преимущественно поступают окончившие курс?
— Смотря по избранной специальности.
Часть ежегодно поступает в Академию художеств, часть идёт в преподаватели разных учебных заведений, наконец, часть на фабрики по соответствующим
производствам…
— Кого из новых преподавателей вы пригласили?
— Многих. Щуко, Билибина, Линдеман, Щусева, Наумова, Варфоломеева, Цейдлера, Плотникова и т. д.
В будущем году исполнится 75-летие существования нашей школы.
Это единственная в России школа, существующая 74 года без всяких прав…
Петербургская газета. 1913. 25 апреля. № 111. Четверг. С. 3. Помещён ч/б фотопортрет Н. К. Рериха.
По словам Н. К. Рериха, соавтор «Священной весны» И. Ф. Стравинский пишет теперь оперу на сюжет сказки Андерсена.
Опера будет называться «Соловей».
— Это должна быть китайщина, вроде комической оперы. Первое действие уже готово, а остальные два будут написаны летом, — сказал нам г. Рерих. — Г[-н]
Стравинский просил меня сделать декорации для этой оперы. Между прочим, очень хорошо звучат хоры, оркестрованные им для «Хованщины». Стравинского я
знаю очень давно, со времён Университета, и уже тогда мне казалось, что его дарование должно дать что-то особенное. Теперь, по тому вниманию, которое
ему уделяется в Европе, видно, что уже многое им завоёвано.
Петербургская газета. 1913. 28 мая. № 144. Вторник. С. 5.
Мир пишется, как ветхий муж.
Повинны человеки устремлением.
Устремлением возрастают помыслы.
Помысел породил желание. Желание подвигло веление.
Здание человеческое устремлениями сотрясается. Не бойся, древний муж!
Радость и печаль — как река. Волны преходят омывающие.
Возвеселился царь:
— Моя земля велика. Мои леса крепки. Мои реки полны. Мои горы ценны. Мой народ весел. Красива жена моя.
Возвеселилась царица:
— Много у нас лесов и полей. Много у нас певчих птиц. Много у нас цветочных трав.
Вошёл в палату ветхий муж. Пришлый человек. Царю и царице поклон дал. Сел в утомлении.
Царь спросил:
— Чего устал, ветхий? Видно, долго шёл в странствии?
Воспечалился ветхий муж:
— Земля твоя велика. Крепки леса твои. Полны реки твои. Горы твои непроходимы. В странствии едва не погиб. И не мог дойти до града, где нашёл бы покой.
Мало, царь, у тебя городов. Нам, ветхим, любо градское строение. Любы стены надёжные. Любы башни зрящие и врата, велению послушные. Мало, царь, у тебя
городов. Крепче окружились стенами владыки соседних стран.
Воспечалился царь:
— Мало у меня городов. Мало у меня надежды стенной. Мало башен имею. Мало врат, чтобы вместить весь народ.
Восплакал царь:
— Муж ветхий! Летами мудрый! Научи зарастить городами всю мою землю великую. Как вместить в стены весь народ?
Возвеселился ветхий муж:
— Будут, царь, у тебя города. Вместишь в стены весь народ. За две земли от тебя живёт великанский царь. Дай ему плату великую. Принесут тебе великаны
от царя индийского городов видимо-невидимо. Принесут со стенами, с вратами и с башнями. Не жалей наградить царя великанского. Дай ему плату великую.
Хотя бы просил царицу, жену твою.
Встал и ушёл ветхий. Точно его, прохожего, и не было.
Послал царь в землю великанскую просьбу, докуку великую. Засмеялся смехом великанский мохнатый царь. Послал народ свой к царю индийскому своровать
города со стенами, вратами и башнями. Взял плату великанский мохнатый царь немалую. Взял гору ценную. Взял реку полную. Взял целый крепкий лес. Взял в
придачу царицу, жену царя. Всё ему было обещано. Всё ему было отписано.
Воспечалилась царица:
— Ой, возьмёт меня мохнатый царь! Ой, в угоду странному мужу, ветхому! Ой, закроют весь народ вратами крепкими. Ой, потопчут городами все мои травы
цветочные. А закроют башнями весь надзвёздный мир. Помогите, мои травы цветочные, — ведомы вам тайны подземные. Ой, несут великаны города индийские, со
стенами, вратами и башнями.
Жалобу травы услышали. Закивали цветными макушками. Подняли думу подземную. Пошла под землёю дума великая. Думою море воспенилось. Думою леса
закачалися. Думою горы нарушились, мелким камнем осыпались. Думою земля наморщилась. Пошло небо морщинкой.
Добежала дума до пустынных песков. Возмутила дума пески свободные. Встали пески валами, перевалами. Встали пески против народа великанского.
Своровали великаны города индийские, со стенами, вратами и башнями. Повытряхивали из закуток индийский народ. Поклали города на плечи. Шибко назад
пошли. Пошли заслужить плату великую своему мохнатому царю.
Подошли великаны к пустынным пескам. Сгрудились пустынные пески. Поднялись пески тёмными вихрями. Закрыли пески солнце красное. Залегли пески по
поднебесью. Как напали пески на великанский народ.
Налезли пески в пасти широкие. Засыпали пески уши мохнатые. Залили пески глаза великановы. Одолели пески великанский народ. Покидали великаны города в
пустынные пески. Еле сами ушли без глаз, без ушей.
Схоронили пески пустынные города индийские. Схоронили со стенами, вратами и башнями. Видят люди города и до наших дней. А кто принёс города в пустынные
пески, то простому люду не ведомо.
Распустились травы цветочные пуще прежнего.
Поняла царица от цветочных трав, что пропали города индийские. И запела царица песню такую весёлую. Честным людям на услышание, Спасу на прославление.
Услыхал песню царь, возрадовался ликованием. И смеялся царь несчастью великанскому. И смеялся царь городам индийским, скрытым теперь в пустынных
песках. Перестал царь жалеть о чужих городах.
Осталась у царя река полная. Осталась гора ценная. Остался у царя весь крепкий лес. Остались у царя травы цветочные да птицы певчие. Остался у царя
весь народ. Осталась царица красивая. Осталась песня весёлая.
Возвеселился царь.
Ветхий муж к ним не скоро дойдёт.
Русское слово (Москва). 1913. 11/24 июня. № 133. Вторник. С. 2.
«Пойдём к дедушке».
Бежит весёлая детвора вниз по лестнице. Минуем диванную и угловую. Пробегаем библиотекой по тонко скрипучему полу.
Старый Фёдор впускает в высокую тёмную дверь дедушкина кабинета.
Всё у дедушки особенное.
Нравятся нам кресла с драконами. Вот бы нам такие в детскую! Хороши у дедушки часы с длинной музыкой. В шкапах с разноцветными стёклами книги с
золотыми корешками. Висят чёрные картины. Одна, кажется нам, давно висит вверх ногами, но дедушка не любит, чтобы у него что-либо трогали.
Много приятных вещей у дедушки. Красный стол можно вывернуть на десять фигур. Можно перебрать цветные чубуки в высокой стойке. Можно потрогать
масонские знаки (не даёт надевать) и ширмы со смешными силуэтами.
А когда дедушка бывает добрый и нога у него не болит, он откроет правый ящик стола.
Тут уж без конца всяких занятных вещей.
А сам-то дедушка какой миленький! Беленький, беленький! В «гусарском» халатике.
Полюбили мы бегать к дедушке после всяких занятий.
Рады мы дедушке.
Другое.
«Дедушка к себе велят идти».
Сердитый дедушка. Высокий, серый такой, колючий. Не угадать по нему сделать. Всё-то он лучше всех знает. Всё, что было при нём, лучше всего. Всё должно
быть так, а не иначе. Ругает и всё что-то требует.
«Иван, скажи дедушке, что мы гулять ушли».
Вернёмся — там и обедать пора. Лучше завтра к нему сходим.
Всё равно ругать будет.
Всё хорошо, пока люб нам дедов кабинет. Пока дед для нас — милый и белый.
Но когда серый, жёсткий дед заслонит нашу живую жизнь, крепкую только будущим, — тогда плохо. Тогда пропал дедов кабинет. Как бы его потихоньку и не
нарушили опять.
О почитании старины я говорил больше других, но и боюсь за него.
Когда окружится старина всеобщим признанием. Когда укрепится старина всякими строгими запретами. Когда из милой, даже гонимой, старина возвеличится и
властно потребует покорности, — тогда неугомонное, бурливое будущее может дать сильный отпор. После спасения старины и умиления ею как бы не
почувствовалось утомление и, чего Бог упаси, не усомнились бы в будущем современного творчества.
Покуда дед — не запрет и отрицание, а благоуханная минута милой, мудрой старины, до тех пор мы бежим к нему. Но как только около дедова кабинета
раздадутся запрещения, отрицания, угрозы, — тогда как бы молодое не ушло гулять. Скажут: нам будущее дороже. Ещё недавно мы могли кричать: «Грех,
смертный грех прикоснуться к дедову кабинету. Грех переставить там по своему неразумению. Грех не стремиться в милый кабинет белого, мудрого деда».
И правда, теперь около старины, во славу её, жизнь наполняется запретами и угрозами. Так в новых законах о сохранении старины предусмотрены всякие
кары за нарушение старины, но нет никакой награды за заботу о ней.
Конечно, и грозить иногда приходится, но строить какую-либо жизнь на запретах и грозе нельзя, и я чувствую, что, смотря на будущее, пора сказать:
«Пусть дедов кабинет останется самым милым, самым любимым местом в доме. Пусть дед не стесняет молодую жизнь. Пусть в лучшие минуты мы стремимся к
деду. Пусть дедовы законы лягут в основу, но лишь в основу строения будущего».
Летом лишний раз о мудрой старине подумайте.
Русское слово (Москва). 1913. 27 июня / 10 июля. № 147. Четверг. С. 2.
В Индии было.
Родился у царя сын. Все сильные волшебницы, как знаете, принесли царевичу свои лучшие дары.
Самая добрая волшебница сказала заклятие:
«Не увидит царевич границ своего царства».
Все думали, что предсказано царство, границами безмерное.
Но вырос царевич славным и мудрым, а царство его не увеличилось.
Стал царствовать царевич, но не водил войско отодвинуть соседей.
Когда же хотел он осмотреть границу владений, всякий раз туман покрывал граничные горы. В волнах облачных устилались новые дали. Клубились облака
высокими градами.
Всякий раз тогда возвращался царь силою полный, в земных делах мудрый решением.
Вот три ненавистника старые зашептали:
«Мы устрашаемся. Наш царь полон странною силою. У царя нечеловеческий разум. Может быть, течению земных сил этот разум противен. Не должен быть человек
выше человеческого.
Мы премудростью отличённые, мы знаем пределы. Мы знаем очарования.
Прекратим волшебные чары. Пусть увидит царь границу свою. Пусть поникнет разум его. И ограничится мудрость его в хороших пределах. Пусть будет он с
нами».
Три ненавистника, три старые повели царя на высокую гору. Только перед вечером достигли вершины, и там все трое сказали заклятие. Заклятие о том, как
прекратить силу:
«Бог пределов человеческих!
Ты измеряешь ум. Ты наполняешь реку разума земным течением.
На черепахе, драконе, змее поплыву. Своё узнаю.
На единороге, барсе, слоне поплыву. Своё узнаю.
На листе дерева, на листе травы, на цветке лотоса поплыву. Своё узнаю.
Ты откроешь мой берег! Ты укажешь ограничение!
Каждый знает, и ты знаешь! Никто больше. Ты больше. Чары сними».
Как сказали заклятие ненавистники, так сразу алою цепью загорелись вершины граничных гор.
Отвратили лицо ненавистники. Поклонились.
«Вот, царь, граница твоя».
Но летела уже от богини доброго земного странствия лучшая из волшебниц.
Не успел царь взглянуть, как над вершинами воздвигся нежданный пурпуровый град, за ним устлалась туманом ещё не виданная земля.
Полетело над градом огневое воинство. Заиграли знаки самые премудрые.
«Не вижу границы моей», — сказал царь.
Возвратился царь, духом возвеличенный. Он наполнил землю свою решениями самыми мудрыми.
Русское слово (Москва). 1913. 3/16 июля. № 152. Среда. С. 2.
В Париже весною для меня была радость.
В музее Чернусского открыта выставка предметов восточного искусства из частных собраний. Сама по себе выставка очень интересна. Вещи выбраны со вкусом
и знанием. Превосходны разные живописные и лепные священные изображения Индии, Цейлона, Сиама, Японии, Индокитая.
Не пройти равнодушно мимо эпических красок, мимо чернолаковой бронзы, мимо цветистой и великолепной космогонии.
Но на выставке было и другое, для нас, русских, уже особо значительное. За эту радость я очень благодарен моему другу В. В. Голубеву.
Уже давно мечтали мы об основах индийского искусства. Невольно напрашивалась преемственность нашего древнего быта и искусства от Индии. В интимных
беседах часто устремлялись к колыбели народной, а нашего славянства в частности.
Конечно, могли говорить нам: мечты неосновательны, предположения голословны, догадки полны личных настроений. Нужны были факты.
И вот теперь В. В. Голубев (живущий почти всегда в Париже), наконец, начал большое дело. Начал это дело так умело, так прочно, что можно, по моему
убеждению, ждать крупных достижений.
Если дело пойдёт так, как начато, то Голубев создаст себе возможность первому от русской жизни пройти по новому направлению к истокам индийского
искусства и жизни.
В. В. Голубев снарядил экспедицию в Индию. Были всякие трудности. Несколько участников погибло от жары и лихорадки, но зато были привезены снимки и
предметы, и, главное, наблюдения, которым должен радоваться каждый русский.
На выставке музея Чернусского ожидал меня Голубев, и то, что он показал и рассказал мне, было так близко, так нам нужно и так сулило новый путь в
работе, что оба мы загорелись радостью.
Теперь все догадки получали основу, все сказки становились былью.
Обычаи, погребальные «холмы» с оградами, орудия быта, строительство, подробности головных уборов и одежды, все памятники стенописи, наконец, корни речи
— всё это было так близко нашим истокам. Во всём чувствовалось единство начального пути.
Ясно, если нам углубляться в наши основы, то действительное изучение Индии даст единственный материал. И мы должны спешить изучать эти народные
сокровища, иначе недалеко время, когда английская культура сотрёт многое, что нам так близко.
Обычаи вымирают, быт заполняется усовершенствованиями, гробницы и храмы оседают и разрушаются.
Голубев, чуткий к искусству, взял в этом изучении верный путь. Не путь отшельника-учёного, летописца для будущих веков, а путь повествователя на пользу
и сведение всем, кому дороги искусство и скованная им жизнь.
Мы поняли значение византийских эмалей. Мы поняли, наконец, и ценность наших прекрасных икон. Теперь иконы уже вошли в толпу и значение их укреплено.
Через Византию грезилась нам Индия; вот к ней мы и направляемся.
Не надо пророчествовать, чтобы так же, как об иконах, сказать, что изучение Индии, её искусства, науки, быта будет ближайшим устремлением.
Нет сомнения, что эти поиски дадут отличные последствия. Но, повторяю, надо спешить. Надо не упустить многие последние возможности.
Вот почему считаю, что дело, начатое В. В. Голубевым, должно нас радовать чрезвычайно.
Надо знать, что за первою экспедицией решена и вторая. В будущем у Голубева растут планы, о которых я ещё не могу говорить.
Пусть Голубев сам подробно ознакомит нас со своими выводами и планами. Жаль, если французы с их верным чутьём скорее нас поймут значение работы
Голубева.
Желаю нашей Академии наук вовремя ещё серьёзнее обратить внимание на эти работы.
Желаю В. В. Голубеву всякой удачи и жду от него бесконечно многозначительного и радостного.
К чёрным озёрам ночью сходятся индийские женщины. Со свечами. Звонят в тонкие колокольчики. Вызывают из воды священных черепах. Их кормят. В ореховую
скорлупу свечи вставляют. Пускают по озеру. Ищут судьбу. Гадают.
Живёт в Индии красота.
Заманчив великий Индийский путь.
Русское слово (Москва). 1913. 7/20 июля. № 156. Воскресенье. С. 2–3.
Боюсь конкурсов. Столько неудачных решений прошло перед глазами, даже сомневаешься, как поставить дело прочно.
Случайный состав комиссий, неожиданность решений, боязнь нарушить подсчёт закрытых записок, формальность результата — всё это пугает.
Конечно, в заказах, в творческих задачах отставить конкурс легко. Распорядительный ум всегда найдёт лучшее единоличное решение, нежели безличие
закрытых записок. Гораздо труднее с оценкой уже готовых трудов.
Из кого должна состоять обсуждающая коллегия?
Кажется, в Москве предстоит теперь трудный и ответственный конкурс по присуждению почётных отзывов за лучшие постройки, вновь возведённые.
Для города всякий дальнейший рост его — вопрос высокой важности. Помимо личных вкусов, помимо местных и временных стремлений, высока ответственность за
будущий вид древней столицы.
Не только суждения о каждом доме в отдельности, но и смысл нового здания в ряду прежних, утверждение наиболее желательного типа построек для данного
города — всё это имеет значение.
Первые постановления комиссии имеют решительный смысл как указующий перст для значительной доли будущего местного строительства.
Кто же обсудит новые здания? Силы управы? Городские зодчие? Или особо составленная комиссия?
Из кого эта комиссия составится? И кто её составит?
Отличить новые здания — очень похвально со стороны городского управления. Можно поздравить Москву с возрастающим темпом культурных начинаний.
Не из недоверия, а из лучшего доброжелательства хотелось бы знать, как именно предполагает город устроить отличия новых зданий.
Москва растёт. В ней работают столько выдающихся дарований. И люди, и средства имеются. Доброе желание, конечно, имеется тоже.
Русское слово (Москва). 1913. 10/23 августа. № 184. Суббота. С. 4.
Добрый глаз редок. Дурной глаз в каждом доме найдётся.
Мне говорили, что Станиславский заставляет своих учеников: «Умейте в каждой вещи найти не худшее, но лучшее».
Чуткий художник видит, что огромное большинство из нас с наслаждением служит культу худшего, не умея подойти ко всему, что радость приносит.
С великим рвением мы готовы произносить хулу перед тем, что нам не любо. Какое долгое время мы готовы проводить около того, что нам показалось
отвратительным.
Встреча с нелюбимым порождает яркие слова, блестящие сравнения. И быстры тогда наши речи, и сильны движения. И горят глаза наши.
Но зато как медленно скучны бывают слова ласки и одобрения. Как страшимся мы найти и признать. Самый запас добрых слов становится бедным и обычным. И
потухают глаза.
Удалось испытать одного любителя живописи. За ним ходил с часами и незаметно замечал время, проводимое им около картин. Оказалось, около картин
осуждённых было проведено времени с лишком вдвое больше, нежели около вещей одобренных.
Не было потребности смотреть на то, что, казалось, доставило радость; нужно было потратить время на осуждение.
«Теперь знаю, чем вас удержать. — Надо окружить вас вещами ненавистными».
Мы, славяне, особенно повинны во многоглаголании худшего. В Европе уже приходят к замалчиванию худого, конечно, кроме личных выступлений.
Если что показалось плохим, — значит, оно не достойно обсуждения. Жизнь слишком красива, слишком велика, чтобы загрязнять себя зрелищем недостойным.
Слишком много радостного, много заслуживающего отметки внимания. Но надо знать бодрость и радость.
Надо знать, что нашему «я» ничто не может вредить. Останавливаясь перед плохим, мы у себя отнимаем минуту радости. Удерживаем себя вместо шага вперёд.
Учиться радости, учиться видеть лишь бодрое и красивое! Если мы загрязнили глаза и слова наши, то надо учиться их очистить. Строго себя удержать от
общения с тем, что не полюбилось.
И у нас жизнь разрастётся. И нам недосуг станет всматриваться в ненавистное. Отойдёт ликование злобы.
И у нас откроется глаз добрый.
Русское слово (Москва). 1913. 20 августа / 2 сентября. № 191. Вторник. С. 3.
Стояли дубы. Краснели рудовые сосны. Под ними, в заросших буграх, тлели старые кости. Желтели, блестели цветы. В овраге зеленела, пышнела трава.
Закатилось солнце.
На поляну вышел журавль и прогорланил:
— Берегись, берегись! — И ушёл за опушку.
Наверху зашумел ворон:
— Конец, конец!
Дрозд на осине орал:
— Страшно, страшно!
А иволга просвистела:
— Бедный, бедный.
Высунулся с вершинки скворец. Пожалел:
— Пропал хороший, пропал хороший!
И дятел подтвердил:
— Пусть, пусть.
Сорока трещала:
— А пойти рассказать, пойти рассказать.
Даже снегирь пропищал:
— Плохо, плохо.
И всё это было. С земли, с деревьев и с неба свистели, трещали, шипели злые слова.
А у Дивьего Камня, за Медвежьим оврагом, неведомый старик поселился. Сидел старик и ловил птиц ловушками хитрыми. И учил птиц большими трудами каждую
одному слову.
Посылал неведомый старик птиц по лесу, каждую со своим словом. И бледнели путники, и робели, услыхав страшные птичьи слова. А старик улыбался. И шёл
старик лесом, ходил к реке; ходил на травяные полянки, на ягодники, на моховые болота. Слушал старик птиц и не боялся злых слов.
Только он один знал, что они ничего другого не знают и сказать не умеют.
Русское слово (Москва). 1913. 24 августа / 6 сентября. № 195. Суббота. С. 2.\
Spectator. Художники об уничтожении декораций
(Беседа с Н. К. Рерихом)
В последнее время дирекция Императорских театров почему-то усердно принялась за уничтожение старых декораций.
Одни предназначаются к «размывке», другие — просто уничтожаются, или, как деликатно выражаются театральные чиновники, «исключаются из описных книг».
Между уничтоженными, старыми декорациями есть произведения таких выдающихся в своё время мастеров, как Бочаров, Шишк[ов], Левот и т. д.
Декорация, написанная хорошим художником, представляет такую же ценность, как картина, а между тем, картины древних мастеров не только не уничтожаются,
но с годами приобретают всё большую и большую ценность.
Каждого, кто вздумал бы уничтожить картину, назвали бы варваром или сумасшедшим.
Почему же можно уничтожать декорации?
Положение художников, посвятивших себя декоративному искусству, в этом отношении ужасно.
Самый гениальный декоратор не оставляет после себя никаких следов, если не считать эскизов, которые далеко не всегда дают представление о таланте
художника. Вещь, написанная на большой площади, производит совсем другой эффект, чем эскиз, сделанный на клочке бумаги.
Но как поступить со старыми, пришедшими в негодность декорациями?
Художники сами не знают, что ответить на этот вопрос.
— Многие декорации ужасно портятся, — сказал нам талантливый Н. К. Рерих, работающий теперь для Московского Художественного театра.
После пятидесяти представлений декоративная живопись настолько разбивается, что приходится совсем заново писать декорацию.
Я считаю, что в лучшем случае декорация может выдержать не более ста представлений.
Недавно я смотрел «Валькирию» в Мариинском театре, и был поражён страшным упадком, в который пришли декорации.
Очевидно, придётся к будущему сезону делать новые.
— Правда, что одни декорации сохраняются дольше, а другие — меньше?
От чего это зависит?
— О того, как они написаны.
Если на декорацию пошло много белил и, вообще, она густо написана, то такая декорация скорее подвергается порче.
Наоборот, там, где много пустого холста и мало красок, там больше прочности.
— Неужели после декоратора не остаётся никаких следов?
— Сами декорации гибнут, но остаются эскизы, остаётся смысл творчества.
Конечно, они не дают понятие о декораторе как о живописце.
— Разве нельзя изобрести краски, не подвергающиеся быстрой порче?
— До сих пор они не изобретены, да и едва ли это поможет делу.
Если краски не потрескаются, то холст может разорваться…
Петербургская газета. 1913. 27 октября. № 295. Воскресенье. С. 12.
П. Е.
Последние выставки работ наших художников отражают всё больше и больше их увлечение театром. На недавно открывшейся выставке «Мир искусства» большинство крупных художников выступило с работами, связанными со сценой. Среди художников и художественных деятелей такое влечение к театру вызывает горячие споры за и против. Желая осветить этот вопрос, мы обратились к ряду маститых художников. (…)
Академик Н. К. Рерих
— Увлечение художников в последние годы театром (декорационным искусством) я объясняю сильным развитием театра в сфере художественного совершенства.
Работу художников в театральном деле можно лишь тогда назвать служебной, когда она не представляет самодовлеющей цели, и в таком случае эта работа и не
может заслуживать внимания. Но если эскизы, написанные для театра, представляют сами по себе художественную ценность, то их театральное применение ни
капельки не умаляет их достоинств. Не заглядывая в будущее, я сейчас могу приветствовать прекрасное единение театра и живописи, которое, не уменьшая
художественного значения каждого фактора, вносит в искусство новый прекрасный штрих.
Вечернее время. 1913. 2/15 декабря. № 626. Понедельник. С. 3.
Spectator. Фабрика художников
Беседа с академиком Н. К. Рерихом
В школе Общества поощрения художеств состоялся полугодовой ученический экзамен.
Директор школы Н. К. Рерих любезно сообщил нам некоторые сведения, касающиеся вверенного ему учреждения.
— Интереснее всего работы посылаемых ежегодно в поездку по России и за границу.
В этом году они особенно удачны и совет решил приобрести их в учреждаемый музей ученических работ.
Два ученика, а именно г-жа Земляницына и г. Плевако, были посланы по России.
Они были в Ярославле, Суздале и привезли оттуда ряд фресок.
За границу ездил ученик Покровский и ученицы Воронец, Бринк и Сабанцева.
Они сделали интересные копии с итальянских фресок.
Воронец и Сабанцева копировали плафоны в Мантуе, Бринк — сделала копию фресок Андреа Мантенья, Покровский — копировал в Вене картину Сано ди Пьетро.
Таким образом, лишний раз подтверждается, что стремление к изучению настоящих корней искусства в школе прививается.
— Какую сумму получают ученики, посылаемые в командировку?..
— Сумма маленькая… Едущие по России получают около 400 руб., за границу — 600 руб.
— Как велик процент поступающих из вашей школы в Академию художеств?
— В нынешнем году из 23 человек, принятых в Академию, 11 кончило нашу школу.
Невзирая на это, Академия художеств почему-то урезала нам субсидию на 1000 рублей.
— Чем вы объясняете это?..
— Прямо не понимаю!..
Раз Академия принимает 50 процентов учеников нашей школы, значит, она считает её целесообразной.
А на деле нам уменьшают субсидии.
Следует заметить, что в нынешнем году у нас необычайное переполнение школы.
Такой массы учеников ещё никогда не было.
Петербургская газета. 1913. 19 декабря. № 348. Четверг. С. 13. Помещено ч/б фото: Совет профессоров и преподавателей перед работами учеников.
[Среди присутствующих директор школы Н. К. Рерих.]
М. Райский. В Париже скончался русский художник от голода
(Беседа с академиком Н. К. Рерихом)
Из Парижа получено сообщение о смерти русского художника Пельчинского, умершего в столице Франции от голода и холода.
О положении русских художников вообще за границей мы беседовали с академиком Н. К. Рерихом.
— Это ужасно… — сказал Н. К.,— ещё десять лет тому назад мною была напечатана под заглавием «Мёртвая петля» статья, посвящённая почти аналогичному
случаю: покончила самоубийством — также в Париже — одна русская художница, долгое время голодавшая и изнемогшая, в конце концов под бременем нужды.
За истекшие десять лет случаи смерти за границею русских художников от голода успели повториться.
Следует заметить, что в Париже подобные случаи встречаются чаще, нежели где бы то ни было.
Объясняется это тем, что в Париже не более, не менее, как 50 000 художников.
Цифра, как видите, колоссальная; в результате много художников терпят сильную нужду, доходящую иногда до крайности.
Одних русских художников в Париже свыше 1000 человек.
Надо отдать справедливость, русские художники пользуются большим успехом, русское искусство стоит там на высоте, но всё же большинство художников
находится в очень плохом положении.
Верно, в Париже имеется и клуб русских художников и несколько обществ художников, но весьма возможно, что иные русские художники не знают ничего об
этих обществах, так же, как последние не знают ничего об этих художниках.
Я думаю, что общества делают всё возможное для нуждающихся художников, но ведь надо считаться и с тем, что имеются и такие, которые тщательно скрывают
свою нужду.
Чаще всего даже бывает так, что именно действительно нуждающийся и молчит о своей нужде, предпочитая умереть с голода, нежели попросить помощи.
Насколько мне известно, иные русские общества художников устраивают даже концерты в пользу своих нуждающихся коллег, словом, всячески интересуются ими,
но ведь русских художников, как я уже указывал, в Париже много, трудно за всеми уследить и придти им в нужный момент на помощь.
Петербургская газета. 1913. 20 декабря. № 349. Пятница. С. 4.
Из тёмной кладовки вышел чёрный человек и прошёл на дворовую лестницу. Шёл быстро, точно скрывался. Шёл какими-то неслышными шагами.
Как он зашёл в кладовку? Зачем там был? Куда ушёл? Почему шёл неслышно?
Не узнать. Не придумать.
В людской зазвонил комнатный звонок. Звонил долго и сильно. А никто не звонил; никто никого не звал.
Почему звонок сам зазвонил?
Никак не узнать.
В комнате тётушки Анны Ивановны завертелась дверная ручка. Завертелась сильно. Несколько раз перевернулась. А никто до неё не дотронулся.
Зачем ручка крутилась? Что это значит?
Странно и непонятно.
В столовой в один день прошли семь мышей.
Никогда такого не бывало, а тут семь сразу.
Откуда пришли? Зачем вылезли?
Непонятно, но неспроста.
Кухарка вечером вернулась домой в большом страхе. Туман стоял. Шла она по Длинному переулку, а навстречу ей идёт белая лошадь. Идёт из тумана одна, без
человека. Идёт, тихо ступает. Шума никакого не слышно. Так и прошла. Ушла в туман.
Откуда — неведомо. Куда — неизвестно.
Страшно вспомнить.
Поздно вечером случилось самое страшное: лопнула картина на доске. Висела, висела себе тихо и вдруг с большим треском лопнула прямо через лицо святого
Иеронима.
Почему именно вечером лопнула?
Это уже совсем плохо.
Весь канун сочельника наполнился непонятными и странными делами. Не только нам, но и прислуге и всем большим стало ясно, что случится страшное что-то.
Даже тётушка Анна Ивановна сказала:
— Не к добру!
В буфетной горничная Даша шептала Анисье Петровне, экономке:
— Дурной шалит! Дай-ка позову доброго — тот мигом всё утишит.
Но Анисья Петровна предупредила:
— Не зови! Не поминай! Позвать-то легко, а поди потом убери его. Так-то, бывало, позовёшь, придёт легко, по первому голосу, а уйти не уходит. На уход
надо знать тоже крепкое слово.
Кто он, дурной? Кто он, добрый? Почему кто-то пришедший не уйдёт?
Всё это было особенно; всё было чудесно.
Говорили мы тихо. Шептали всё новые догадки. Новые причины придумывали. Одна другой несбыточней, одна другой красивей.
Все ужасающие возможности были сказаны. Новый звонок, стук или голос наполняли нас трепетом жутким и небывалым.
Садились мы близко-близко друг к другу. Верили, любили и трепетали.
А в постелях, пока не уснули, стало и совсем страшно. И двери в тёмную комнату стали как-то приотворяться. И пол скрипел под невидимым шагом. И
прохладным вихрем тянуло откуда-то. У порога стояло настоящее.
Утром всё побледнело. А дядя Миша пришёл и стёр огневое вечернее слово.
Всё объяснилось.
Чёрный человек оказался новым слесарем и ходил неслышно в калошах. Оказалось, кот улёгся на кнопку звонка. В дверной ручке испортилась старая пружина.
Белая лошадь ушла с каретного двора, и её скоро поймали. А мыши пришли снизу после отъезда кондитера.
За трещину на картине дядя Миша очень сердился и говорил, что уже три года просил «на паркет переложить» картину, иначе она должна была расколоться. За
небрежность к картине дядя Миша даже нашумел.
От страхов ничего не осталось. Не пришли ни дурной, ни добрый. Всё стало обычным, и мирным, и скучным.
После того у нас никогда ничего не бывало. Даже сны прекратились. Знаков особенных нет ни на чём.
Знамений ждём! Знамений просим!
Русское слово (Москва). 1913. 25 декабря / 1914. 7 января. № 297. Среда. С. 5.
Грядущий 1914 год
(Новогодняя анкета Ив. Южанина)
Н. К. Рерих
Я желаю, чтобы в 1914 году — Россия, познав свои красоты и богатства, научилась бы их ценить, изучать, разрабатывать своим умом, своими руками — без
помощи всего чужеземного. …
Воскресная вечерняя газета. 1913. 29 декабря. № 98. Воскресенье. С. 3.
Все статьи
1913 года воспроизводятся по изданию:
Николай Рерих в русской периодике, 1891–1918.
Вып. 5: 1913–1918 / Сост.: О. И. Ешалова, А. П.
Соболев, В. Н. Тихонова. — СПб.: Фирма Коста,
2004.
Картины языческой Руси
Либретто И.Ф. Стравинского и Н.К. Рериха.
Постановка В.Ф. Нижинского.
Художник Н.К. Рерих.
Первое представление: Париж, Театр Елисейских полей, 29 мая 1913 г.
Из писем Н.К. Рериха и периодической печати
Академиком Рерихом закончены эскизы декораций к балету «Весна священная», музыку для которого написал Игорь Стравинский. Вот как рассказывает об этом
балете сам художник.
— Я написал не только эскизы декораций, но и самоё либретто. В первом акте, называющемся «Поцелуй [земле]», проходят древние славянские священные игры,
хороводы, различные гаданья, и в конце их на высоком священном холме над таинственной, глубокой долиной древний старец, весь в белых одеждах, совершает
обряд целования земли, так чтившийся в доисторической Руси. Во втором акте, который называется «Великая жертва», на сцене нагромождены холмы, пещеры,
целый лабиринт их; на вершине одного из холмов — группа девушек сплетается в священных танцах и играх, которые оканчиваются тем, что одну из девушек
ждёт обречение в жертву. К этому холму из долины тянутся громоздкие тёмные фигуры старцев. Но вот жертва намечена и её оставляют одну, и она в
предсмертной пляске ожидает того момента, когда блеснёт первый луч восходящего солнца, и тогда она падает мёртвой. Должен сказать, что очень удалась
музыка Стравинскому; этот талантливый композитор написал оригинальные и колоритные танцы и хороводы девушек, и, вообще, вся музыка балета очень
заинтересовывает собой. Балет мой ставится впервые 15 мая на сцене нового театра в Елисейских полях в Париже. Строит театр — известный антрепренёр
Астрюк.
Вечернее время. 1913. 29 января / 11 февраля. № 365. Вторник. С. 3.
Воспроизводится по изданию:
Николай Рерих в русской периодике, 1891–1918. Вып. 5: 1913–1918 / Сост.: О. И. Ешалова, А. П. Соболев, В. Н. Тихонова; Отв. редактор: А. П. Соболев. —
СПб.: Фирма Коста, 2008.
***
Рерих Н.К. Письмо С.П. Дягилеву (нач. 1913 г.) / Сергей Дягилев и русское искусство. Статьи, открытые письма, интервью. Переписка. Современники о Дягилеве: В 2 т. Том 2. / Сост., вступ. ст. и коммент. И.С. Зильберштейна и В.A. Самкова. М.: Изобразительное искусство, 1982. С. 120.
«[…] первая картина «Поцелуй Земле» переносит нас к подножью священного холма, на зеленые поляны, куда собираются славянские роды на весенние игры. Тут
и старушка колдунья, которая гадает, тут игры в умыкание жен, в города, в хороводы. Наконец, наступает самый важный момент: из деревни приводят
старейшего-мудрейшего, чтобы он дал расцветшей земле священный поцелуй…
После яркой радости земной во второй картине мы переносимся к мистерии небесной. Девушки ведут иа священном холме среди заклятых камней тайные игры и
избирают избранную жертву, которую величают. Сейчас будет она плясать последнюю пляску, а свидетелями этой пляски будут старейшины, которые набросят на
себя медвежьи шкуры, и в знак того, что медведь считается человеческим праотцом, старейшины передадут жертву богу солнца Яриле […]».
***
Рерих Н.К. Письмо С.П. Дягилеву (начало мая 1913 г.) / Яковлева Е.П. Театрально-декорационное искусство Н.К. Рериха. Самара: Издательство «Агни», 1996. С.53 (Цит. по копии, переданной автору В.П. Варунцем. Оригинал хранится в Paul Sacher Stuftung Swiss, Basel.).
I. Поцелуй Земли. Возлюбил землю Ярило. Зацвела земля золотом. Налилась земля травами. Радость земли великая. Людям великий пляс и гадание. Собирают
цветы, солнцу красному поклоняются. Сам Старейший-Мудрейший знает больше всех. Приведут его сочетаться с землею пышною. A утопчут землю страшною радостью великою.
II. Жертва великая. После дня и после полуночи. Камни заклятые по холмам лежат. Ведут девушки игры тайные. Ищут пути великого. Славят-величают жертву
избранную. Призовут старцев, свидетелей праведных. Человеки – праотцы мудрые смотрят жертву великую. Воздадут жертву Яриле прекрасному, красному».
Стравинский И.Ф.
Что я хотел выразить в «Весне священной»1
Вот уже несколько лет как французская публика удостаивает мои произведения, «Жар-птицу» и «Петрушку», своим благосклонным вниманием. Мои друзья,
наверное, не могли не заметить той эволюции идеи, которая ведёт от фантастической фабулы первых произведений к чисто человеческому обобщению
последнего. Я опасаюсь, что «Весна священная», где я уже не взываю ни к духу сказок и фей, ни к радости и печали человеческой, но где я иду к ещё более
обширной абстракции, может вызвать некоторое недоумение в тех, которые до сих пор проявляли дорогую мне симпатию.
В «Весне священной» я хотел выразить светлое воскресение природы, которая возрождается к новой жизни: воскресение полное, стихийное, воскресение
зачатия всемирного.
В прелюдии, перед поднятием занавеса, я даю оркестру выразить тот страх, который живёт в каждой чуткой душе, при соприкосновении с затаёнными силами, —
с силами, которые могут расти и развиваться до бесконечности. Тонкий звук [фагота] один может выразить эту затаённую силу, которая
впоследствии разрастается во всём оркестре. Это ощущение, тусклое, неясное, но могучее, родящееся в час обновления всех форм природы, это — смута,
великая, глубокая, всемирного расцвета. В своей инструментовке, в игре мелодий я хотел выразить это чувство.
Вся прелюдия основана на одном mezzo-forte, всегда ровном. В ней мелодия развивается только в горизонтальной линии, подчёркиваемая и умеряемая
только оркестровой массой, то есть интенсивной динамикой самого оркестра, а не мелодического рисунка.
Следовательно, я из этой мелодии исключил слишком чувственные и слишком напоминающие человеческий голос струнные, с их crescendo и diminuendo, и вместо них выдвинул на первый план деревянные, более сухие, более отчётливые, но менее богатые лёгкими экспрессиями и, благодаря
этому, по-моему, более волнующие.
В общем, я в прелюдии хотел выразить панический страх природы перед нарождающейся красотой, священный ужас перед полуденным солнцем, нечто вроде крика
Пана. Музыкальный материал возрастает, распухает, расширяется. Каждый инструмент здесь, как почка на коре векового ствола, он является частицей
великого целого.
И весь оркестр, всё это целое должно символизировать значение рождающейся Весны.
В первой картине являются юноши со старой, очень старой старухой, возраст и век которой неизвестны, которая знает все тайны природы и научает сынов
своих прорицаниям. Она бежит, нагнувшись над землёю, полуженщина, полуживотное. Юноши рядом с нею, как весенние вестники, которые своими шагами на
месте обозначают ритм Весны, биение пульса Весны.
В это время спускаются с берега девушки (Щеголихи). Они составляют венок, смешивающийся с хороводом юношей (Вешние хороводы). Это ещё не вполне
развитые существа. Их пол одновременно — один и двойной, как у дерева. Они смешиваются, но в их ритме чувствуются катаклизмы составляющихся групп. И
действительно, они разделяются — направо и налево. Это форма, которая осуществляется, это — синтез ритмов. И родившаяся форма создаёт новый ритм.
Группы разделяются и начинают бороться, от одной к другой перебегают борцы, которые ссорятся. Это — определение сил борьбою, т. е. игрою (Игра двух
городов).
Но вот слышна близость шествия. То приближается Старейший-Мудрейший, самый старый в племени. Всеми овладевает ужас. И Мудрый благословляет Землю, упав
ниц, распластав руки и ноги, сливаясь в одно с землёю (Поцелуй Земли). Его благословение, это — как знак освобождения ритма. Все бегут, извиваясь,
соединяясь всё время в большие группы, как новые силы природы. Это — Выплясывание Земли.
Вторая картина (Великая Жертва) начинается тусклой игрой юношей. Вначале музыкальная прелюдия основана на мистическом пении, под которое танцуют
девушки. Последние своими извиваниями обозначают место, куда будет замкнута и откуда уже не сможет выйти Обречённая. Обречённая это та, которую должна
освятить Весна и которая вернёт Весне силу, отнятую у неё молодостью.
Молодые девушки танцуют вокруг Обречённой, неподвижной, нечто вроде славления (Величание Избранной). Потом следует очищение земли и взывание к
праотцам. И предки группируются вокруг Избранницы (Действо Старцев — Человечьих Праотцев), которая начинает танцевать Искупительный танец (Великая
Священная пляска).
Когда изнемогающая она должна упасть, предки, как чудовища, подкрадываются к ней, чтобы помешать ей упасть и дотронуться до земли. Они поднимают её и
воздымают к небу.
Годичный круг возрождающихся сил замкнулся и свершился в главных своих ритмах.
Я счастлив, что в В. Нижинском я нашёл идеального пластического сотрудника, а в Н. Рерихе художника, создавшего красочную атмосферу для этого моего
сокровеннейшего произведения.
Музыка. 1913. 3 августа. № 141. С. 489–491.
Воспроизводится по изданию:
Николай Рерих в русской периодике, 1891–1918. Вып. 5: 1913–1918 / Сост.: О. И. Ешалова, А. П. Соболев, В. Н. Тихонова; Отв. редактор: А. П. Соболев. —
СПб.: Фирма Коста, 2008.
1 Montjoie! № 8, 29 mai 1913.
Действующие лица: Старейший-Мудрейший. Старцы – человечьи праотцы.
Девушка-обреченная. Девушки. Юноши. Старухи.
В первой картине являются юноши со старой, очень старой старухой, возраст и век которой неизвестны, которая знает все тайны природы и научает сынов
своих прорицаниям. Она бежит, нагнувшись над землей…
Юноши рядом с ней, как весенние вестники, которые своими шагами обозначают ритм Весны, биение пульса Весны.
В это время спускаются с берега реки девушки (Щеголихи). Они составляют венок, смешивающийся с хороводом юношей (Вешние хороводы).
Они смешиваются, но в их ритме чувствуются катаклизмы составляющихся групп.
Группы юношей разделяются и начинают бороться. От одной к другой перебегают борцы, которые ссорятся. Это – определение сил борьбою, т.е. игрою (Игра
двух городов).
Но вот слышится близость шествия. Это приближается Старейший-Мудрейший, самый старый из племени. Всеми овладевает ужас.
И Мудрый благословляет землю, упав ниц, распластав руки и ноги, сливаясь в одно с землей (Поцелуй земли). Его благословение, это – как знак
освобождения ритма. Все бегут, извиваясь, соединяясь в большие группы, как новые силы природы. Это – Выплясывание Земли.
Вторая картина (Великая жертва) начинается тусклой игрой юношей. Вначале музыкальная прелюдия основана на мистическом пении, под которое танцуют
девушки. Последние своими извиваниями обозначают место, где будет замкнута и откуда уже не сможет выйти Обреченная.
Обреченная это та, которую должна освятить Весна. Это та, которая вернет Весне силу, отнятую у нее молодостью. Девушки танцуют вокруг Обреченной,
неподвижной, нечто вроде славления (Величание Избранной). Потом следует очищение Земли и взывание к праотцам. И предки группируются вокруг Избранницы
(Действо Старцев – человечьих праотцев), которая начинает танцевать Искупительный танец (Великая священная пляска).
Воспроизводится по изданию:
Цит. по: 100 балетных либретто. Л.: Издательство «Музыка», 1971. С. 223-224.
ВЕСНА СВЯЩЕННАЯ
Картины жизни языческой Руси, в двух действиях
Либретто И. Стравинского, Н. Рериха.
Хореография В. Нижинского.
Декорации и костюмы Н. Рериха.
Первое представление: Париж, Театр Елисейских полей, 29 мая 1913 г.
Действующие лица: Старцы. Старейший-Мудрейший. Дева-избранница.
Девушки, женщины. Совет мудрейших. Юноши. Предки.
Поднимается занавес, и открывается дикий пейзаж: нагромождения скал, среди которых неподвижно сидят две группы – юноши и девушки. Всматриваясь в
священный камень, они ждут его вещего знака.
Девушки поднимаются. Среди них появляется Старец. Они водят вокруг него круги.
Старец направляется к священному кургану, за ним – девушки. Начинаются весенние гадания и танцы юношей. Землю, еще не проснувшуюся от зимнего сна,
утаптывают молодые ноги танцем, заклинают ее расстаться с зимой. Чтоб умилостивить силы природы, танцуют и девушки. Обрядовые движения символизируют
повседневный труд. Девушки прядут пряжу, юноши взрыхляют землю, чтобы заставить ее дать обильные всходы. Танцы становятся все более живыми. Девушки и
юноши захвачены движением.
Танец, наполненный счастливым упоением, переходит в дикую пляску. Умыкания девушек. Каждый юноша уводит с собой избранную. Начинаются Вешние хороводы,
за ними – Игра двух городов. Ее ведут юноши, разделенные на две группы.
Накопленные за долгие месяцы зимы силы рвутся наружу. Старец силится унять выхваляющихся юношей. К его мудрым, полным значения словам прислушиваются
разгоряченные игрой юноши. Они падают на землю, чтобы выразить свое преклонение перед нею Поцелуем земли. Затем следует шествие Старейшего-Мудрейшего.
Опускается ночь. Последние лучи солнца окровавили облака. Девушки усаживаются у костра, окружая Старца.
Чтобы пробудить землю от зимнего сна, чтоб ожила природа, чтоб люди могли пожинать дары земли и жили, нужно окропить землю девичьей кровью. Дабы
избрать среди подруг жертву, девушки водят круги, затевают Тайные игры, в конце которых приступают к обряду Величания Избранной. За ними следует
Действо взывания к праотцам, переходящее в священную пляску Избранницы. Земля приняла жертву: луг зеленеет, на деревах распускаются листья. Расцветает
жизнь. Все племя, охваченное восторгом и благодарностью земле, выражает свои чувства в Великой священной пляске.
Воспроизводится по изданию:
100 балетных либретто. Л.: Издательство «Музыка», 1971. С. 224-225.
Из периодической печати (1912-1913 гг.)
Новый балет — «Весна Священная»
На днях приступают к исполнению декораций по эскизам Н. К. Рериха для нового балета — «Весна Священная», который будет поставлен в текущем сезоне
Дягилевым за границей. Н. К. Рериху принадлежат не только эскизы, но и либретто. Музыка написана Иг. Ф. Стравинским. В общем, балет является
коллективным трудом Н. К. Рериха и И. Ф. Стравинского, так как они друг другу помогали в выполнении своих художественных замыслов.
Новый балет «Весна Священная» состоит из двух актов. Первый акт носит название — «Поцелуй Земле». Он представляет собою древние славянские священные
игры: разные виды гаданий, игры с венками, хороводы и т. д. Кончается действие поцелуем, который даёт земле древнейший из старцев. Место действия —
долина у священного холма в средней полосе России.
Действие второго акта, названного «Великою Жертвою», происходит на вершине священного холма, в каменном лабиринте. Девушки ведут тайные игры, которые
кончаются обречением одной из девушек на жертву. Снизу приходят старцы, покрытые медвежьими шкурами. Обречённая на жертву, оставшаяся одна, танцует
последнюю пляску, после которой она падает мёртвой. Конец действия совпадает с восходом солнца.
Балет составлен Н. К. Рерихом на основании отдельных штрихов, имеющихся в русской истории, а также на основании разнообразных народных преданий.
Музыка И. Ф. Стравинского, как сообщил нам Н. К. Рерих, производит сильное впечатление. Чувствуется в ней непосредственное общение с землёю. При полном
отсутствии этнографичности, она полна какого-то общего доисторического проникновения.
Речь. 1912. 22 ноября / 5 декабря. № 321. Четверг. С. 5.
Воспроизводится по изданию:
Николай Рерих в русской периодике, 1891–1918. Вып. 4: 1910–1912 / [Сост.: О. И. Ешалова, А. П. Соболев, В. Н. Тихонова; Отв. редактор: А. П. Соболев].
— СПб.: Фирма Коста, 2007.
Р. Кто виновник парижского балетного скандала?
Н. К. Рерих говорит: «Кому-то было выгодно устроить неслыханный скандал»
Вчера вернулся из Парижа художник Н. К. Рерих, соавтор балета «Священная весна», вызвавшего такой неслыханный скандал.
— Это действительно было что-то невообразимое, — рассказывал нам даровитый художник. — Такого скандала в театре мне в жизни не приходилось видеть, да и
сами французы сознавались, что они впервые присутствовали на подобном бурном представлении.
Скажу вам откровенно: до сих пор я не могу объяснить себе эти протесты.
Очевидно, это было кем-то организовано, потому что шиканье началось с первых же тактов музыки, когда публика ещё ничего не видела.
Я был на первом и на втором представлении.
На первом представлении протесты раздавались только во время первого акта, и, в конце концов, в зале разыгрался форменный скандал.
Шиканье, свистки, крики, топанье ногами — всё это смешалось в какой-то невообразимый гул, совершенно заглушавший оркестр.
Музыку можно было услышать только урывками, и уже это обстоятельство как бы служит доказательством, что вся эта демонстрация не имела никакого
отношения к спектаклю. Между зрителями партера и лож происходила жестокая перебранка.
Я сам слышал, как какой-то музыкант, показывая на ложу, в которой сидели дамы, крикнул мне, с негодованием:
— Проститутки десятого квартала! Вам место на улице!
Другой зритель, обращаясь к какой-то ложе, кричал на весь театр:
— Идите к немцам! Вы не достойны называться французами!
Дошло до того, что люди вызывали друг друга на дуэль.
Боясь, как бы дело не дошло до рукопашной, Астрюк велел во время представления осветить зал.
Действительно, эта мера оказалась не излишней.
Никакие словесные способы воздействия на публику не помогали.
Просьбы Астрюка, вышедшего на сцену, отложить шиканье до окончания спектакля, осталась без внимания.
Второй акт прошёл спокойно, а по окончании спектакля не только не было ни одного протеста, но были даже горячие вызовы.
Я и Стравинский выходили на сцену.
Совершенно не понимаю такую резкую перемену настроения.
На втором представлении опять был скандал, но уже не во время первого акта, а во время второго.
Тут я дал себе труд проследить, какие элементы протестуют.
Трудно было разглядеть в полуосвещённом зале, но тем не менее, я заметил неподалёку от себя солидного на вид господина, державшего во рту два пальца.
Характерно, что он свистал не каким-нибудь отдельным сценам, а просто от времени до времени посвистывал.
В общем, я и другие мои знакомые насчитали человек шесть «свистунов», не более.
Совершенно не могу понять, на какой почве разыгралась вся эта демонстрация.
Публика была не специальная, а самая случайная: тут был и Габриэль Д’Аннунцио, и Бенар, и министры, и аристократия.
Я не видел, но мне передавали, что больше всех аплодировала ложа японского посольства.
По окончании спектакля меня поздравляли с успехом.
— Помилуйте, — возразил я. — Какой же это успех? Нет, благодарю вас!
Но И. Ф. Стравинский твёрдо стоял на том, что это «успех», что теперь нашему балету обеспечены 38 000 франков в вечер.
Такие же уверения в «успехе» я услышал «в салоне известной» г-жи Эдвардс, первой жены издателя “Matin”, у которой собирается самое избранное
общество.
Она привела в пример первое представление «Кармен», вагнеровских опер и т. д.
— Не было ли порнографии?
— Ни малейшего намёка. Любопытно, что самые шумные протесты вызвала сцена, когда старик целует землю. В этот момент не было ни музыки, ни танцев, всё
остановилось.
В декорациях тоже не произошло никакой перемены.
Следовательно, чему же могли шикать?
Я думаю, что кому-то было выгодно устроить этот неслыханный скандал, чисто по коммерческим соображениям.
Говорю это на основании фактов.
Дело в том, что в день первого представления, за несколько часов до спектакля, Астрюк задал при мне Дягилеву такой вопрос:
— А что мы сделаем, если публика будет протестовать?
— Протестовать? — удивился Дягилев. — Почему вы думаете, что будут протесты?
— Я спрашиваю на всякий случай, — продолжал Астрюк. — Необходимо довести спектакль до конца или можно не оканчивать его?
— Конечно, спектакль должен быть доведён до конца! — ответил Дягилев.
Петербургская газета. 1913. 26 мая. № 142. Воскресенье. С. 11–12. В статье помещено фото: I акт балета «Весна священная».
Воспроизводится по изданию:
Николай Рерих в русской периодике, 1891–1918. Вып. 5: 1913–1918 / Сост.: О. И. Ешалова, А. П. Соболев, В. Н. Тихонова; Отв. редактор: А. П. Соболев. —
СПб.: Фирма Коста, 2008.
На днях вернулся из Парижа известный художник Н. К. Рерих.
В постановке нашумевшего балета «Освящение весны» Н. К. участвовал как заведующий декоративно-художественной частью и, судя по единодушным отзывам
парижской прессы, провёл её с несравненным мастерством. Однако, как уже сообщил наш парижский корреспондент, на первых представлениях нового балета в
театре произошёл сильнейший скандал, очевидцем которого был, между прочим, и Н. К. Рерих.
С просьбой поделиться впечатлением об этом печальном инциденте мы обратились к уважаемому художнику.
— В первый день представления «Освящения весны», — рассказывает Н. К., — творилось что-то невообразимое, для меня невиданное. Аплодисменты и
всевозможные протесты слились в один гул и заглушили музыку. Дягилев и Астрюк обращались к публике с речью, но ничто не помогало. Не могу передать тех
грубых выражений, которыми обменивались враждующие. Многие выражения даже были неприличны; мне передавали, что дело доходило до дуэльных вызовов. Тем
непонятнее было исчезновение протестов в конце спектакля, когда весь шум перешёл в сплошные аплодисменты. И ещё более странным было для меня, когда
после спектакля в кулисы приходили друзья и поздравляли нас с большим успехом, с явлением, давно не виданным в Париже.
В кругах нашего русского искусства мы так не привыкли к страстным проявлениям сочувствия и вражды, что вначале нам было непонятно, почему Астрюк и
Дягилев не только не огорчены, а даже довольны. Потом мне уже разъяснили, что Астрюк рад сборам, доходящим до 38 000 франков, а Дягилев знает, что этим
оказано большое внимание.
Для меня всё это было ново, и на второе представление я пошёл в партер, чтобы послушать мнение публики.
И было что послушать!
Во втором акте скандал принял такие размеры, что пришлось дать в зале полный свет. Бедная Пильц с великим мужеством танцевала при разнородном шуме
всего зала, заглушавшем музыку.
Опять мнения были так противоположны, что, казалось, ничто не могло согласить их, и опять по окончании спектакля аплодисменты заглушили протесты.
Против меня сидел один свистун и с самого начала балета меланхолически подсвистывал.
Третий спектакль был уже без меня, и я не знаю, что там творилось.
Должен заметить, что рядом с полным непониманием пьесы раздавались голоса, с глубоким пониманием толковавшие смысл балета и всю его постановку; голоса,
глубоко заглянувшие в космогонию древности.
Мне передавали, что очень аплодировала ложа японского посольства.
Может быть, в этой ложе вспомнили о празднике весны, о великих зовах природы, о любовании красотами земли и неба…
Должен сказать, что Дягилев, Шаляпин, Санин, Нижинский и другие деятели русского балета и оперы ведут себя прямо героями и упрямо выдвигают русское
дело к успеху.
Что касается «Хованщины», то я считаю в высшей степени удачною оркестровку хоров, сделанную Стравинским. Декорации Федоровского мне тоже очень
нравятся, он будет большою художественною силою.
— Говорят, что вы будете теперь писать декорации для Московского Свободного театра к «Принцессе Мален»?
— Да. Кроме того, Стравинский для этого же театра просил меня сделать эскизы к его опере «Соловей».
Театр и жизнь. 1913. 31 мая. № 29. Пятница. С. 2–3. На с. 3 помещено ч/б фото: Н. К. Рерих. Балет «Освящение весны» — 1 акт.
Воспроизводится по изданию:
Николай Рерих в русской периодике, 1891–1918. Вып. 5: 1913–1918 / Сост.: О. И. Ешалова, А. П. Соболев, В. Н. Тихонова; Отв. редактор: А. П. Соболев. —
СПб.: Фирма Коста, 2008.
ВЕСНА СВЯЩЕННАЯ
Обращение в аудитории Ваннамэкера на собрании Лиги Композиторов,
Нью-йорк, 1930
Много лет тому назад у меня была картина “Задумывают Одежду”. В этой картине были выражены первые мысли женщины об одежде, первые орнаменты, первые
руны украшения. Удивительно было сознавать, насколько эти первичные орнаменты были сходны с украшениями наших дней.
Вы, конечно, знаете, что сейчас в Париже в большой моде скифское искусство, которое многие авторы считают предтечею кубизма.
В 1922, в Чикаго, во время постановки “Снегурочки” мастерские Маршала Фильда произвели интересный опыт; построив современные костюмы на орнаментах или
линиях доисторических славянских одеяний. Поучительно было видеть, насколько многие современные формы естественно слились с древнейшими орнаментами.
В связи с сопоставлением древнейшего и новейшего, вспоминаю, как в Тибете нам приходилось показывать изображения небоскребов, и можно было наблюдать,
как народ, видевший их впервые, принимал их с полным пониманием, сравнивая с семнадцатью этажами знаменитой Поталы — дворца Далай-ламы. И не только по
высоте принимал народ небоскребы, но он оценивал и сходство самого существа постройки со своими древнейшими зданиями. Так опять мы могли видеть, как
самая древняя и самая современная мысль созвучат.
В дневнике моем имеется страница, посвященная первой постановке “Священной Весны” в Париже, в 1913 году.
“Восемнадцать лет прошло с тех пор, как мы со Стравинским сидели в Талашкине, у княгини Тенишевой в расписном Малютинском домике и вырабатывали основу
“Священной Весны”. Княгиня просила нас написать на балках этого сказочного домика что-нибудь на память из “Весны”. Вероятно, и теперь какие-то
фрагменты наших надписаний остаются на цветной балке. Но знают ли теперешние обитатели этого дома, что и почему написано там?”
Хорошее было время, когда строился Храм Святого Духа и заканчивались картины “Человечьи Праотцы”, “Древо Преблагое Врагам Озлобление” и эскизы “Царицы
Небесной”. Холмы Смоленские, белые березы, золотые кувшинки, белые лотосы, подобные чашам жизни Индии, напоминали нам о вечном Пастухе Леле и Купаве,
или, как сказал бы индус, — о Кришне и Гопи. Нельзя не отметить, что сыны Востока совершенно определенно узнавали в образе Леля и Купавы великого
Кришну и Гопи. В этих вечных понятиях опять сплеталась мудрость Востока с лучшими изображениями Запада. С полным сознанием я говорил в Индии на вопрос
о разнице Востока и Запада: “Лучшие розы Востока и Запада одинаково благоухают”.
Пришла война, Стравинский оказался за границей. Слышно было, что мои эскизы к “Весне” были уничтожены в его галицийском имении. Была уничтожена и
“Ункрада”. Многое прошло, но вечное остается. В течение этих лет мы наблюдали, как в Азии еще звучат вечные ритмы “Весны Священной”. Мы слышали, как в
священных горах и пустынях звучали песни, сложенные не для людей, но для самой Великой Пустыни. Монгол, певец, отказывался повторить случайно
услышанную прекрасную песню, потому что он поет лишь для Великой Пустыни. И мы вспоминали Стравинского, как он влагал в симфонию “Весны” великие ритмы
человеческих устремлений. Затем в Кашмире мы наблюдали величественный Праздник Весны с фантастическими танцами факелов. И опять мы восклицали, в
восторге вспоминая Стравинского.
Когда в горных монастырях мы слышали гремящие гигантские трубы и восхищались фантастикой священных танцев, полных символических ритмов, опять имена
Стравинского, Стоковского, Прокофьева приходили на ум.
Когда в Сиккиме мы присутствовали на празднествах в честь великой Канченджанги, мы чувствовали то же единение с вечным стремлением к возвышенному,
которое создало прекрасный поэтический облик Шивы, испившего яд мира во спасение человечества. Чувствовались все великие Искупители и Герои и Творцы
человеческих восхождений.
Тогда уже “Весна” была признана всюду и никакие предрассудки и суеверия не боролись против неё. Но нельзя не вспомнить, как во время первого
представления в Париже, в мае 1913 года, весь театр свистел и ревел, так что даже заглушал оркестр. Кто знает, может быть, в этот момент они в душе
ликовали, выражая это чувство, как самые примитивные народы. Но, должен сказать, эта дикая примитивность не имела ничего общего с изысканною
примитивностью наших предков, для кого ритм, священный символ и утонченность движения были величайшими и священнейшими понятиями.
Думалось, неужели тысячи лет должны пройти, чтобы увидеть, как люди могут стать условными и насколько предрассудки и суеверия еще могут жить в наше,
казалось бы, цивилизованное время. С трудом понимают люди, как честно приближаться к действительности. Жалкое самомнение и невежественная условность
легко могут затемнять и скрывать великую действительность. Но для меня является драгоценным знаком засвидетельствовать, что в течение десяти лет моей
работы в Америке я не почувствовал дешевого шовинизма или ханжества. Может быть, новая комбинация наций охраняет Америку от ядовитой мелочности. А
наследие великой культуры майя и ацтеков дает героическую основу широким движениям этой страны. Поистине, здесь, в Америке, вы не должны быть
отрицателем. Так много прекрасного возможно здесь, и мы можем сохранить нашу положительность и восприимчивость. Можно чувствовать наэлектризованность,
насыщенность энергии этой страны; в этой энергии мы можем осознавать положительные элементы жизни.
Созидательное устремление духа, радость прекрасным законам природы и героическое самопожертвование, конечно, являются основными чувствованиями “Весны
Священной”. Мы не можем принимать “Весну” только как русскую или как славянскую... Она гораздо более древняя, она общечеловечна.
Это вечный праздник души. Это восхищение любви и самопожертвования, не под ножом свирепой условщины, но в восхищении духа, в слиянии нашего земного
существования с Вышним.
На расписной балке Тенишевского дома записаны руны “Весны”. Княгиня Тенишева, преданная собирательница и создательница многого незабываемого, уже ушла.
Нижинский уже более не с нами, и уже Дягилев творит по-новому в духовных сферах.
И все же “Весна Священная” нова и молодежь принимает “Весну” как новое понятие. Может быть, вечная новизна “Весны” в том, что священность Весны вечна,
и любовь вечна, и самопожертвование вечно. Так, в этом вечном обновленном понимании, Стравинский касается вечного в музыке. Он был нов, потому что
прикоснулся к будущему, как Великий Змий в кольце касается Прошлого.
И волшебник созвучий, наш друг Стоковский, тонко чувствует истину и красоту. Чудесно, как жрец древности, он оживляет в жизни священный лад,
соединяющий великое прошлое с будущим.
Правда, прекрасен в Кашмире праздник огней! Прекрасны гигантские трубы горных монастырей! Из-за Канченджанги началось великое переселение, несение
вечной “Священной Весны”!
Мы знаем, насколько нежелательно одно распространение без утончения. Везде, где мы видим распространение без утончения, везде оно выражается в
жестокости и грубости. Отчего погибли великаны? Конечно, потому, что рост их был несравним с утонченностью.
Не забудем и другое. Вспомним, когда в 1921 году в Аризоне я показывал фотографии монголов местным индейцам, они восклицали: “Они ведь индейцы! Они
наши братья!” И так же точно, когда затем в Монголии я показывал монголам изображения американских индейцев в Санта-Фе, они узнавали в них своих
ближайших родственников. Они поведали замечательную сказку: “В давние времена жили два брата. Но повернулся Огненный Змий и раскололась Земля и с тех
пор разлучились родные. Но вечно ждут они весть о брате и знают, что близко время, когда Огненная Птица принесет им эту желанную весть”. Так, в простых
словах от древнейших времен, люди устремляются в будущее.
Когда вы в Азии, вы можете видеть вокруг себя многое замечательное, что в условиях колыбели народов совершенно не кажется сверхъестественным. Вы легко
встречаетесь с великими проблемами, заключенными в прекрасные символы. Мы всегда мечтаем иметь театр в жизни. В Азии вы имеете его ежедневно. В
Монголии, во время многодневных священных торжеств, вы видите и замечательные танцы, и глубокую символику. В пустынях перед вами несут древние знамена
и священные изображения в оправе тысячи народа, в громе трубном, в прекрасных красках костюмов и горных сверканий. И все это является выражением жизни.
Если вы допущены принять участие в этой жизни, вы видите, насколько она сливается с природою; очень ценно это ощущение.
Во время священных танцев вы вспомните множества прекрасных сказаний, сотканных вокруг искусства и музыки Востока. В Тибете вы услышите, почему так
величественны трубы и так мощен их звук. Вам скажут: “Однажды Властитель Тибета пригласил для очищения Учения великого Учителя Индии. Поднялся вопрос,
как необычно встретить этого великого гостя. Невозможно встретить духовного Учителя золотом, серебром и драгоценными камнями. Но Лама имел видение и
указал Властителю соорудить особые гигантские трубы, чтобы встретить Учителя особыми новыми звуками”. — Разве это прекрасное почитание звука как
такового не напоминает вам искание современных композиторов?
Вспомните орнаменты и рисунки американских индейцев в их старых становищах. Эти рисунки полны замечательного значения и напоминают о необыкновенной
древности своей, ведя ко временам единого языка. Так, наблюдая и объединяя национальные символы, мы выясняем историческое значение чистого рисунка. В
этом первичном начертании вы видите мысли о космогонии, о символах природы. В радуге, в молнии, в облаках вы видите всю историю устремлений к
прекрасному. Эти начертания объединят давно разъединенное сознание народов; они те же, как и в Аризоне, так и в Монголии, так и в Сибири. Те же
начертания, как на скалах Тибета и Ладака, так и на камнях Кавказа, Венгрии и Норвегии.
Эти обобщающие осознания должны быть особенно ценны теперь, когда так обострено стремление к эволюции. Человечество устремляется освободиться от старых
форм и создать что-то новое. Но, чтобы создать что-то новое, мы раньше должны знать все древние источники. Только тогда мы можем мечтать об Озарении
жизни.
Воспроизводится по изданию:
Рерих Н.К. Весна священная. Обращение в аудитории Ваннамэкера на собрании Лиги Композиторов, Нью-йорк, 1930 / Держава Света. Священный Дозор.
Рига: Виеда, 1992.