1910 год
На пороге Нового Года
(Какие благопожелания шлют России на 1910 год)
…Академик Н. К. Рерих
С развитием культуры будет расти сознание великих красот и богатств, которые до сих пор часто, смешно подумать, остаются неизведанными. Желаю роста духовного достоинства; желаю упорства и непобедимости; желаю весёлой, праздничной работы; желаю скорейшего познания тех подлинных красот и сокровищ, которыми так охотно готовы нас одарить земля и эпохи минувшие.
Н. Рерих [факсимиле] …
Огонёк. 1910. 1/14 января. № 1. Пятница. С. [10–18].
Так же: Киевские вести. 1910. 4 января. № 4. Понедельник. С. 3.
В Русском музее в Петербурге сейчас открыта очень поучительная выставка предметов по этнографии, собранных в прошлом году.
Для нас, интересующихся будущим музеем, эта выставка имеет особое значение.
Уже много лет ожидаем мы, во что выльется этнографический отдел Русского музея. Сперва не поспевала этнография; потом как будто замедлила архитектура.
Теперь в подвалах и складах уже лежат шестьсот сундуков, наполненных вещами народного быта. Всё лежит пока погребённое.
Собиратели, вероятно, и сами не знают размеров картины, ими сложенной.
Выставка вновь собираемых предметов одинаково нужна и заведующим музеем, и публике. Тем лучше, что она состоялась и невольно возбуждает разговоры о будущем размещении предметов.
Выставка интересна.
Прекрасны вещи гольдов, [алеутов], чукчей, северо-американских индейцев. Эти коллекции лежали в подвалах Киевского университета и были теперь мудро выменяны на какие-то гипсовые слепки, предложенные Русским музеем. В Киевский университет эти вещи перешли из Вильны; такое приобретение тем ценнее, что вещи привезены одною из самых ранних научных экспедиций.
Также хороши вещи тунгусские, собранные г. Макаренком, и предметы бурятских культов, добытые г. Хангаловым.
Довольно много собрано вещей на Кавказе г. Миллером. Хороши мордовские костюмы (доставил г. Евсевьев) и чувашские.
Энергичная собирательница В. Шнейдер доставила много интересных вещей из Семёновского и Арзамасского у[ездов] Нижегородской губ. и из Рыбной слободы (Лаишевского у[езда] Казанской губ.). Любопытны костюмы и детали староверской жизни Керженского края. Металлические изделия Рыбной слободы развёртывают характерную картину работы на всевозможных инородцев; киргизы, калмыки, сарты, лезгины, вотяки, башкиры — все пользуются и далеко разносят работы Рыбной слободы.
По случайным результатам только одного года можно судить о великих богатствах будущего музея, которые сейчас покоятся под спудом.
Теперь уже заказаны шкапы.
Наступает время дела ещё более трудного, нежели собирательство, — дела целесообразного, красивого размещения. Близится совместная работа этнографов с художниками.
Дать живую картину жизни великого народа трудно. Не только знание, но и глубокое творчество необходимо, чтобы самым красивым, самым разумным способом использовать помещение для бесконечного числа разнохарактерных предметов.
Предстоит решить красиво задачу устройства манекенов. Предстоит скомпоновать сцены быта. Предстоит перемешать осколки жизни с[о] шкафами.
Серьёзная работа. От неё зависит многое. Зависит всё впечатление музея: будет ли музей устрашать и сердить, или манить и завлекать зрителя.
Конечно, руководство такого просвещённого любителя искусства, как гр. Д. И. Толстой, позволяет надеяться, что все художественные задачи размещения будут разрешены особенно хорошо. Гр. Д. И. Толстой уже на деле доказал, что он всегда стремится привлечь на работу людей молодых и энергичных. Благодаря ему, в Русский музей вошло много освежающего.
Но для размещения сотни тысяч предметов нужно много глаз и рук. Из постоянных работников музея пока обладает художественною подготовкою В. П. Шнейдер; остальные хранители — гг. Волков, Могилянский, Миллер — хотя и сведущие и живые люди, но, естественно, они далеки от искусства.
Нужны ещё удачно выбранные пособники в трудном деле размещения вещей.
Материал готов. Из него надо суметь сложить красивую, внушительную, увлекательную сказку о жизни великой земли.
Русское слово (Москва). 1910. 8/21 января. № 5. Пятница. С. 4.
О памятнике Александру II в Петербурге
Глубокая тайна вокруг конкурса 55 моделей —
осуждается единодушно
Несмотря на ту атмосферу таинственности, которою окружил себя конкурс на сооружение памятника Александру II, а вернее именно благодаря этому обстоятельству, дело это уже теперь стало несомненной злобой дня, даёт целый ряд поводов к обстоятельным и горячим дебатам.
Как и следовало ожидать, как внешняя сторона конкурса, так и приёмы его выполнения встретили почти единогласное осуждение.
Прежде всего, все единодушно высказали осуждение той боязни публичности и гласности, которая оказалась обнаруженной организаторами.
Именно, как мы уже отмечали, как публика, так и печать будут допущены после того, как комиссия остановится на какой-либо одной модели.
Некоторые лица, принявшие участие в анкете, как, например, наш известный скульптор И. Я. Гинцбург, высказали даже осуждение самой «устаревшей идее» конкурса. <...>
Ряд других представителей художественного мира дополнили нашу анкету своими соображениями общего характера. <…>
Н. К. Рерих
Всякое произведение искусства должно быть, конечно, художественно, просто и убедительно.
Возьмите античные памятники, возьмите ряд других немых свидетелей художественной старины.
Везде та же простота, та же несложность постройки, дающая отпечаток гения.
В многоглаголании нет спасения — эта правда также применима и к жизни, и к искусству.
Мы должны отрешиться от всех этих ненужных аксессуаров и антихудожественных прибавлений, которые самим фактом своего существования как бы говорят: сё лев…
Петербургская газета. 1910. 25 марта. № 82. Четверг. С. 4. Помещено ч/б фото Н. К. Рериха.
— Врубель может выздороветь, — сказал мне месяц тому назад один из друзей.
Не поверил я этой радости, но всё же ликующее «а вдруг...» шевельнулось внутри.
Теперь говорят:
«Врубель умер», и этой печали верится ещё меньше. Не верится, пока не пойду и не увижу.
За всё время болезни Врубеля я не мог найти в себе мужества пойти к нему в лечебницу, навестить его. Пока не увидишь, пока сам не убедишься, до тех пор думаешь о несчастье легче, и всё время живёт какая-то надежда. Какая-то вера во что-то особенное.
Вся жизнь Врубеля была какая-то особенная. Не жизнь священного очага, а жизнь беспредельного путника. Он появлялся среди нас неожиданно; так же неожиданно уходил. Причины его странствий часто были малопонятны. Какие-то неслышные другим голоса звали его... Незадолго до последней болезни, сидя у меня за мирным чаем, Врубель вдруг насторожился:
— Слышите, поёт?
Мы переглянулись. Никакого пения не было.
— Поёт. Из «Демона» поёт, — настаивал Врубель и заспешил уходить.
Неслышные нам песни ему слышались.
Праздник искусства, сверкающий в картинах Врубеля, горел и в нём, и на всём, к чему он прикасался.
Врубель, не знавший середины, был страшен для мудрецов серединной культуры. Долго в холодном хоре убивавших искусство почти одиноко звучал голос Врубеля.
Приятно было видеть, как «жрецы середины» негодовали перед лучшими созданиями Врубеля. Бесконечный напор нашей волны безразличия выносил Врубель.
Можно смело утверждать, что судьба Врубеля — высокая судьба проникновенников старой Италии или судьба Маре, непонятого современниками, но бережно на радость будущего сохранённого в укромном Шлейгейме.
У нас так мало художников со свободной душой, полной своих песен. Но не дали Врубелю сделать что-либо цельное; такую храмину, где бы он был единым создателем. Как чудесно это было бы! Больно видеть всё прекрасное, сделанное Врубелем в Киеве; больно подумать, что Сведомский и Котарбинский и те имели шире место для размаха.
Всегда мы стараемся возможно грубее обойтись со всеми, кто мог бы двинуться вперёд. И на одну поднятую голову опускаются тысячи тяжёлых рук, ранее как будто дружелюбных. Только Третьяков первое время поддержал Сурикова. Мало поняли Левитана. Мы загнали Малявина в тишину деревни. Мы стараемся опорочить всё лучшее, сделанное Головиным и Коровиным. Мы не любим Трубецкого. Не желаем знать Сомова. Не понимаем Мусатова. Ужасно и бесконечно! Указания Запада нам нипочём. Врубелю мы не дали размахнуться. Музей Академии не знает его. Появление его отличного демона в Третьяковской галерее волновало и сердило толпу. Полная история русского искусства должна отразиться в Русском музее, но Врубеля музей всё-таки видеть не хотел. Только заботою кн. Тенишевой, украсившей свой отдел музея «Царевною-Лебедью», музей не остался вовсе чуждым Врубелю. Странно. Мы во многом трусливы, но в искусстве особенно вспыхивает тайная ненависть. Становятся бойцами великие трусы; даже будущего не страшатся. Поражает наша неслыханная дерзость, не знающая даже суда истории. Бедные мы!
Легко запоминаются многие хорошие картины. Многое отзывается определённо сознательно. Наглядевшись вдоволь, через время опять хочется вернуться к хорошему знакомому и долго покойно сидеть с ним, и опять не страшит промежуток разлуки.
Но иначе бывает перед вещами Врубеля. Они слишком полны. Уходя от них, всегда хочется вернуться. Чувствуется всем существом, сколько ещё не досмотрено, сколько нового ещё можно найти. Хочется жить с ними. Хочется видеть их и утром, и вечером, и в разных освещениях. И всё будет новое. Сами прелести случайностей жизни бездонно напитали вещи Врубеля, прелести случайные, великие лишь смыслом красоты. Какая-то необъятная сказка есть в них; и в «Царевне-Лебеди», и в «Восточной сказке», полной искр, ковров и огня, и в «Пане» с этими поразительными глазами, и в демонах, и во всей массе удивительно неожиданных мотивов.
Таинственный голубой цветок живёт в этом чистом торжестве искусства. И достойно можем завидовать Врубелю. В такой зависти тоже не будет ничего нечистого. Так думаю. Так спешу написать.
Среди быстрых приливов нашего безверия и веры, среди кратчайших симпатий и отречений, среди поражающего колебания, на спокойной улице за скромным столом недели и месяцы облюбовывал Врубель любимые мотивы. В этой тихой работе искал он убедительное слово выразить волшебство сверканий природы, — природы, далёкой от жизни людей, где и сами людские фигуры тоже делаются волшебными и неблизкими нам. Нет теплоты близости в дальнем сиянии, но много заманчивости, много новых путей, того, что так нам нужно. Этой заманчивости полны картины Врубеля. Более, чем множайшие, подошёл Врубель к природе в тончайшей передаче её и всё-таки никогда не удалился от своего таинственного волшебства. Повторяю это слово, в нём есть какая-то характерность для Врубеля; в нём есть разгадка того странного, чем вещи Врубеля со временем нравятся всё сильнее. В эпическом покое уютной работы, в восхищении перед натурой слышно слово Врубеля: «довольно манерного, довольно поверхностной краски. Пора же глубже зарыться в интимнейшую песню тонов». Пора же делать всё, что хочется, вне оков наших свободных учений.
«Если хотя одну часть вещи сделать с натуры, это должно освежить всю работу, поднять её уровень, приблизить к гармонии природы». В таком слове Врубеля звучит коренное умение пользоваться натурой. Врубель красиво говорил о природе; полутон берёзовой рощи с рефлексами белых стволов; пена кружев и шёлка женских уборов; фейерверк бабочек; мерцанье аквариума; характер паутины кружев, про всё это нужно было послушать Врубеля художникам. Он бы мог подвинуть нашу молодёжь, ибо часто мы перестаём выхватывать красивое, отрезать его от ненужного. Врубель мог бы поучить, как надо искать вещь; как можно портить работу свою, чтобы затем поднять её на высоту ещё большую. В работах Врубеля, в подъёмах и паденьях есть нерв высокого порядка, далёкий от самодовольного мастерства или от беспутных хватаний за что попало, хотя бы и за чужое.
Не поражающее, а завлекающее есть в работах Врубеля — верный признак их жизнеспособности на долгое время.
Подобно очень немногим, шедшим только своею дорогою, в вещах Врубеля есть особый путь, подсказанный только природой. Эта большая дорога полна спусков и всходов. Врубель шёл ею.
Умный старик говорил мне:
— Спешите внести в мир новые красивые создания. Помните крепко, что вы сами не нужны; нужны только ваши вещи. Если не можете творить, то хоть род свой продолжайте, дайте тем возможность возникновения новых идей, новых произведений. Нужно изучение высшего творчества, которое в ваших вещах, хотя бы и очень малых, проходит в жизнь. А сами вы не нужны никуда.
Врубель сгорел для творчества. Ради прекрасных произведений принёс он великую смертную жертву.
Память о Врубеле будет расти. Его творчество в будущем оценят гораздо лучше, гораздо глубже, нежели сейчас. Будущие люди поймут настоящие размеры его таланта. Будет всегда свежа о нём память. И там, где нам ничего не известно, вознесётся по заслугам дух Врубеля, и ради его великой жертвы искусству будут ему легки, будут ему светлы его новые пути.
Биржевые ведомости. 1910. 3/16 апреля. Вечерний выпуск. № 11646. Суббота. С. 3.
Так же: Биржевые ведомости. 1910. 4/17 апреля. Утренний выпуск. № 11647. Воскресенье. С. 5; Санкт-Петербургские ведомости. 1910. 4/17 апреля. № 76. Воскресенье. С. 3; Киевская мысль. 1910. 6 апреля. № 96. Вторник. С. 3; Искусство и печатное дело (Киев). 1910. Май. № 5. С. 194–198.
(Беседа)
Вчера возвратился из Новгорода академик Н. К. Рерих, председатель комиссии Допетровского музея и комиссии по исследованию Новгорода. Цель поездки была подготовить будущие раскопки в Новгородском Детинце.
Н. К. Рерих, как выяснилось из разговора, доволен результатами поездки.
С Московским Обществом любителей древности установлено полное соглашение; средства на исследования первого года, вероятно, достигнут 2000 рублей, а если находки будут хороши, то и размер средств увеличится.
От Новгородского Общества в состав комиссии вошли: М. В. Муравьёв, И. С. Романцев, Л. Н. Целепи, С. К. Матвеевский, протоиерей Конкордин и кандидат А. И. Анисимов.
— Член комиссии И. С. Романцев занят сейчас очень ценным трудом составления археологической карты Новгородской губернии; надо надеяться, что все, знающие что-либо о древностях Новгородского края, не откажут сообщить ему свои сведения, так как одних сведений от казённых установлений ещё мало, а труд может иметь большое значение для будущего изучения края.
Раскопки наши будущим летом сосредоточатся в южной части Детинца, в пределах бывшей улицы Пискупли; в этой местности могли быть княжьи терема и прочие княжьи службы. Намечена также в близкую очередь раскопка Рюрикова Городища, где кроме доисторического населения долгое время было местопребывание княжеских семейств.
Высказано также предположение исследовать дно Волхова около старого моста — свидетеля великих исторических событий.
Производство самих работ возложено на секретаря комиссии Н. Е. Макаренко, который зарекомендовал себя уже многими образцовыми археологическими изысканиями.
— Словом, будем работать, — кончил Н. К. Рерих, — и если посчастливится, то могут быть обнаружены великолепные остатки лучшей великокняжеской поры. Заманчиво!
Биржевые ведомости. 1910. 15/28 апреля. Вечерний выпуск. № 11666. Четверг. С. 6.
М. г., членом комиссии по исследованию Новгородского Кремля И. С. Романцевым предпринят очень ценный труд составления археологической карты Новгородской губернии. Не буду говорить, насколько подобный труд будет значительным для изучения древнейшего русского края, — это ясно.
Ясно также, что все знающие что-либо, касающееся древностей новгородских пятин, в интересах науки должны сообщить свои сведения составителю карты. Сообщаю и усиленно прошу об этом. Адрес И. С. Романцева: Новгород, угол Больш[ой] Михайловской и Николаевской ул[иц]. Кому хлопотно пересылать сообщения, может передать их мне: Мойка, 83.
Председатель комиссии по исследованию Новгородского Кремля
Николай Рерих
Новое время. 1910. 15/28 апреля. № 12246. Четверг. С. 5.
До сих пор изделия Императорского Фарфорового завода были почти недоступны всем частным лицам. Такая особенность удаляла производство от широкой жизни, но зато сообщала делу особенную интимную драгоценность.
Сейчас мне пришлось увидать в антикварных магазинах несколько последних групп завода, и я узнал, что управление завода как будто отступило от давнего обычая и выпустило на продажу серию бракованных вещей.
Это и хорошо, и худо.
Худо это тем, что в массы попадут вещи не первоклассные, дефектные, не могущие внушить должного уважения к производству, которое технически действительно превосходно.
Хорошо это тем, что закрытое производство хоть таким порядком может выявиться яснее. При большем ознакомлении станет оно ближе к жизни и легче может воспринять последние запросы искусства.
Странно подумать, но уже долгое время Императорский Фарфоровый завод остаётся без настоящих работников. Служат на заводе хорошие техники. Находятся терпеливые ремесленники. Появляются на заводе изделия «реалистических» скульпторов, совершенно нелепые в применении к фарфоровым массам. Но подлинных художников, поэтов прекрасного фарфорового производства, изучивших и понявших лучшие проявления дела, так близкого всей обыденности, при заводе нет.
Художники-скульпторы не хотели истинно посвятить себя делу фарфора. Ремесленники не в силах были охватить всю значительность производства; не могли понять, как велика задача продолжить настоящий язык искусства во всех домашних предметах. Старая задача, старый разговор!
Так или иначе, но, просматривая деятельность Императорского Фарфорового завода, можно убедиться, что после первоклассных вещей времени Александра I вместе с общим упадком стиля пошатнулась и высота производства завода. К 80-м, к 90-м годам среди изделий завода хорошие вещи стали попадаться редко, скорее как исключения.
Увлечение иностранными образцами без русского (которое создало, напр., русский empire) понимания стало уничтожать собственную прекрасную физиономию завода.
Попытки конкурсов оканчивались неудачами. Неудачи сделались настолько периодическими, что при последнем обсуждении конкурсов возник даже вопрос о возвращении к лучшим образцам времени Александра I.
Жаль, что отлично оборудованное дело перестало выходить за пределы среднего шаблона.
Но, конечно, кроме дороги конкурсов в искусстве существуют пути более близкие сущности искусства. Последние предположения завода, о которых я слышал, дают надежды на возвращение дела в будущем к хорошим временам.
С удовольствием узнал я, что К. К. бар. Рауш фон Траубенбергу поручено сделать серию фигур: «История русской гвардии» и настольное украшение «Псовая охота императрицы Анны Иоанновны». Такие темы хороши для завода, так как размеры задачи были бы не по плечу частному производству.
Также было приятно слышать, что бар. Рауш фон Траубенберг посылается в командировку от Фарфорового завода в Берлин и Дрезден для ознакомления с техническою частью и расцветкою вещей. Как талантливый и прогрессирующий в искусстве скульптор, бар. Рауш фон Траубенберг, надо думать, сумеет войти близко в дело фарфора и сумеет внести струю подлинного искусства — именно то, чем может быть крепко производство Императорского Фарфорового завода.
Если завод сумеет привлечь настоящих художников, если художники захотят сосредоточиться, облюбовать производство фарфора, тогда и не придётся жить лишь старыми образцами, тогда найдётся, как во всякой нормальной жизни, современное творчество, применимое, глубокое выражением, прекрасное по формам.
Приветствую ту дорогу, которую намечает Фарфоровый завод заказом и командировкою бар. Рауша фон Траубенберга. Эта дорога, повторяю, не должна быть случайностью, она должна идти правильно. Она может приближать производство к лучшей надежде: найти настоящее современное и самостоятельное творчество.
Трудная задача, но Фарфоровый завод должен всячески к ней стремиться. Иначе пропадает смысл прекрасного государственного установления.
Биржевые ведомости. 1910. 6/19 мая. Утренний выпуск. № 11699. Четверг. С. 4.
Статья академика Н. К. Рериха
Сегодня приехал в Петербург талантливый ученик А. И. Куинджи академик Н. К. Рерих.
Редакция «Биржевых ведомостей» просила Н. К. Рериха высказать хотя бы в кратких словах свои мысли по поводу кончины этого выдающегося человека.
Куинджи скончался. Большой, сильный, правдивый Куинджи скончался.
«Куинджи — отныне это имя знаменито» — громко писали об Архипе Ивановиче, когда о нём высказались такие разнообразные люди, как Тургенев, Достоевский, Менделеев, Суворин, Петрушевский.
И с тех пор имя Куинджи не сходило с памяти.
Вся культурная Россия знала Куинджи. Даже нападки делали это имя ещё более значительным. Знают о Куинджи — о большом, самобытном художнике. Знают, как он после неслыханного успеха прекратил выставлять — работал для себя. Знают его как друга молодёжи и печальника обездоленных. Знают его как славного мечтателя в стремлении объять великое и всех примирить, отдавшего всё своё миллионное состояние. Знают, какими личными лишениями это состояние было составлено. Знают его как решительного заступника за всё, в чём он был уверен и в честности чего он был убеждён. Знают как строгого критика; и в глубине его часто резких суждений было искреннее желание успеха всему достойному. Помнят его громкую речь и смелые доводы, заставлявшие иногда бледнеть окружавших.
Знают жизнь этого удивительного мальчика из Мариуполя, только личными силами пробившего свой широкий путь. Знают, как из тридцати поступавших в Академию один Куинджи не был принят. Знают, как Куинджи отказал Демидову, предложившему ему за 80 000 руб. повторить несколько картин. Ещё жив служитель Максим, получавший рубли, лишь бы пустил стать вне очереди среди толпы во время выставки картин Куинджи на Морской. С доброй улыбкой все вспоминают трогательную любовь Архипа Ивановича к птицам и животным.
Около имени Куинджи всегда было много таинственного. Верилось в особую силу этого человека. Слагались целые легенды.
Если некоторые друзья Куинджи пытаются обойтись теперь без прислуги, то Куинджи, без всяких проповедей, всю жизнь прожил со своею супругою Верою Леонтьевною без чьих бы то ни было услуг. С особым чувством каждый из нас, подходя к дверям, слышал рояль и скрипку в квартире, где жили «двое».
Вспоминаю, каким ближе всего чувствую я Архипа Ивановича после близкого общения пятнадцати лет.
Помню, как он, вопреки уставу, принял меня в мастерскую свою. Помню его, будящего в два часа ночи, чтобы предупредить об опасности. Помню его, конфузливо дающего деньги, чтобы передать их разным беднякам и старикам. Помню его стремительные возвращения, чтобы дать совет, который он, уже спустясь с шести этажей, надумал. Помню его быстрые приезды, чтобы взглянуть, не слишком ли огорчила резкая его критика. Помню его верные суждения о лицах, с которыми он встречался.
О многих он знал гораздо больше, нежели они могли предполагать. Из двух, трёх фактов, с чуткостью подлинного творца, он определял цельные положения. «Я говорю не так, как есть, а так, как будет». Помню его милое прощающее слово: «Бедные они!» И на многих людей он мог установить угол понимания и прощения. Тихие, долгие беседы наедине больше всего будут помниться ученикам Архипа Ивановича.
«Хорошие люди — тяжело помирают». Так верит народ. Среди мучительных удуший Архипа Ивановича вспоминалась эта примета. Народная мудрость указала, что умер хороший, крупнейший человек.
Душам умерших нужны воспоминания — сколько их будет об Архипе Ивановиче Куинджи!
О нём не забудут!
Биржевые ведомости. 1910. 12/25 июля. Вечерний выпуск. № 11810. Понедельник. С. 1–2.
…Завет А. И. Куинджи
…За несколько дней до своей смерти задумчивый Куинджи обратился к своим друзьям, академику Н. К. Рериху, скульптору Позену и д-ру Гурвичу, со следующими словами, которые смело можно принять за завет:
— Всё надо выражать возможно короче и проще, — говорил А. И. — Учитесь находить великие и нужные слова, но говорите их короче!
Биржевые ведомости. 1910. 12/25 июля. Вечерний выпуск. № 11810. Понедельник. С. 2.
Успех русского балета за границей, главным образом, декораций и костюмов, заставил даже художников взяться за сочинение балетов.
В скором времени увидит свет рампы новый балет художника Н. К. Рериха «Великая жертва».
— Содержание и эскизы этого балета — мои, — сказал нам г. Рерих. — Музыку пишет молодой композитор И. Стравинский.
Новый балет даст ряд картин священной ночи у древних славян.
Если вы помните, то в некоторых моих картинах эти моменты были затронуты...
Действие происходит на вершине священного холма, перед рассветом.
Начинается действие летней ночью и оканчивается перед восходом солнца, когда показываются первые лучи.
Собственно хореографическая часть заключается в ритуальных плясках.
Эта вещь будет первой попыткой без определённого драматического сюжета дать воспроизведение старины, которая не нуждается ни в каких словах.
Я думаю, что если бы мы перенеслись в глубокую старину, то эти слова были бы для нас всё равно [понятны].
— Балет будет коротеньким?
— Он одноактный, но я не думаю, чтобы он был особенно коротким.
Краткость балета делает впечатление более полным.
Конечно, я мог бы привязать фабулу, но она была бы именно привязанной.
— Чьи танцы?
— Фокина... Мы трое в одинаковой степени зажглись этой картиной и решили вместе работать.
Петербургская газета. 1910. 28 августа. № 235. Суббота. С. 4.
(Беседа с Н. К. Рерихом)
(По телефону от нашего петербургского корреспондента)
Несмотря на объявленный уже в газетах срок созыва съезда художников, в художественном мире почти не заметно свойственного подготовительному периоду оживления.
Ваш корреспондент беседовал по этому поводу с художником Н. К. Рерихом, членом организационного комитета съезда.
— Как уже известно, — сказал Н. К. Рерих, — программа выяснена, и съезд приурочен к открытию на январь будущего года.
Казалось бы, что вопрос в последней своей части исчерпан. Но это не совсем так.
Необходимо, прежде всего, выяснить необходимость такого съезда и его практическую потребность. А это находится в тесной зависимости от взгляда на съезд и отношения к нему со стороны самих художников.
Если художники считают съезд назревшей потребностью, то они обязаны откликнуться на призыв организационного комитета.
Может ли съезд быть авторитетным, если из 50 000 массы художников приглашений разослано 2000, и на таковые откликнутся всего, быть может, сто человек?
В различных группах художников отношение к съезду если ещё не совсем определилось, то, во всяком случае, оно сулит мало надежд на многочисленность участников. В лучшем случае можно встретить сочувствие, но и то часто платоническое.
Я лично вначале был противником идеи съезда, позже я переменил свою точку зрения и вошёл в организационный комитет.
Мне кажется, съезд может быть полезен и необходим для выяснения и разработки чисто практических вопросов. Например, учреждение, что ли, художественной инспекции для охраны произведений искусства и красивых местностей, представительство художников в законодательных и правительственных учреждениях, улучшение правового и материального положения художников, обеспечение профессиональных прав и интересов и т. д.
Этими и подобными им вопросами и должна, мне кажется, исчерпываться программа съезда.
За эту программу можно не опасаться, что она вызовет какой-либо раскол на съезде, вызовет эксцессы и погубит самую идею съезда.
Я держусь того мнения, что для художников совсем не важно общение между собой и скорее, напротив, необходимо полное уединение для свободного индивидуального творчества, не связанного никакими директивами съезда, спокойная работа в тиши.
Большим препятствием для съезда, для какого бы то ни было общения между собою, словом, для какой угодно совместной товарищеской и профессиональной деятельности, я считаю отсутствие среди художников добрых культурных отношений.
Среди художников господствует партийность.
Против этого ничего нельзя иметь. Таковы уже своеобразные условия художественного творчества, искания новых путей. Хуже всего предвзятость взгляда, перенесение партийных счётов на почву личных отношений.
Всем, я думаю, ещё памятна форма печатной полемики между двумя крупными художниками в Петербурге. Если бы она вовремя не закрылась на столбцах газеты полным отступлением одного полемиста, но не моральным его поражением, то газетные столбцы стали бы ареной страстной борьбы и полемического задора, не свободного от личных оскорблений. Какой тут возможен культурный обмен мнений в беседах, когда вы не гарантированы от личных оскорблений?
Сторонники консервативного направления до сих пор не признают нас, «молодых», называя нас «дилетантами» в искусстве и про себя «невеждами».
Я думаю, что всё это происходит от плохой нашей осведомлённости в теоретических вопросах искусства, от нашей неподготовленности к изучению истории искусства по первоисточникам.
Если искать аналогий, то за ними не придётся ходить далеко.
Все мы учимся, не исключая, конечно, художников, истории по учебникам Иловайского.
Один художник, проводя однажды лето в Дании, зашёл как-то в сельскую школу. Учитель, по существующему обычаю, предложил посетителю задать вопрос школьнику.
Задан был вопрос относительно призвания варягов.
И вот школьник, читая правильно по-датски известные нам слова: «Князья Рюрик, Синеус и Трувор» — сообщает ему, что в таком-то году по Р. Х. Рюрик со своим «синеусом» и «трувором» (советом и дружиной) прибыли к словенам, причём Рюрик остался княжить в Новгороде, отдав остальные, упоминаемые в истории Иловайского, города в управление совету и дружине.
А когда мы проходим это место в истории, то мы немало дивимся, что после Рюрика осталось потомство, а после Синеуса и Трувора оно куда-то исчезло.
Мораль отсюда, кажется, ясна.
Ну, и попробуйте вы теперь кого-нибудь убедить, кто не был в Дании в школе, что Синеус и Трувор княжили не персонально.
В Археологическом институте, где эта наука проходится во всей широте и объёме, ведь не всякий художник бывает, а включённая в историю искусства, преподаваемую в нашей специальной высшей школе, она страдает неполнотой и отсутствием солидных знаний.
Дайте художнику в руки летописи, и уже что получится!
Надо найти общую платформу для художников, и в изучении истории искусства по первоисточникам мы её уже нашли.
Мы имеем орудие каменного века. Относительно того, изящно оно или грубо, можно ещё спорить. Но никто этот предмет не отнесёт к другому веку.
Тициана, Рубенса и Ван-Дейка можно понять, только изучая по подлинникам.
Ни одна копия не даст подлинного представления о художнике.
Изучение искусства по первоисточникам и создаст ту общую платформу, на которую художники должны встать, чтобы развить в себе добрые культурные отношения к собрату, хотя и принадлежащему к другому лагерю.
Возьмите итальянские примитивы. О значении их для искусства, о поступательном от них движении художественной мысли можно спорить, но ссориться не придётся.
Если же затронуть вопросы: «како веруеши», «что такое искусство» и подобные им, — то колкостей, ненужных эксцессов не обобраться.
Съезд, чтобы не захиреть в самом начале, все такие вопросы должен обойти, сосредоточившись исключительно на практических, из которых должен бы уделить внимание таким животрепещущим и больным вопросам, как преподавание во всём объёме истории искусства, с изучением по первоисточникам.
Эти мысли я думаю выразить в своих докладах на съезде.
Повторяю, съезд удержится в рамках, если будут обойдены все больные вопросы, вызывающие лишь один шум, страстные личные выпады противников, вместо культурного обмена мнений.
Русское слово (Москва). 1910. 29 сентября / 12 октября. № 223. Среда. С. 2.
Так же: Художественно-педагогический журнал. 1910. 15 октября. № 18. С. 11–12.
У Н. К. Рериха
Сравнительно небольшая мастерская молодого академика Н. К. Рериха вся заставлена мольбертами с начатыми работами. Художник пишет в настоящее время эскизы росписи храма в имении кн. М. К. Тенишевой «Талашкино» Смоленской губернии и очень увлекается ими.
Нас интересовал вопрос о положении работы художника над его балетом.
— Вас интересует, как я напал на мысль написать балет, — сказал художник. — На это могу вам ответить, что оттого остановился я на балетном действии, что для оперы обработать мой сюжет никак нельзя. В нём доминирует движение, и для «пения» оставалось бы очень мало места, хотя во всё время действия за холмом слышно пение священных молитв. Поэтому-то я и остановился на балете. Моя работа в этом направлении значительно облегчилась сотрудничеством с такими талантливыми людьми, как с композитором Стравинским и артистом нашего балета Фокиным. Мы взаимно помогали друг другу, и работа шла скоро и легко.
— Декорации, конечно, вы пишете сами?
— То есть эскизы к ним. И притом ведь декорация одна только и будет. Балет одноактный. Я хочу изобразить, как светлой летней ночью на вершине священного холма, известного в истории каменного лабиринта, происходит ряд ритуальных древнеславянских танцев, оканчивающихся жертвоприношением. Во всяком случае, костюмы для моего балета должны представить собой интерес, ибо эта эпоха инсценируется едва ли не впервые. Всё действие моего балета займёт максимум минут сорок.
— Где ваш балет пойдёт впервые?
— О, об этом, право, не могу ничего сказать определённого. У меня много предложений. Есть основание предполагать, что он впервые увидит свет здесь [в Петербурге], а то, быть может, и за границей. Точно не знаю.
Обозрение театров. 1910. 30 сентября. № 1187. Четверг. С. 14.
Так же: Утро России (Москва). 1910. 30 сентября. № 261. Четверг. С. 4.
Пусть наш Север кажется беднее других земель. Пусть закрылся его древний лик. Пусть люди о нём знают мало истинного. Сказка Севера глубока и пленительна. Северные ветры бодры и веселы. Северные озёра задумчивы. Северные реки серебристые. Потемнелые леса мудрые. Зелёные холмы бывалые. Серые камни в кругах чудесами полны. Сами варяги шли с Севера. Ищем красивую древнюю Русь.
Много лет пришлось помечтать и поговорить о раскопках в Киеве и Новгороде. Немногим любящим старину пришлось стыдить, сердиться. Лишний раз пришлось подивиться на наших скептиков. А скептиков у нас много, особенно в искусстве и в науке. Личина глубокого скепсиса во многих житейских делах очень пригодна.
Но вот вместо холодных, убивающих голосов послышались голоса живые, любящие дело. С высоким вниманием отнеслась к исследованию Новгорода великая княгиня Мария Павловна. Откликнулась кн. М. К. Тенишева и для начала дела прислала 1000 рублей. Гр[афиня] П. С. Уварова в личной со мной беседе высказалась сочувственно за исследование Кремля. Энергично помог председатель общества архитекторов-художников гр. П. Ю. Сюзор. Поддержали: кн. М. С. Путятин, А. В. Щусев, В. А. Покровский и прочие члены комиссии Допетровского музея.
И вот юный Допетровский музей1 мог на своём щите, прежде всего, вписать: «Раскопка в Новгородском Кремле».
Сложилось начало большого дела; в нём будет место многим работникам и многим рублям, многим препятствиям и многим победам.
К нашему делу присоединилось и Военно-историческое общество и уделило пятьсот рублей на обмеры башен и стен южной части Детинца. Особенно постарался за Новгород секретарь отдела военной археологии Н. М. Печёнкин.
Было решено приступить к Новгороду немедля. Начать исследование Кремля и для сравнения культурных слоёв произвести разведки на Рюриковом Городище.
Для начала не обошлось без помех. Не подождав нашу раскопку, Новгородская Городская управа наковыряла ям на месте, ею же отведённом для исследования. Архивная комиссия и губернатор знали об этом, но почему-то спешно не воспрепятствовали, как следовало бы. Приезжал член Археологической комиссии Б. Фармаковский, возмутился действиями управы и архивной комиссии и доложил в Петербург. Археологическая комиссия потребовала предать суду нежданных копателей. Новгородское Общество любителей древности не нашлось немедля протестовать против действий управы. Вообще, любезностью и тороватостью новгородцы не отличались. Произошла путаница.
Только стараниями разных учёных обществ нелепое постановление думы было отменено.
Пока шла неразбериха с ямами, накопанными управою, мы с Н. Е. Макаренком, секретарём Допетровского музея, поехали для разведок на Рюриково Городище. Остановились в церковном училище, наискось от жирных стен Юрьева монастыря. Где-то в этих местах Аристотель Фиораванти навёл через Волхов мост для Ивана Грозного, стоявшего на Городище.
Кроме исконного поселения, на Городище долгое время жили новгородские князья со своими семьями. Московские князья и цари часто тоже стояли на Городище, хотя иногда разбивали ставки и на [Шаровище], где теперь Сельцо, что подле Нередицы. Княжеские терема оставались на Городище долго. Вероятно, дворец на Городище, подаренный Петром I Меншикову, и был одним из старых великокняжеских теремов.
Богатое место Городище! Кругом синие, заманчивые дали. Темнеет Ильмень. За Волховом — Юрьев и бывший Аркажский монастырь. Правее сверкает глава Софии, и коричневой лентой изогнулся Кремль. На Торговой стороне белеют все храмы, что «кустом стоят». Виднеются: Лядка, Волотово, Кириллов монастырь, Нередица, Сельцо, Сковородский монастырь, Никола на Липне, за лесом синеет Бронница. Всё, как на блюдечке за золотым яблочком.
Озираемся с бугра, на котором стоит высокий крест. Зовётся место «Никола». Среди храмов Городища упоминается Никольская церковь, сгоревшая в 1201 г. «от грома».
Исследуем бугор и действительно находим основание небольшой деревянной сгоревшей церкви, но существовала она, видимо, и в XVIII веке. Вещи сплавились. Осталась белая смазка пола, как в Нередице, и гончарные плиточки довольно тонкого обжига.
Из пяти церквей, известных на Городище по летописям, теперь сохранилась лишь одна Благовещенская, построенная в 1099 году Мстиславом Великим, сыном Мономаха. В этом храме находилось знаменитое Мстиславово Евангелие. От прочих храмов, от всех теремов ничего не осталось. Даже и развалин не видно. Только в крутых обрывах по Волхову пестреют известь и кирпичи. Явно, что какие-то строения смыты бешенною во время ледохода рекою. Предположения оправдываются. В ризнице церкви находим план Городища 1780 года. На плане видно, что за столетие с небольшим Волхов, изменяя своё течение, оторвал около 12-ти саженей высокого берега. Насколько же раньше выступало вперёд Городище! В Волхове покоятся и терема, и часть храмов. Словом, вся лучшая часть поселения — всё, что стояло на видных, передовых местах. Теперь понятно, почему главную массу старинных предметов находят не на берегу, а весною внизу, подле самой воды. Из-под берегов к нам несут местные находки: браслеты, обломки вислых печатей, бусы, черепки и металлические поделки. Нам ясна толщина жилого слоя и гибель лучшей части Городища; пора спешить в Кремль.
Кремль много раз перестраивался. Начат каменный Кремль при Ярославе. Сильно перестроен и достроен при Андрее (сыне Александра Невского) и при Иване III. Возобновлены были стены при Петре I и при Александре I, и, наконец, часть рухнувшей стены была спешно вновь сложена накануне освящения памятника Тысячелетия. Ещё не так давно в башнях были жилые помещения, но теперь почти все башни необитаемы. В высоком Кукуе выломаны лестницы. Княжая башня держится только на «честном слове». В Архивной башне весь архив завален помётом. Вообще, Кремль новгородцам, видимо, представляется отхожим местом. Все башни грозят падением, и нужны многие тысячи, чтобы не заткнуть, а только починить их. И здесь наши отцы, полные отрицания старины, оставили нам плохое наследие.
Вся южная часть Детинца теперь занята огородами. Прежде здесь стояли многие строения и до 20-ти церквей. Здесь же проходило несколько улиц и главная улица Кремля Пискупля. Где-то возле Пискупли стоял храм св. Бориса и Глеба, поставленный на месте древней, сгоревшей Софии. На этих же огородах были все княжие постройки и самые терема. Как известно, Княжая башня вела на Княжий двор.
Трудно всё это представить, глядя на пустырь. Не верится старинным изображениям Кремля; не верится рисункам иноземных гостей. На планах, сравнительно недавних (XVIII в.), ещё значатся на месте огорода какие-то квадраты зданий. Куда всё это девалось?
Каким образом прочные, старинные стены, трубы, фундаменты изгладились совершенно? Когда каменные кладки превратились в гладкий огород? Неразрешимые вопросы.
Стоим на пустыре среди мирной капусты. Мечтаем о былом виде Детинца. Всячески комбинируются исторические справки. Говорится много предположений. Ясно, что на первую тысячу мы не можем вскрыть многое. Хочется захватить поудобнее, повернее. Наконец, избирается место для длинной траншеи в местности Кукуя и Княжой башни. По догадкам, здесь мы должны затронуть какие-либо постройки Княжого двора. Конечно, ещё лучше было бы место под домами причта, но оно было застроено без всяких исследований. Место с ямами, накопанными управою, конечно, решено не трогать.
Начинаем копать.
Ниже наносного, огородного слоя, очень близко от поверхности земли уже показываются мелкие обломки всяких строительных материалов. Куски кирпича, цветные изразцы, части слюды, гвозди, скобы… Черепки из верхних слоёв относятся к недавнему времени, не глубже XVI века. Становится очевидным, что слои земли не тронуты.
Любопытная картина начинается ниже второго аршина. В разных частях траншеи вылезают деревянные срубы. Основы каких-то многочисленных, густо стоявших построек. Поперёк траншеи, направлением на Кукуй, обнаруживается длинный помост из тёсаных брёвен. Может быть, деревянное покрытие улицы. Конечно, окончания его неизвестны. Срубы прямо нагромоздились один на другой. Между ними какие-то перемычки из вбитых стоймя брёвен. Продолжения строений заманчиво идут далеко за стенки траншеи. Но нам нельзя развлекаться случайною стенкою, нам нужно дойти до материка, чтобы прорезать все наслоения. Вещи становятся интереснее. Гребни, ложки, иглы, кадушки, кресала, ножи, горшки…
Уже начался древний деревянный Новгород, о котором мы знаем так мало. Очевидно, мы находимся где-то на Княжом дворе, не раз уничтоженном пожарами. Не успевает один слой строений быть снятым и обмеренным, как за ним вслед вылезает следующий.
Траншея приобретает фантастический вид. Оба бока наполнены уходящими в стенки брёвнами. Тёсаными и круглыми, разных толщин. Где высунулся помост. Где какой-то глубокий срубик, аршина в полтора шириной. Где наискось торчит угол, срубленный в лапу. Чем глубже, тем дерево становится всё твёрже, и сквозь черноту земли под лопатою сквозит светлое тело бревна.
Главная, предчувствованная нами, задача разрешена. Жилые слои Кремля не перекопаны. В пустующей южной части Кремля при достаточных средствах можно раскрыть всё распределение зданий и улиц.
Осторожно двигаемся глубже. Рабочим неудобно выбирать землю среди нагромождений дерева. Странно, каким путём громоздились постройки друг на друга, нарастая в слой 5–6 аршин. По черепкам можно думать, что мы в XII–XIII веке. Горшки попадаются такие же, как под Смоленском, в славном варяжском Гнездове.
Кажется, что Новгород зашевелился; кто-то его пытается пробудить.
Но радость недолгая, по крайней мере, для нашей партии. Деньги уплывают. На новгородцев надежды нет. Скоро придётся отложить работу до новых средств.
О новой траншее уже и не думаем, хотя места для неё так и напрашиваются. Всеми участниками овладела одна мысль: хоть бы до материка дойти. Напряжённо следим за каждым новым ударом лопаты.
Уже спустились на шестой аршин. Срубы не прекращаются. Вещи идут уже из XII–XI веков.
Из боков траншеи уже просачивается вода. Каждое утро приходится её откачивать вёдрами. В сырой земле трудно и неприятно работать. Поэтому появление материка приветствуется одинаково и нами, и рабочими.
Материк показался на глубине 6 аршин 5 вершков. Подчищаем яму и подводим итоги.
Ожидание нас не обмануло. Если год тому назад я писал только по догадке, что Великий Новгород лежит под землёю нетронутым, то теперь могу это повторить уже на деле.
В Кремле культурный слой невредим и ждёт исследователей. В толщине от 4-х до 7-ми аршин Кремль насыщен всякими строениями разных веков.
Надо уезжать. Открытую траншею пробуем передать в ведение предварительного комитета будущего археологического съезда, но председатель комитета, местный губернатор, оказался не в силах охранить нашу раскопку до съезда. Придётся тратить последние деньги ещё на засыпку, а съезду нельзя будет представить картину напластований Кремля. Жаль.
На прощанье ещё раз осматриваем несколько пригородных древних мест — Волотово, Ковалёво, Холопий Городок, Лисичью Гору, Вяжищский монастырь. На всех местах могут быть интересные исследования. В Ковалёве и на Лисичьей Горе ещё вполне видны внушительные монастырские очертания. Но для этих работ нужны большие деньги, так же как и на поддержание Вяжищского монастыря.
О Вяжищском монастыре мало знают. Благодаря отвратительной дороге мало кто его посещает. Но сам монастырь достоин большого внимания.
Не сусальный великан, как Юрьев монастырь. Не пограничный терпелец, как Псково-Печерский. Не суровый печальник, как Валдайско-Иверский. Вяжищский монастырь особенный. Одинокая дорога по непроездным вяжищам упирается в монастырь. Около, на поляне, деревушка. Кругом леса и болота. Дальше и дороги нет.
В марте будущего года монастырь будет праздновать своё пятисотлетие. Жаль, если ему придётся справлять праздник в таком же запущенном виде, как сейчас. Вновь назначенный архимандрит о[тец] Вячеслав с первого дня приезда начал подчищать «нажитые слои». Но денег мало, и задача о[тца] Вячеслава трудна.
Хотя отдельные помещения монастыря ещё относятся к XVI веку, но общий вид его надо считать никоновским. При Никоне монастырь обстроился, насчитывал несколько сот монахов, а главное — изукрасился отличными изразцами. Теперь грустно видеть, как обширное хозяйство монастырское обеднело, здания дают трещины, украшения падают. Надо думать, что о[тцу] Вячеславу удастся найти средства поддержать обитель.
Не в далёких пустынях, не за высокими горами всё полно находок, всё ждёт работников, всё нуждается в помощи, а здесь, между нами, в трёх, четырёх часах езды из средоточия страны. Да и обеднел-то не какой-нибудь проходимец, а сам Господин Великий Новгород.
Теперь о старине принято говорить. К старине потянулись. За два последние года в одном Петербурге создалось три общества любителей старины: Музей старого Петербурга, Допетровский музей искусства и быта, Общество охранения памятников старины, поставившее себе первую отличную задачу — хорошо восстановить и поддержать историческое село Грузино.
Сейчас о старине столько пишут, что нам, поднимавшим это движение, даже страшно становится.
Уж не мода ли это? Просто случайная, скоро проходящая мода? Или это следствие культурности?
Только будущее даст верный приговор. Только оно укажет, кто из каких целей занимался стариною.
Одно — пустой, ненужный разговор. Совершенно другое — дело, требующее знаний, труда, затрат и любви.
Пока будем надеяться, что к старине общество пошло путём искренности и восхищения, живым путём изучения старины для ступеней будущего творчества.
Научаемся верить, что:
«Не знающий прошлого не может думать о будущем».
Русское слово (Москва). 1910. 7/20 октября. № 230. Четверг. С. 1.
Так же: Русский паломник. 1910. 11 декабря. № 50. С. 811–815.
Академик Н. К. Рерих в ответ на предложение высказаться по вопросам искусства, жизни и воспитания любезно прислал следующую статью.
Искусство и жизнь
Жизнь без всяких прикрас всегда будет самая фантастическая из всех сказок.
Неизвестно, которое искусство жизненнее, так называемое реальное или фантастическое. В одном передаётся оболочка в вульгарном виде, другое же стремится к жизни в её прекрасной, бесконечной сущности.
Искание вездесущей светлой сказки мира, стремление к красоте «случайностей» жизни — разве это не ближе всего к жизненной потребности?
Искусство — жизнь. Жизнь — искусство. По счастью, нам не дано разграничиваться, где кончается наше бедное умствование и где начинается «бессознательное» творчество, которое является смыслом и залогом жизни.
Пока будет жизнь, единственным прозрением её будет сказка искусства, живительная, обаятельная, созревающая.
Радости жизни в пределах искусства. Слово, звук, форма и краска — единственные убеждения нашей жизни. Во всяком движении жизни живёт фантастический мир искусства.
Н. Рерих [факсимиле]
Художественно-педагогический журнал. 1910. 27 декабря. № 24. С. 8. На с. 9. помещено фото Н. Рериха.
Все статьи 1910 года воспроизводятся по
изданию:
Николай Рерих в русской периодике, 1891–1918.
Вып. 4: 1910–1912 / Сост.: О. И. Ешалова, А. П.
Соболев, В. Н. Тихонова. — СПб.: Фирма Коста,
2004.
Благопожелания России на пороге 1911 года
(Анкета «Биржевых ведомостей»)
...Академик Н. К. Рерих
Желаю, чтобы в новом году искусство на Руси наконец сделалось действительно нужным. Пусть будет красота не забавой, но потребностью всякой жизни от дворца до избы.
Н. Рерих [факсимиле]…
Биржевые ведомости. 1911. 1/14 января. Утренний выпуск. № 12102. Суббота. С. 5–6.
(По телефону от нашего петербургского корреспондента)
К 10-ти час. утра все отделы съезда были полны.
Большой интерес представил художественный отдел, в котором был заслушан доклад Н. К. Рериха: «Поиски старой Руси», прочитанный, за болезнью докладчика, его братом.
Предложение докладчика об устройстве лотереи вызвало оживлённые прения.
— Сознаемся, — говорил докладчик, — что до сих пор мы непозволительно мало знаем древнюю Русь. Целые блестящие страницы её жизни для нас всё ещё покрыты седым туманом; всякая случайная находка способна перевернуть наши кабинетные, иногда и хорошо сложенные, заключения.
И смешно, и больно сознаться, что мы совсем не знаем колыбели искусств и жизни — нашего бесконечно длинного и богатого материалом каменного века. До последних дней мы миновали эти эпохи кичливо, равнодушно.
Мы ощупью бродим среди значительных скандинавских влияний. Боязливо путаемся мы среди преемственностей восточных и византийских. Великокняжеский период, полный величавости и культуры, для нас всё ещё — сказка, былина. Даже в татарах, даже в наших первых московских царях мы не тверды. Даже последующие эпохи для нас ещё полны откровений.
Указав в дальнейшем, что в последнее время группа лиц, преданных интересам родного искусства, стала деятельно хлопотать об охране старины, но бессильна продолжать свою деятельность вследствие отсутствия средств, Н. К. Рерих взывал:
— Культурные люди России должны не только уверовать, что дело старины насущно для всей жизни, — в этом никакой заслуги нет. Культурные люди должны не только говорить о старине, — это не трудно, и в этом особой доблести нет.
Культурные люди должны помочь старине делом и средствами!
И не к правительственным мерам мы должны обращаться. Мы не должны ждать только готовых субсидий.
Всенародное дело должно быть поддержано самим народом, самими сто двадцатью миллионами российского населения, у которого может найтись, в среднем, хотя [бы] по одной копейке на дело национальной старины. Если у народа ещё не находится места для мыслей о значении красот старины, пополняющих его собственную территорию, то нужно, не требуя чрезмерной преданности, создать условия, не лишённые материальных и духовных преимуществ.
Предлагаю нескольким историческим, археологическим и художественным обществам, нескольким культурным издательствам объединиться с целью устройства всероссийской лотереи, всероссийской подписки и всероссийского церковного сбора для создания «Фонда Древней Руси».
Можно думать, что сферы влияний архитектурных, археологических и художественных обществ, археологических институтов, музеев и разных издательств могут быть очень сильны и обширны.
И Синод, и министр финансов, и министр внутренних дел при высоком сочувствии к делу старины со стороны Государя Императора, конечно, не откажут в своём просвещённом содействии общегосударственному делу.
К тому же, в настоящее время в Петербурге народилось Общество охранения памятников старины и искусства, которое, как самое юное из всего около старины сложившегося, могло бы взять на себя ближайшие труды по этому вопросу.
Проф. А. В. Прахов, сославшись на свой 30-летний опыт, указал, что главные памятники старины у нас — церковные. Они находятся, главным образом, в руках священника, дьякона, епархиального архитектора и, наконец, архиерея. Оратор приводит в пример киевский Софийский собор, дающий трещину благодаря невежеству епархиального архитектора, который вырыл глубокую яму под папертью. Откуда пришёл этот архитектор? Из Академии художеств.
— Вы говорите о необходимости сеять уважение к старине в 120-миллионном населении, — говорит профессор, — сейте его, прежде всего, здесь, в своей среде.
Ещё и ещё примеры приводит оратор из жизни и из своей поездки по России. В Ярославле осел угол старинной церкви, благодаря тому, что рядом вырыли выгребную яму.
— Хлопочите, господа, прежде всего, чтобы в тех учебных заведениях, в которых воспитывают хранителей древности, внедрялось в них фанатическое уважение к старине, а затем, чтобы они не попадали на нищенское содержание, не дающее им возможности исполнять свои обязанности. И прежде всего надо обратиться к Святейшему Синоду, чтобы не исключались из бурсы, как это предполагается, предметы, воспитывающие эстетическое чувство. К хранителям нужно отнести также толстосума-старосту. Как внушить ему уважение к древним сокровищам? Только внедрением в школах эстетического образования мы как-нибудь достигнем этого.
— Святейший Синод, — кончает оратор, — вот первая цель, в которую должен быть сделан выстрел.
Шумными аплодисментами аудитория выражает своё сочувствие оратору.
Собрание единогласно присоединилось ко всем предложенным оратором резолюциям. …
Русское слово (Москва). 1911. 8/21 января. № 5. Суббота. С. 4.
Доклад Н. К. Рериха (по художественному отделу) —
Новгородские стены
К числу наиболее цельных, грандиозных и сравнительно ещё сохранившихся памятников относятся городские кремли и «детинцы». До сих пор они оставались неисследованными, и даже Московский Кремль, стоящий у всех на виду, по странному недоразумению, не имеет обмерных чертежей. Лишь в прошлом году И[мператорское] военно-историческое о-во приступило к обмеру Новгородского Кремля, также мало исследованного. Теперь он стоит заброшенный, разрушающийся; башни и стены лишены какого-либо ухода и охраны от беспрепятственного растаскивания кладки и деревянных частей и сплошь заросли кустарником, делающим их осмотр совершенно невозможным. Особенно поражает своею ветхостью прясло северной части Кремля, а также часть южной его стены, совершенно лишённая крыши и поросшая кустами.
О прошлом Новгородского Кремля можно судить по изображениям его в церквах Знаменской, Михайловской, Флоровской и Хутынской, относящимся к XVI и XVII векам. При восстановлении плана Новгорода до XVI в. приходится прибегать исключительно к летописным памятникам. По этим летописям первые упоминания о Новгородском Детинце относятся к 1044 г., когда он был окружён рвом, валом и деревянными стенами; только в 1302 г. появляются сведения о каменных башнях и стенах. Проследить же первые переделки Кремля хронологически — дело почти невозможное. Между прочим, этот Кремль носит следы переделок, произведённых Петром Великим в силу военных соображений, для укрепления города против шведских войск. Из переделок за XIX в. самою значительною является восстановление в южной части Кремля стены, рухнувшей в 1862 г. Эту очень неудачную работу можно объяснить только крайней её спешностью; так, рисунок зубцов прясла совсем не похож на зубцы, оставшиеся на старых пряслах.
Расположенный на горе, на правом берегу р. Волхова, Новгородский Кремль имеет в настоящее время 9 башен, из них пять — Дворцовая, Княжная, Кукуевская, Покровская и Тюремная — квадратного плана, две — Спасская и Владимирская — представляют в плане продолговатый прямоугольник, изогнутый вместе со стеной, и две — Митрополичья и Фёдоровская — круглые. Судя по изображениям Детинца на иконах, было ещё четыре башни: Воскресенская, Богородицкая, Борисоглебская и Неревская; две первые служили воротами.
К югу от Богородицких ворот, или московского въезда, идут: подновлённая в 1862 году стена, Дворцовая башня, в которой помещается теперь архив, затем старое прясло стены с башней Спасской, бывшими Псковскими воротами. Состояние башни самое безотрадное: во всех стенах трещины, железные связи лопнули, штыри выгнулись. Далее следует Княжая башня, ещё недавно служившая вещевым складом местного гарнизона; теперь все внутренние деревянные стены и лестницы полуразрушены и висят, еле держась. Раскопками, произведёнными перед башней в прошлом году, обнаружены остатки стен и фундаментов пристройки, по ширине равнявшейся самой башне и выступавшей вперёд на 10 метров. При раскопках найдены цветные изразцы и много железных предметов домашнего обихода: петли, замки, ножи, гвозди. В соседних с этою башней пряслах находятся камеры в виде комнат; некоторые из них с опускными колодцами, ведущими наружу Кремля.
Далее к северу стоит Сторожевая, или Кукуевская башня, самая высокая в Кремле (7 этажей, около 16 саж.). Кладка — из кирпича, за исключением двух нижних этажей, которые, как и все стены и башни Кремля, лишь облицованы кирпичом, внутри же уложены булыжником и плитой на известковом растворе. Примеры подобной облицовки, указывающей на позднюю переделку, можно найти в Кремле повсеместно, причём кирпичная часть отстаёт от каменной и обваливается. Квадратный план Кукуевской башни на шестом этаже переходит при помощи парусов в восьмиугольный, над которым на купольном своде стоит восьмиугольник седьмого этажа. Все этажи разделяются сводами, по которым были уложены кирпичные полы; все лестницы уничтожены, за исключением одной каменной, между 5 и 6[-м] этажами; оконные и дверные проёмы снабжены кирпичными наличниками очень чистой и правильной тёски и кладки. Чем венчалась башня — зубцами или просто крышей — решить теперь трудно. Вход в башню устроен теперь через помещение в стене, из которого имеется также опускной колодец наружу, ранее же он вёл через крайне интересную, вероятно четырёхэтажную, пристройку, от которой теперь сохранились лишь остатки фундамента, обмеренные в 1891 г.
К северу от этой башни помещается Покровская башня, отведённая теперь под богадельню, рядом с ней Покровская церковь. Тюремная башня, ныне музей, испорчена переделкой; Митрополичья и Фёдоровская — в крайне запущенном виде. Наконец, Владимирская, служившая ранее воротами, полуразрушена и грозит обвалом.
Судя по изображениям Детинца на иконах, во всех надворных башнях были устроены церкви; кроме последних, в Кремле было ещё 27 церквей, из которых сохранилось только шесть. Кроме церковных сооружений в Кремле было много приходских построек, что подтверждается и прошлогодними раскопками, которые одни в состоянии теперь выяснить план всего Детинца и хронологическое наслоение его построек.
Новгородский Кремль, башни и стены его дошли теперь до такого состояния, что всеми ясно сознаётся необходимость принятия немедленных мер к его сохранению. На капитальный ремонт потребовались бы крупные суммы и сложные подготовительные работы в виде обмеров, чертежей и т. п. Желательно произвести лишь мелкие работы, возможные в данное время, тем более что на них ежегодно отпускаются определённые средства. Но эти работы надо произвести умелой рукой: все те переделки, которые в настоящее время производятся, в виде забивания дверей и окон в башнях ставнями, подправки крыш и пр., не приносят решительно никакой пользы. Необходимо руководство знающих людей, которое вместе со вниманием и желанием помочь делу могло бы сохранить ещё надолго один из самых интересных памятников северной Руси.
В прениях по этому докладу высказались: Н. Н. Щербина-Крамаренко — за распространение предложения докладчика на все памятники старины обширной России и А. Е. Элкин — за обращение в Государственную Думу с надлежаще мотивированным ходатайством об отпуске средств, необходимых для реального осуществления охраны этих памятников.
Эти пожелания отделом приняты.
Зодчий. 1911. 16 января. № 3. С. 22–23.
…Доклад Н. К. Рериха — Поиски Древней Руси
До сих пор мы чрезвычайно мало знаем древнюю Русь; целые блестящие страницы её истории остаются нами не прочитанными, и какая-нибудь случайная находка способна перевернуть наши кабинетные, иногда, по-видимому, и хорошо сложившиеся убеждения. Мы совсем не знакомы с доисторическим периодом нашего бесконечно длинного и богатого по материалу каменного века; ощупью бродим среди значительных скандинавских влияний; боязливо путаемся среди восточных и византийских преемственностей. Полный величавости и культуры великокняжеский период для нас остаётся сказкой; даже татарский период и эпоха первых московских царей ещё содержат для нас немало тайн.
В этом неведении тем легче сознаваться, что за последнее время обращением к первоисточникам уже дан толчок к более правильному пониманию древности; путь для ознакомления с действительным положением дела нашей древности состоит в непосредственном изучении памятников. Но то немногое, что уцелело ещё в подлинном виде, доживает свои последние дни или, что ещё хуже, заменяется грубыми, обманными подделками под громким названием реставрации.
То, что ещё сохранилось, требует самой бережной охраны, самых утончённых укреплений. Но для этого нужны средства, которых, судя по всеобщим отзывам, нет, и ждать неоткуда. Конечно, можно предположить, что если десять лет понадобилось для того, чтобы поставить дело изучения старины на степень общественного доверия, то ещё через десять лет явятся на помощь и общественные средства. Но, во-первых, для наших древностей десять лет — срок очень опасный; ещё на днях ушла за границу коллекция эмалей Звенигородского; не простоят десяти лет многие храмы, мечети, поместья, стены и башни, если их серьёзно не поддержать. Во-вторых, и здесь кроется наибольшая опасность, люди слишком привыкают к хорошим словам и начинают смешивать их с делами. Кроме этого, словесные выступления опасны и в другом отношении, привлекая к памятникам особое внимание вандалов и хищников, которые, под шум долгих и горячих разговоров, успевают использовать эти памятники в своекорыстных целях. Так самые добрые намерения приводят к самым прискорбным последствиям.
Значит, необходимо теперь же от слов перейти к делу — в форме личного упорного труда и в форме материальных пожертвований, разумея под последними не готовые субсидии из государственных средств, а доброхотные даяния, хотя бы и копеечные, непосредственно из народного кошелька. Для этого докладчик предлагает «нескольким историческим, археологическим и художественным обществам, нескольким культурным издательствам — объединиться с целью устройства всероссийской лотереи, всероссийской подписки и всероссийского церковного сбора для создания “Фонда Древней Руси”».
Таким путём вместо мало нужных разговоров у борцов за красоту и значение древности может оказаться копилка, которая спасёт от гибели многое прекрасное. А ближайшие труды по этому делу могло бы взять на себя — как самое юное из всего, около старины сложившегося, — недавно народившееся в Петербурге Общество охранения памятников старины и искусства.
В прениях по этому докладу приняли участие: гг. Лансере, Пясецкий, Стравинский, Щусев, Мошков, Михайлов, Ма[гула], Нагорский, Барышников, Каретников, Прахов, Романов, Ильин, Ростиславов, Марков…
Зодчий. 1911. 6 февраля. № 6. С. 61–62.
Spectator
Желательно ли Министерство изящных искусств?
(Анкета)
В нашей газете в виде циркулирующих слухов было напечатано сообщение, что в Петербурге учреждается Министерство изящных искусств.
В ведение этого нового Министерства якобы войдут все частные театры и театральные школы, художественные и музыкальные классы, консерватории, архитектурные курсы и т. д.
Слух этот сильно заинтересовал артистические круги.
Но насколько желательно и вызывается потребностью такое Министерство?
Мы спросили мнения некоторых лиц, принадлежащих к различным артистическим профессиям.
Художник Н. К. Рерих
(Директор школы Императорского Общества поощрения художеств)
— Слух об учреждении Министерства изящных искусств давно носится.
Не знаю, почему он теперь опять выплыл на поверхность, но во всяком случае это будет колоссальная работа.
У нас существует масса всевозможных художественных, театральных и музыкальных обществ, и все они до такой степени разрознены, что трудно даже представить себе, как всё это координировать.
— Насколько желательно учреждение подобного Министерства?
— Для искусства может быть оно будет очень полезным, но в зависимости, конечно, от степени его компетенции и пределов его власти. Сейчас, положительно, трудно ориентироваться в этом вопросе, ибо здесь заинтересовано столько министерств, в ведении которых находятся переходящие в новое министерство учреждения.
— Считаете ли вы, как художник, необходимым правительственный контроль над рисовальными курсами?
— Я стою за свободу частной инициативы. Пусть школы сами, если им это нужно, поступают в ведение министерств, но связывать частную инициативу нельзя…
Петербургская газета. 1911. 4 апреля. № 92. Понедельник. С. 2.
Где поставить памятник Пушкину?
Мнения скульптора, художника и писателя
В будущем году исполняется 75 лет с тех пор, как скончался Пушкин, и вся Россия будет чествовать память великого русского поэта.
Как известно, при Академии наук давно уже существует комиссия по постройке пушкинского памятника, и эта комиссия находит, что самым подходящим местом для него был бы Каменноостровский проспект у Троицкого моста.
В свою очередь, хозяйка города, Городская Дума, высказывается за то, чтобы памятник был поставлен в Александровском саду, где уже имеются, с позволения сказать, бюсты Гоголя, Жуковского и др. великих писателей.
Наконец, отдельные гласные Городской Думы рекомендуют ещё одно место: берег Мойки, возле дома, где жил поэт.
Какое из этих предложений самое подходящее?
<…>
Художник Н. К. Рерих
— Предложение о Каменоостровском проспекте я нахожу очень интересным.
Это — новая часть города, с большим будущим, видное место, вполне подходящее для постановки большого памятника. Здесь нет никаких окружающих памятников и никаких старинных зданий, с которыми надо обращаться осторожно и которые могли бы пострадать от неожиданного соседа…
Ещё лучше, если бы построили бы памятник на Мойке, в том случае, если приобретут весь дом, в котором жил Пушкин, и весь дом будет памятником.
Это был бы настоящий памятник, в широком смысле слова.
Spectator
Какой памятник и где поставить Столыпину
(Мнение художников)
Пожертвования на памятник П. А. Столыпину
<…>
Академик Н. К. Рерих
— Я бы предпочёл Киев, как место для будущего памятника.
Во-первых, здесь произошла катастрофа, во-вторых, Киев — древнейшая русская столица, в третьих — там есть несколько красивых мест на возвышенностях, очень удобных для постановки монумента. Петербург при его теперешней распланировке неудобен для памятников.
Мало площадей и вообще он не приспособлен для этого.
В смысле идеи, я бы сказал, что из существующих памятников, кроме, конечно, таких художественных произведений, как фальконетовский Пётр Великий, — мне большего всего нравится памятник Бетховену в Германии.
Простой обелиск и надпись: Бетховен.
Вот какой памятник был бы желателен и в данном случае.
Всякие аллегории иногда бывают трудно постижимы, и памятник не достигает своей цели. …
Петербургская газета. 1911. 7 сентября. № 245. Среда. С. 2.
(Анкета)
«Когда царствует женщина,
то царствует прихоть»...
Виктор Гюго
Несомненно, что за последние годы женщины постепенно проникают повсюду и своей работоспособностью доказывают, что они могут конкурировать с мужчинами если не во всех, то во многих отраслях труда…
…«Слабый пол» создаёт нам огромную конкуренцию, а статистика показывает, что предложение женского труда настолько велико, что масса женщин остаётся даже за бортом и не знает куда себя девать…
Как использовать этот «избыток женщин».
Вот что говорят по этому поводу представители разных специальностей.
<…>
Директор школы Императорского Общества поощрения художеств, академик Н. К. Рерих
— В нашей школе очень небольшой перевес женщин над мужчинами. Почти поровну. Что касается того, проявляют ли женщины дарование в области художеств, то несомненно, что среди моих учениц есть очень много способных. В композициях, в керамике, в живописи по стеклу и в разных других производствах — они хорошо успевают.
Доказательством их способности служит то, что они поступают от нас в Академию художеств. Нынче из 11 поступивших от нас в Академию были две женщины.
Кроме того, по окончании рисовальной школы, они идут в преподаватели, работают на заводах, исполняют чертежи и т. д.
Существует мнение, что женщина слаба в области творчества.
Не знаю, насколько это справедливо.
Могу лишь удостоверить, что у меня в школе идут обсуждения эскизов и среди них половина женских.
Значит, они отличаются и композиторскими способностями…
Петербургская газета. 1911. 21 октября. № 289. Пятница. С. 4.
Н. Рерих
Бывают смерти, в которые не верят. Петербург не поверил смерти Серова. Целый день звонили. Целый день спрашивали. Целый день требовали опровержений. Не хотели признать ужасного, непоправимого. Серов — настоящий, подлинный, и потеря его — настоящая, невознаградимая. Жаль умирающих старцев. Жаль умерших детей. Но когда гибнет человек среди яркого творчества, среди счастливых исканий, полный своей работой, то не просто жаль, а страшно, просто ужасно примириться со случившимся. В лучшую пору самоуглубления, в лучшие дни знаний искусства и лучшей оценки людей явно жестоко вырван из жизни подлинный художник, смелый, честный и настоящий, требовательный к другим, но ещё более строгий к себе, всегда горевший чистым огнём молодости.
Вчера имя Серова так часто в нашем искусстве произносилось совсем обычно, но сегодня в самых разных кругах самые различные люди почувствовали размер значения его творчества и величину личности Валентина Александровича. Он сам — самое трудное в искусстве. Он умел высоко держать достоинство искусства. Ни в чём мелком, ни в чём недостаточно проверенном укорить его нельзя. Он умел ярко отстаивать то, во что он поверил. Он умел не склоняться в сторону того, во что ему ещё не верилось вполне. В личности его была опора искусству. В дни случайностей и беглых настроений значение В. А. незаменимо. Светлым, стремящимся к правде искусством закрепил он свою убедительность в жизни.
Был подвиг в жизни и в работе Серова. Редкий и нужный для всей ценности жизни подвиг. Подвиг этот вполне почувствуют ещё сильнее. Великий подвиг искусства творил Серов своей правдивой, проникновенной работой, своим неизменно правдивым словом, своим суровым, правдивым отношением к жизни. И всё, к чему приближался В. А., принимало какое-то особенное обаяние. Друга искусства В. А. в день примирения, в день смерти можно назвать врагом только в одном отношении — врагом пошлости. Всей душой чувствовал он не только неправду и неискренность, но именно пошлость. Пошлость он ненавидел, и она не смела к нему подходить.
Как об умершем, просто нельзя говорить о В. А. Поймите, ведь до чего бесконечно нужен он нашему искусству. Если ещё не понимаете, то скоро поймёте. Укрепление на земле в памяти об ушедших от нас нужно, и в этом воспоминании об ушедшем от нас Серове будет слабое утешение. Мы будем видеть и знать, что он не забыт, что труд его жизни служит славным примером. Мы и наши дети будем видеть, что произведения Серова оценены всё более и более и помещены на лучших местах, а в истории искусства Серову принадлежит одна из самых красивых страниц.
С.-Петербург, 23-го ноября.
Русское слово (Москва). 1911. 24 ноября / 7 декабря. № 270. Четверг. С. 3.
Отличия
Надвигается сезон премий.
Разные премии назначаются и специальными жюри, и целым составом учреждений. Размеры премий и внушительны, и унизительно малы.
В последние время на премии создаётся нечто вроде моды. Число их увеличивается с каждым годом и пожертвованиями, и завещаниями. О премиях пора подумать.
Вероятно, и художественный съезд пожелает высказаться относительно премий.
Медали и похвальные листы уже признаются самими художниками «несовременными». Так, на римской выставке «Мир искусства» уклонился от медалей и наград, признавая их пережитком. В некоторых школах отменяются денежные награды для того, чтобы оставить отличия нравственные.
Несомненно, выдвигается понятие о высшей справедливости, в силу которой заслуживает похвалы творение или действие прежде всего.
Каковы же похвала и отличие художественного произведения?
Что важнее? Выдача ли сотни рублей автору произведения из рук случайной группы людей, обусловленной случайным приходом или неприходом дружественного или враждебного человека, или сохранение в музее самого произведения?
Каждому из нас известны случаи, когда премированное произведение, почему-либо затем не проданное, погибало, свёрнутое в трубку, или оказывалось в самых непрочных руках.
Известны также случаи, когда премированные авторы чувствовали себя далеко не счастливыми, вследствие непрошенных, навсегда закреплённых сравнений.
Словом, без всякой ошибки можно сказать, что каждая выдача премий сопровождается самыми нелепыми нареканиями и недовольствами. При каждом назначении премий вылезают наружу самые неприятные чувства, которые общественность, казалось бы, должна усыплять, а не обострять.
Словом, излишне долго говорить о тёмных сторонах премий. Все, хотя бы частью соприкасавшиеся с этим делом, знают все недоразумения премирования. Сама публика, толпа — и та, вероятно, вполне чувствует, что около премий всегда происходит нечто тёмное. Упаси Бог — не в смысле подтасовки, а в отношении обострённых страстей.
Окончательно трагичным становится дело премий, если мы узнаём, что большинство их оставлено по завещанию, и дело, кажется, непоправимо.
Но вопрос о премиях так назрел. Премии так множатся, что и из этого трудного положения надо искать выход. Надо прибегнуть к наследникам завещателей, надо просить высшие установления об изменении цели средств, назначенных на премии. Это тем более жизненно, что, я убеждён, большинство завещателей, видя, какие ощущения их средства порождают, охотно бы изменили их назначение.
А новое назначение этих средств так близко, так справедливо! Надо покупать лучшие художественные произведения. Надо их сохранить на радость и гордость всего народа, всей земли.
Какое же большее, какое же лучшее отличие может быть для художника, нежели сознание, что его творение сохранено в прочном месте и, неиспорченное, может прожить долгие годы.
И жертвователи должны сознавать, что их средства, их имена не погребены в запылённых протоколах выдач и живут вместе с сохранёнными благодаря им произведениями. И как далеки все ощущения приобретения от денежной выдачи. Сохранение красивой вещи всегда даст радость, а деньги, как деньги, всегда имеют свои специфические ощущения.
Разница сохранения произведения в лучших условиях и в выдаче премий настолько велика, что не нужны никакие примеры.
Может быть, и теперь где-нибудь среди безграничной России кто-либо хочет оставить свои средства и имя для премии. Пусть этот щедрый человек подумает о лучшем применении своих сбережений. В его руках находится возможность сохранить творения искусства на общую радость. В этом будет светлое назначение средств.
В разгар выставочного времени, среди выдач премий, во время художественного съезда пора подумать о превращении премий в хорошее, красивое дело сохранения предметов искусства.
Русское слово (Москва). 1911. 28 декабря / 1912. 10 января. № 298. Среда. С. 6.
Самый счастливый день жизни?
(Анкета)
— С Новым Годом! С новым счастьем!
Через несколько часов из миллионов уст зазвенят эти слова, блестя и переливаясь, будто новое, последней чеканки золото. <...>
Редакция сделала опыт, спросила, и десятки почтенных и интересных людей открыли на минуту своё сердце. Они назвали счастливый день своей жизни. Одни сказали о нём серьёзно, другие — шутливо, третьи хотели уклониться от прямого ответа и… проговорились, какое счастье им нужно, какого они достойны…
Не похожи ответы один на другой, как непохожи и люди, писавшие их. Тем лучше! Тем больше правды и сердца в признаниях, тем больше их нравственная ценность и вес.
<...>
Академик профессор В. Бехтерев
Самым счастливым днём моей жизни считаю тот, который открыл мне двери к высшему образованию.
В. Бехтерев [факсимиле]
<…>
Академик Н. К. Рерих
Ещё не знаю: день рождения или день смерти.
Н. Рерих [факсимиле]...
Биржевые ведомости. 1911. 31 декабря / 1912. 13 января. Вечерний выпуск. № 12713. Суббота. С. 6–8.
Все статьи 1911 года воспроизводятся по
изданию:
Николай Рерих в русской периодике, 1891–1918.
Вып. 4: 1910–1912 / Сост.: О. И. Ешалова, А. П.
Соболев, В. Н. Тихонова. — СПб.: Фирма Коста,
2004.
С Новым Годом!
Анкета «Раннего утра»
...Н. Рерих
(Художник)
Старину изучайте, о новом думайте.
Н. Рерих [факсимиле]...
Раннее утро (Москва). 1912. 1 января. № 1. Воскресенье. С. 3–4.
Выставка «Сто лет французской живописи»
Сейчас открылась выставка «100 лет французской живописи» в доме кн. Юсуповых на Литейном.
Давно уже хотелось увидать действительно хорошую выставку. Выставку первоклассных вещей. Выставку в отличном помещении, не в ободранных квартирах, как это приходится делать в последнее время. Выставку, на которую хотелось бы придти вне всякой нашей партийности, где никто предвзято не злобствует, а только любуется прекрасными картинами. И поучается.
Прошлая историческая выставка портретов, сделанная Дягилевым, показала, что такую выставку и у нас сделать можно. Только случайно не открытая для публики выставка «Старых годов» и историческая выставка, устроенная Обществом архитекторов-художников в прошлом году, опять напомнили о возможностях видеть серьёзные, красивые выставки.
И тем большую признательность теперь нужно высказать редакции «Аполлона», блестяще решившей трудную задачу французской выставки.
Выхлопотать и несмотря на все трудности привезти из Франции музейные картины, добиться разрешения подчас слишком строгих частных коллекционеров, найти чудесное подходящее помещение дома кн. Юсуповых, сделать отличный каталог, положить массу труда и средств — всё это составляет настоящий подвиг, который, по справедливости, радует. С удовольствием можно сказать, что выставка составит настоящее явление нашей художественной жизни и что она прекрасно решена С. Маковским и бар. Н. Врангелем.
Надо сказать спасибо и М. К. Ушкову, помогшему этому культурному, красивому делу.
Посмотреть столетний подбор искусства, разобраться в нём и поучиться — как будет полезно и художественной молодёжи, и публике!
Некоторые залы подошли по своему убранству выставке; не подходящие же по стилю помещения переделаны так удачно, что, право, жаль будет вернуть комнатам их первоначальный вид.
Наконец-то Петербург увидал целые ансамбли отличных Мане, Моне, Ренуара (23 вещи), Милле, Руссо, Жерико; целые комнаты Курбе (23 вещи), Коро (22 вещи); много вещей Давида, Делакруа.
Часто только понаслышке молодёжь толковала даже о Бенаре, Бланше, Родене, Ла Туш[е], Фаллотоне, М. Дени и мн. др.
В Москву ездили петербуржцы, когда хотели увидать прекрасных Гогена и Сезанна, а здесь им отведена целая комната, и Гоген впервые показался в Петербурге 22-мя произведениями.
Вся выставка настолько серьёзна, что в двух словах можно высказать ей только общее приветствие. Собрать 929 отличных произведений, повторяю, — большой подвиг, и на выставке можно от души полюбоваться.
Можно пригласить со спокойной душою.
Приезжайте, москвичи, посмотрите.
Русское слово (Москва). 1912. 17/30 января. № 13. Вторник. С. 6.
Анкета журнала «Чёрное и белое»
Н. К. Рерих
Художник
Вопрос о красоте в жизни настолько затемнён и забыт в настоящее время, что высказаться по этому поводу не только необходимо, но даже должно.
Наша состарившаяся эпоха кажется уже близка к полному своему разложению.
Наступило время той беспочвенности, по сравнению с которой даже Средневековье, в смысле двигательной силы хранилищ красоты, кажется более лучшим и благоприятным.
Нет почвы, нет того искреннего, непосредственного стремления. Безличие и индеферентизм стали общим доминирующим явлением в нашей жизни.
Н. Рерих [факсимиле]...
Чёрное и белое. 1912. Февраль. № 1. С. 8–9.
Церковь Ильи Пророка в Ярославле
Любящий и знающий искусство человек только что пишет мне:
— Нужно написать что-либо по поводу опасности разрушения, грозящего церкви Ильи Пророка в Ярославле. Неужели и этот памятник погибнет?
Новых сведений о несчастиях церкви Ильи Пророка у меня нет, но то состояние, в каком я видел храм два года назад, вызвало серьёзные опасения. Если же за это время трещины в сводах не остановились, то недолго и до серьёзного разрушения.
В недавнее время сильно пострадали две выдающиеся церкви Ярославля — Николы Мокрого и Ивана Предтечи. У Николы выкрасили жёлтой масляной краской чудесную белую с зелёными изразцами колокольню. Неслыханное безобразие! Церковь Ивана Предтечи внутри промыли; чистили так свирепо, что снесли все нежные налёты красок. Навсегда пропал чудный лазоревый фон и матово-золотистая охра.
Не верю, чтобы после двух обидных недосмотров (выражаясь мягко) и третьему замечательному памятнику Ярославля грозила бы беда разрушения или смывки.
Деньги на поддержание церкви Ильи Пророка должны найтись в изобилии: ведь не оскудел ещё Ярославль богатыми людьми. Самое исполнение работ должно быть безотлагательно поручено знающим и понимающим красоту старины людям. Не жестоким старателям и не холодным чиновникам. Теперь с каждым годом всё пристальнее следят за памятниками старины тысячи любящих глаз.
Церковь Ильи Пророка не должна погибнуть. Прекрасные стены в тёплых радостных красках, затканные чудесною живописью, должны стоять. Мы должны знать, что глупое тёмное время, когда расхищались, разрушались народные сокровища, ушло навсегда.
Ярославцы не осрамятся, не забудут про Илью Пророка.
Русское слово (Москва). 1912. 19 февраля / 3 марта. № 41. Воскресенье. С. 7.
Художники о письме И. Е. Репина
Что лучше: премии или покупка картин?
Как и следовало ожидать, И. Е. Репин отказался от премии, присуждённой ему в виде «мирной демонстрации» Обществом имени А. И. Куинджи.
В своём письме, помещённом во вчерашнем номере нашей газеты, маститый художник мотивирует свой отказ тем, что как бы ни была премия раззолочена, всё же невозможно скрыть её принижающее влияние на искусство.
Премии большей частью остаются висеть в мастерских художников, удручают их и рискуют каждый день быть прорванными, или свёрнутыми, или совсем уничтоженными.
Практика, по словам И. Е. Репина, показывает, что лучшая поддержка искусству и её производителям достигается покупкою произведений.
Художник счастлив реальным успехам своего труда, который хорошо помещён, освещён и делается доступным всему образованному миру.
Так ли это на самом деле?
Если премии представляют такой огромный вред, то почему они испокон веку существуют во всех странах и никому, кроме И. Е. Репина, и в голову не приходит требовать их упразднения?
Согласны ли художники с взглядами И. Е. Репина, что лучше: покупка, чем премирование?
<…>
Академик Н. К. Рерих
— Вполне схожусь во взглядах с Репиным. Я всегда указывал и даже поместил недавно статью по поводу того, что премии вредны и излишни.
Есть другие способы помогать искусству, как, например, путём приобретения картины. Вообще письмо Репина написано с большим достоинством.
— Интересно, почему вы отказались уступить вашу вещь, приобретённую Обществом имени Куинджи на выставке «Мир искусства»?
— Причин не хотел бы выяснять…
Петербургская газета. 1912. 20 марта. № 78. Вторник. С. 3.
(Письмо в редакцию)
Недавно станция Боровёнка Николаевской жел. дороги была переименована.
Это несчастье не должно пройти незамеченным. Необходимо теперь же громко защитить мудрую красоту русского языка, живущую в названиях городов, сёл и урочищ.
Неужели вандализм и нерадивость, от которых повсеместно гибнут памятники русской старины, нашли себе ещё новое поле действия?
Горько и страшно становится всякому русскому сердцу от мысли, что имена селений, из которых многие и многие имеют смысл исторический, из которых многие являются единственными источниками исторических исследований, стали доступны произволу забывающих родину и родное.
Анатолий Лядов
Николай Рерих
Сергей Городецкий
Петроград.
Цветень, 28.
Биржевые ведомости. 1912. 7/20 мая. Вечерний выпуск. № 12924. Понедельник. С. 7.
Начался разъезд художников. Намечены у многих подготовительные работы к тем большим вещам, которые они покажут на ежегодных выставках, иные едут просто отдохнуть, не задаваясь никакими планами и только с осени рассчитывая засесть за работу. Несколько наиболее интересных и талантливых наших художников поделились с нами своими летними планами.
Академик Н. К. Рерих
— Почти всё лето придётся провести под Смоленском в имении княгини Тенишевой «Талашкино», где мною расписывается новый храм: он будет покрыт росписью не только внутри, но и снаружи монументальной мозаикой по моим эскизам. Меня очень увлекает эта работа, и я всецело отдамся ей. Кроме того, придётся наезжать в Москву — следить за исполнением декораций к «Пер Гюнту», написанных мною для Художественного театра. …
Вечернее время. 1912. 18/31 мая. № 147. Пятница. С. 3–4.
Итоги сезона
Сезон закончился выставкой работ школы Общества поощрения художеств. Выставок было очень много, и если бы не недостаток помещения, то состоялись бы ещё выставки произведений английских художников, произведений скульптуры и выставка «отвергнутых» приёмным комитетом «Весенней» выставки. Художественный уровень всех выставок был, в общем довольно ровный, если не считать выставки «Молодёжи», представлявшей крайнее левое течение нашей живописи. Несколько крупных художников высказались о минувшем художественном сезоне следующим образом: <…>
Академик Н. К. Рерих
— За последнее время на наших выставках замечается хорошее явление: опять подумали о творчестве серьёзном, о больших картинах. Мне особенно приятно это отметить, потому что вот пошёл уже пятнадцатый год, как я и в живописных своих произведениях, и в статьях проповедую такой поворот в искусстве. Так и должно было случиться. Самое серьёзное внимание должно быть обращено на последнее предложение И. Е. Репина — возродить монументальную живопись на темы русских былин.
Суммируя впечатления от выставок только что закончившегося сезона, хочется подчеркнуть стремление перейти от малых по размерам вещам к более значительным работам. И точно, выставляемое должно быть интересно, цельно, детально разработано. Наскучили легковесные случайные наброски, которых так много было на выставках. Что касается молодых художников, то, много вращаясь в их среде и внимательно к ним присматриваясь, я уверен, что молодёжь скоро ярко проявит себя в настоящем искусстве. …
Вечернее время. 1912. 22 мая / 4 июня. № 150. Вторник. С. 3.
С удовольствием читал я в «Русском слове» статью о необходимости охраны прекрасных мечетей Туркестана.
В одном только автор статьи был неправ. Он как бы сетовал на молодое Общество защиты и сохранения памятников старины и искусства за то, что оно не обратило внимание на печальное состояние мечетей. Общество защиты старины можно менее всего винить в небрежности.
Внимание было на них обращено, и мне известно, как стремилось Общество найти средства, чтобы сделать что-нибудь действительно существенное.
Конечно, по величине памятника нужны и средства, и одних «казённых» средств мало, а частный почин в этом деле слаб, когда речь доходит до денежных знаков.
Кучка любителей искусства и старины, собравшаяся в указанном Обществе, уже позаботилась и о других памятниках. Попечениями Общества поддерживается Ферапонтов монастырь, Общество хлопотало о судьбе Ильи Пророка в Ярославле и о Василии Блаженном.
Дело о Василии Блаженном стало на ноги, так как уже Высочайше назначена комиссия по реставрации этого замечательного памятника. Чем окончилось дело об Илье Пророке, — мне сейчас неизвестно, но хочу думать, что ярославцы не оставят погибать один из самых лучших своих храмов.
За средствами везде стоит дело. Внимания к старине чувствуется много, даже чересчур, когда защита старины становится просто модным разговором и граничит с легкомысленным любительством.
Понятие о значении искусства и старины расходится даже в низших слоях. С одной стороны, это хорошо. После бессилия восьмидесятых годов значение искусства нужно восстановить хотя бы путём популярности. Но хочется, чтобы искусство, разойдясь среди толп, получило не ущерб, а новые возможности роста и укрепления.
Вера без дел мертва. Толпе, возлюбившей что-нибудь, легче всего единым духом поставить всенародное дело на твёрдое, обеспеченное основание. И если уже имеются опытные и любящие люди, то должны быть найдены и средства, которыми будут поддержаны наши прекрасные старики-памятники.
До сих пор мне кажется, что где-то кто-то не знает, какое лучшее применение дать своим крупным средствам. Истинно, красиво подумает он, вспомнив об искусстве, о старине. Разве не прекрасные задачи перед этим неизвестным, но непременно существующим лицом?
Василий Блаженный, Илья Пророк, Ферапонтов монастырь, мечети Туркестана — как всё это внушительно и заманчиво!
Но кем-то всё ещё не услышаны наши голоса. Или не поняты. И теперь, летом, среди прекрасной природы, ещё раз вспомните о памятниках красивой старины.
Вы скажете, что я писал уже это. Правда ваша, писал и ещё напишу. И если жизни хватит — даст Бог, доживу, когда голоса наши дойдут по назначению.
Полюбите искусство и старину. Сохраните её. Из древних чудесных камней сложите ступени грядущего.
Русское слово (Москва). 1912. 25 июля / 7 августа. № 171. Среда. С. 4.
Академик Н. К. Рерих о своих постановках
По поводу постановки «Снегурочки» академик Н. К. Рерих, на днях возвратившийся в Петербург (после работ по росписи храма в имении кн. Тенишевой), говорит:
— В постановке «Снегурочки» я совершенно не участвовал, мною были даны только эскизы.
Но я много работал над «Пер Гюнтом» для Московского Художественного театра, который пойдёт 2-го октября, для чего мне придётся несколько раз ещё побывать в Москве. «Пер Гюнт» в объёме, задуманном сейчас, пойдёт в 14 картинах. Мне и моим помощникам: Замирайло, Яремичу, барону Клод[т]у, Наумову, Петрову, Земляницыной — пришлось много поработать. Сам я с большим интересом ожидаю первого представления, так как в России идёт «Пер Гюнт» впервые, и мне никогда не пришлось слышать во всём объёме музыку Грига. Ставит пьесу Марджанов. В его работе столько красивых исканий, столько задумчивых глубин. Приятно работать. Впрочем, художественники не любят, когда говорят раньше времени.
Всё лето я работал по росписи храма в имении кн. Тенишевой. В этом году я работу ещё не кончил, но надеюсь закончить будущим летом. Работаю я темперой.
Биржевые ведомости. 1912. 17/30 сентября. Вечерний выпуск. № 13147. Понедельник. С. 7.
Что такое «кубисты»?
Ни в какой области декадентство не проявляет себя в таких уродливых формах и не доходит до таких крайностей, как в области живописи.
Здесь происходит какая-то вакханалия.
Под видом «исканий» художники додумываются до таких абсурдов, что кажется, будто они просто смеются над публикой. <…>
Мы собрали мнения некоторых известных художников и знатоков искусства о «кубистах».
Вот они:
Граф И. И. Толстой
— Не знаю их и мало ими интересуюсь.
Александр Бенуа
— Недоумеваю и жду.
Академик Н. К. Рерих
— Если художественное произведение для меня не убедительно, то какими бы схемами оно ни прикрывалось — я ему не верю.
Что касается «кубистов», то если кому-нибудь эти основания в будущем помогут сделать прекрасное произведение — то тем лучше…
Академик Р. А. Берггольц
— Какая это живопись, от которой надо отойти за три версты, чтобы понять!
В природе я вижу только гармонию, а здесь — одну дисгармонию.
Академик И. Е. Крачковский
— Если это больные люди, то их надо лечить, а если здоровые — то это просто нахалы!
Петербургская газета. 1912. 2 октября. № 271. Вторник. С. 2.
…Большая, красивая гостиная. С зеленовато-серых стен на меня смотрят ряды хороших старых голландцев и фламандцев: Брейгель, Де Блез и многие другие. Их золочёные рамы как-то странно гармонируют со стильною мебелью empire, и всё это сливается в один красивый, ласкающий глаз аккорд. И вдруг, в кабинете вы сразу в ином мире, в другой атмосфере, в лаборатории и мастерской, в которой под кистью пытливого живописца родились все лучшие его произведения последних лет. Тоже серо-зелёные стены, но на них только три вещи. Вот рисунок Серова: интересная шатенка с резко очерченными бровями и небольшим орлиным носом. Есть в лице что-то, заставляющее вспомнить кутузовские портреты, которых так много теперь всюду в витринах магазинов. Это портрет жены художника и в самом деле внучки светлейшего смоленского князя. На другой стене — офорт Галлена из иллюстраций к Калевале (Проклятие Куленго). Дальше — мягкая, полная нежной грусти элегия Нестерова «Два лада». У стен громоздятся ящики с кремнями, орудиями каменного века, холсты картин на подрамках и, загораживая их, на мольбертах несколько новых картин, находящихся ещё в работе.
Но погас рефлектор, бросавший сноп электрического света на картины, вся мастерская потонула в зеленоватом сумраке, и огненный ангел стал зловещим и тёмным. Мягким светом заливает дубовый стол электрическая лампа под зелёным колпаком, и так странно видеть на этом столе ворох разбросанныхных бумаг, дорогие книги, кисти, баночки и пузырьки с какими-то таинственными составами; тут же древний каменный топор, выкопанный из кургана, где он пролежал тысячи лет и тут же рядом с ним в рутинной синей обложке «Дело об обмундировании служителей»!..
Через несколько минут мы: я и хозяин дома — уже сидим у стола. На столе дымится чай в красивых хрустальных стаканах. Я смотрю на художника, на его оживлённое лицо моложавого бодрого варяга и жадно вслушиваюсь в его живую речь.
— Вы хотите знать о моём взгляде на «Пер Гюнта», знать о том, чего я хотел достигнуть в моих эскизах постановки и насколько это удалось сделать театру? Извольте. Я с удовольствием буду говорить об этом. Для художника работать в театре — большая радость, а работать с Художественным театром даже сугубая радость. Театр давно сознал необходимость обращаться к художникам для того, чтобы они руководили постановкой. Ведь всякое представление — ряд непрерывно сменяющих друг друга картин, а раз это так, то ясно, что эти картины должны быть созданы художником. Об этом так давно говорится и так давно стало это для нас, художников, трюизмом, что пора, наконец, осуществлять это на самом деле всюду и всегда. Вот почему нельзя не приветствовать участие художников во всякой постановке. А для художника это тоже большая радость, потому что в театре он чувствует себя творцом совершенно нового увлекающего искусства…
Деление живописи на специально декоративную, станковую и стенопись давно пора отбросить. Если каждая отрасль имеет свою технику, то с нею легко справится каждый, кто захочет, и действительность уже подтвердила это. Стоит только вспомнить, какими декораторами оказались К. Коровин, Головин, Бакст и др.
Не думайте, однако, чтобы художник считал свою задачу выполненною, если он хорошо написал заказанные ему декорации. Ведь эти декорации не более как фон. Картины создадутся из них только тогда, когда на их фоне появятся и будут действовать люди. И это интересует художника нисколько не меньше того, как осветят или как повесят его декорации. Ведь всё, что будет происходить на сцене, может совершенно идти вразрез с тем, что представлял себе художник на фоне написанных им декораций. Таким образом, совершенно естественно, что наряду с декорацией тот же художник должен создать и костюм каждого действующего лица, всю бутафорию, вообще всё, что глаз зрителя увидит на сцене.
Но раз всё это будет задумано и создано по одному намеченному плану художником, то как же может он остаться в стороне, когда всё это, созданное его руками, будет приведено в действие и оживёт? Ведь для него далеко не безразлично, где встанет то или иное действующее лицо, будет ли толпа стоять густой массою справа или же будет разбросана отдельными фигурами по всей сцене. Таким образом, художник так же участвует в постановке всего спектакля, как и режиссёр и все артисты, по крайней мере, во всём, что имеет отношение к зрительным впечатлениям от происходящего на сцене.
Тут Художественный театр снова идёт, далеко опережая все другие, и вот почему так особенно радостно с ним работать. Я писал декорации и рисовал костюмы для «Старинного театра», я делал то же для оперы Дягилева в Париже, делал и для других театров, но, выполнив свой заказ, я всегда до сих пор должен был, скрепя сердцем, отходить и оставаться в стороне. В результате на фоне моих декораций и в сочинённых мною костюмах на сцене нередко происходило вовсе не то, что я себе рисовал в воображении, и, сознаюсь, видеть это или узнавать об этом всегда больно.
Это так же больно, как больно было бы увидеть, что на фоне написанного мною пейзажа кто-то приписал совсем чуждую его фигуру.
В Художественном театре не то. Во всяком случае, здесь чувствуешь на каждом шагу, что ты так же необходим режиссёру и актёру, как и они тебе. Здесь чувствуешь радость совместной работы, чувствуешь, что ты здесь не только не чужой, а свой, родной, близкий и желанный. Чувствуешь, что у всех здесь одно желание — сделать как можно лучше, чувствуешь, что здесь в самом деле живёт Искусство, то же Искусство, которое так близко и дорого самому тебе.
А ведь отдаваться делу и энергично работать только и можно, [когда] чувствуешь всё это. Таким отношением к делу театр даёт возможность грезить и о наступлении того золотого века для искусства, когда снова сделается возможною работа художественного коллектива, когда художник той или иной отрасли перестанет чувствовать свою оторванность, и произведения искусства будут созидаться одновременно множеством рук и будут выражением не индивидуальных, а общенародных настроений…
В Художественном театре мне ещё не пришлось работать со Станиславским, который увлечён и занят другою постановкой. Я же давно влюблён в гений этого удивительного художника сцены. Довольно хоть раз заглянуть в молодые глаза этого седого человека, чтобы мысль о работе с ним сделалась заманчивою. Но, закончив мою работу с Марджановым, я скажу, что жалеть мне теперь не пришлось. В этом режиссёре я скоро почувствовал подлинного художника, который работает вне влияния всяких случайных впечатлений, умеет черпать своё вдохновение в самом произведении и во всём исходить только из него. Чрезвычайно интересно было мне встретиться и с работою другого большого художника сцены В. И. Немировича, обладающего к тому же недюжинным и тонким критическим чутьём…
Однако я чувствую, что уклоняюсь в сторону и говорю уже [о] Художественном театре, а не о «Пер Гюнте». Поэтому вернёмся к нему.
Что такое для меня «Пер Гюнт»? Ответить на это двумя словами мне трудно. Скажу только, что если бы в этом создании Ибсена передо мною не развёртывалась дивная сказка, то я не стал бы работать. Но раз это сказка, то прежде всего ни определённого времени, ни этнографии и географии. Сказка всегда вне времени и пространства. Правда, неизбежен известный couleur locale2, но ведь он бывает и в сказке. Он даже придаёт ей какую-то особую интимность и прелесть, но если зритель угадает в постановке век или отнесёт её к какому-нибудь десятилетию, я буду считать постановку неудавшеюся… О чём же рассказывает сказка Пер Гюнта? Может быть, я понимаю её очень субъективно, но мне кажется, что эта сказка — песня о красоте и радости священного очага. Я уверен, что многие увидят в Пер Гюнте не то, но истинное художественное произведение тем и дорого, что в нём каждый, как и в самой жизни, увидит своё, наиболее ему дорогое, наиболее его интересующее, а Пер Гюнт так многогранен, что различное освещение всего, в нём обрисованного, возможно более, чем где-либо.
Итак, это сказка о роли в жизни священного очага. Не понимайте только этого узко. Для меня очаг — это тот священный, неугасимый огонь, который с доисторических времён собирал вокруг себя человеческий коллектив. Был ли это огонь домашнего очага, т. е. очага семьи, был ли это очаг племени, целого народа, очаг храма или какого-нибудь божества, но всегда только он собирал вокруг себя людей и только около него они становились самими собою, т. е. тем, чем предназначал им быть «Хозяин». Только здесь находил человек всегда своё счастье. И, разумеется, первою ступенью в создании себе очага для современного человека является очаг семьи. К нему приводит человека даже и инстинкт рода. Пер Гюнт, как носитель ярко выраженного индивидуального начала, является разрушителем этого очага, и, как разрушитель, он бежит от Сольвейг, не смея переступить того порога дома, куда она вошла, чтобы зажечь пламя священного огня, но когда умирает старая Озе и Гюнт охвачен жаждою скрасить её последние минуты, он волей-неволей возвращается к этому очагу, ибо только около него возможно всё доброе, только около него человек раскрывает самого себя. К тому же очагу возвращается Гюнт и в конце своей жизни, ибо только около него, у ног его жрицы Сольвейг может он найти своё счастье.
Вы спрашиваете, что такое вся остальная жизнь Гюнта, но вся она не что иное, как длившийся долгие годы совершенно случайный её эпизод, который понадобился Гюнту для того, чтобы вернуть его к истинному пути и привести к тому же очагу. Жизнь Гюнта, настоящая его жизнь, длится очень недолго, и её можно выразить в нескольких строках. Он отверг очаг, нарушил его святость, и долго изгнанником жил на земле, и только в конце жизни понял, что сам разбил свою жизнь, что всё богатство своего творчества он должен был принести на создание во всей красоте своего очага. Но если очаг его благодаря этому остался лишь тлеющим огоньком, то всё же только его тепло согревает ему последние его минуты. Все попытки построить жизнь вне какого-нибудь очага, т. е. вне других людей, приводят Гюнта только к полному банкротству. Все эти попытки проходят для Гюнта, как один длившийся годами сон, полный самых ярких видений, и это я хотел оттенить в постановке. Всё происходящее с Гюнтом, с момента его ухода в горы и до момента возвращенья к Сольвейг, должно пройти перед глазами зрителя как нечто случайное и побочное истинной жизни Гюнта. Мне кажется, что это удалось, но удалось ли это сделать для зрительного зала, этого я не знаю. Возможно, что кое в чём и не удалось. Слишком уж завлекательно своею живописностью многое из этих случайных эпизодов. Как, например, не увлечься было картинами встречи Гюнта с миром троллей. Для меня это такая определённая смена красочных аккордов, что, быть может, я невольно ею увлёкся больше, чем следовало в общей архитектонике спектакля. Переход от красных гор с их вакхическими пастушками и через лиловые горы с зелёной женщиной к чёрно-зелёной пещере Доврского деда и заключающая их чёрная бархатная тьма картины борьбы Гюнта с Кривою — для меня такой музыкальный аккорд, что я не мог им не увлечься, хотя и сознаюсь искренно, что эта последняя сцена, да и многое в «Пер Гюнте» — нечто надуманное и, в сущности, совершенно чуждое моему пониманию Гюнта. Ибсен слишком ярко реагировал на окружавшую его жизнь, слишком был человеком этой жизни и потому многое добавил к своей сказке, совсем ей чуждое. Некоторые сцены, как, например, сцена с представителями различных наций, так надуманны, так чужды духу всего остального, что их мыслимо было поставить только в духе гротеска, и вне такой постановки они неизбежно коробили бы меня.
Вы хотите знать о моём впечатлении от первого спектакля. Само собою разумеется, что многое в моём воображении представлялось мне ярче и лучше. Такова участь художника, на каком бы поприще он ни работал, но всё же скажу, что на фоне того, что было сделано мною, театр развернул такое дивное зрелище, которого я долго не забуду. Особенно удачными мне кажутся сцены: явление пастушек в Красных горах, сцена у избушки зимою, смерть Озе, каюта и финал…
Кое-что не удалось. Например, сцена в пустыне. Когда Гюнт остаётся один и бродит среди развешанных опустевших гамаков своих бежавших спутников, то не получается впечатления того одиночества, которое чувствуешь, читая пьесу, но что же было сделать режиссёру для избежания этого? Не вешать гамаков? Но тогда исчезала бы картина с господами туристами, глупо висящими в гамаках подошвами к зрителям, исчезала бы картина, сразу дающая сцене характер гротеска. Неужели же этим надо было пожертвовать? Заставить туристов, убегая, захватить с собою гамаки? Но этого нельзя успеть сделать. И вот волею-неволею пришлось пожертвовать впечатлением одиночества Гюнта в пустыне. Вообще кое-что не удалось даже в чисто декоративном смысле, но надо самому хоть раз поработать в театре, чтобы знать, как многого трудно достигнуть здесь из того, что легко достигается в картине.
Маски. 1912. № 1. С. 41–46. Помещены 2 ч/б иллюстрации рисунков Н. К. Рериха: на с. 41 — «Очаг Гюнта», под ним факсимиле «7.X.912. Н. Рерих»; с. 47 — «Избушка Гюнта».
Атлантида — зеркало солнца. Не знали прекрасней страны. Вавилон и Египет дивились богатству атлантов. В городах Атлантиды, крепких зелёным нефритом и чёрным базальтом, светились, как жар, палаты и храмы. Владыки, жрецы и мужи в золототканых одеждах сверкали в драгоценных камнях. Светлые ткани, браслеты, и кольца, и серьги, и ожерелья жён украшали, но лучше камней были лица открытые.
Чужестранцы плыли к атлантам. Мудрость их охотно все славили. Преклонялись перед владыкой страны.
Но случилось предсказание оракула. Священный корабль атлантам привёз великое вещее слово:
— Встанут волны горою. Море покроет страну Атлантиду. За отвергнутую любовь море отмстит.
С того дня не отвергали любовь в Атлантиде. С любовью и лаской встречали плывущих. Радостно улыбались друг другу атланты. И улыбка владыки отражалась в драгоценных, блестящих стенах дворцовых палат. И рука тянулась навстречу с приветом, и слёзы в народе сменялись тихой улыбкой. И забывал народ власть ненавидеть. И власть забывала кованый меч и доспех.
Но мальчик, сын владыки, особенно всех удивлял. Само солнце, сами боги моря, казалось, послали его на спасенье великой страны.
Вот он был добр! И приветлив! И заботлив о всех! Были братья ему великий и малый. Для каждого жило в нём доброе слово. Про каждого помнил он его лучший поступок. Ни одной ошибки он точно не помнил. Гнев и грубость увидеть он точно не мог. И перед ним укрывалось всё злое, и недавним злодеям хотелось стать навсегда добрыми, так же, как он.
За ним шёл толпою народ. Взгляд его всюду встречал лишь лица, полные радости, ждущие улыбку его и доброе, мудрое слово. Вот уж был мальчик! И когда почил в этой жизни владыка-отец, и отрок, туманный тихою грустью, вышел к народу, все, как безумцы, забыли про смерть и гимн хвалебный запели владыке желанному. И ярче цвела Атлантида. А египтяне назвали её страною любви.
Долгие тихие годы правил светлый владыка. И лучи его счастья светили народу. Вместо храма народ стремился к владыке. Пел: «Он нас любит. Без него мы — ничто. Он — наш луч, наше солнце, наше тепло, наши глаза, наша улыбка. Слава тебе, наш любимый!» В трепете восторга народа дошёл владыка до последнего дня. И начался день последний, и бессильный лежал владыка, и закрылись глаза его.
Как один человек встали атланты, и морем сплошным залили толпы ступени палат. Отнесли врачей и постельничих. К смертному ложу приникли и, плача, вопили: «Владыко, взгляни! Подари нам хоть взгляд твой. Мы пришли тебя отстоять. Пусть наше, атлантов, желанье тебя укрепит. Посмотри — вся Атлан[ти]да собралась к дворцу твоему. Тесной стеной мы стали от дворца и до моря, от дворца до утёсов. Мы, желанный, пришли тебя удержать. Мы не дадим тебя увести, всех нас покинуть. Мы здесь все, вся страна, все мужи и все жёны и дети. Владыко, взгляни!»
Рукой поманил владыка жреца, и хотел сказать последнюю волю, и всех просил выйти, хоть на короткое время.
Но атланты остались. Сплотились, в ступени постели вросли. Застыли, и немы, и глухи. Не ушли.
Тогда приподнялся на ложе владыка и, обратя к народу свой взгляд, просил оставить его одного и позволить ему сказать жрецу последнюю волю. Владыка просил. И ещё раз напрасно владыка просил. И ещё раз они были глухи. Они не ушли. И вот случилось тогда. Поднялся владыка на ложе и рукою хотел всех отодвинуть. Но молчала толпа и ловила взгляд любимый владыки.
Тогда владыка сказал:
— Вы не ушли? Вы не хотите уйти? Вы ещё здесь? Сейчас я узнал. Ну, я скажу. Скажу одно слово моё. Я вас ненавижу. Отвергаю вашу любовь. Вы отняли всё от меня. Вы взяли смех детства. Вы ликовали, когда ради вас остался я одиноким. Тишину зрелых лет вы наполнили шумом и криком. Вы презрели смертное ложе…
Ваше счастье и вашу боль только я знал. Лишь ваши речи ветер мне доносил. Вы отняли солнце моё! Солнца я не видал; только тени ваши я видел. Дали, синие дали! К ним вы меня не пустили… Мне не вернуться к священной зелени леса… По травам душистым уже не ходить… На горный хребет мне уже не подняться… Излучины рек и зелёных лугов уже мне не видеть… По волнам уже не носиться… Глазом уже не лететь за кречетом быстрым… В звёзды уже не глядеться… Вы победили… Голоса ночные слышать я больше не мог… Веления Бога стали мне уже недоступны… А я ведь мог их узнать… Я мог почуять свет, солнце и волю… Вы победили… Вы всё от меня заслонили… Вы отняли всё от меня… Я вас ненавижу… Вашу любовь я отверг…
Упал владыка на ложе. И встало море высокой стеной и скрыло страну Атлантиду.
Русское слово (Москва). 1912. 21 ноября / 4 декабря. № 269. Среда. С. 5.
Протест молодых художников
Достаточно обладать талантом, а образовательный ценз — роскошь!
Нужно или не нужно художнику быть образованным?
Казалось бы, двух мнений здесь не может быть, а между тем, на днях в Академии художеств было собрание вольнослушателей, на котором они протестовали против обязательного образовательного ценза для учеников. <...>
Мы собрали мнения трёх авторитетных лиц о том, — нужно или не нужно художнику знать грамоту? <...>
Директор школы Общества поощрения художеств,
академик Н. К. Рерих
— У нас в школе Общества поощрения художеств образовательный ценз не представляет для поступающих никаких препятствий.
Наша школа не даёт никаких прав и, вместе с тем, ничего не требует при поступлении.
За всю мою педагогическую практику я убедился, что художественный ценз и общеобразовательный нельзя смешивать в одно понятие.
Образование для талантливого человека необходимо, но пути достижения его так разнообразны, что ставить его искусство в зависимость от общего образования, пожалуй, не следовало бы…
Петербургская газета. 1912. 28 ноября. № 328. Среда. С.3. Помещено ч/б фото Н. К. Рериха.
— От Красной Пожни пойдёшь на зимний восход, будет тебе могилка-бугор. От бугра на левую руку иди до Ржавого ручья, а по ручью до серого камня. На камне конский след стёсан. Как камень минуешь, так и иди до малой мшаги, а туда пять стволов золота Литвою опущено.
В Лосином бору, на просеке, сосна рогатая не рублена. Оставлена неспроста. На сосне зарубки. От зарубок ступай прямиком через моховое болото. За болотом будет каменистое место, а два камня будут больше других. Стань промеж них в середину и отсчитай на весенний закат сорок шагов. Там золота бочонок схоронен ещё при Грозном царе.
Или ещё лучше. На Пересне от Княжого Броду иди тоже на весенний закат. А пройдя три сотни шагов, оберни в полгруди да иди тридцать шагов вправо. А будет тут ров старый, а за рвом пнёвое дерево, и тут клад положен большой. Золотые крестовики и всякий золотой снаряд, и положен клад в татарское разорение.
Тоже хороший клад. На Городище церковь, за нею старое кладбище. Середи могил курганчик. Под ним, говорят, старый ход под землёю, и ведёт ход в пещерку, а в ней богатства большие. И на этот клад запись в Софийском соборе положена, и владыка новгородский раз в год даёт читать её пришлым людям.
Самое трудное скажу. Этот клад хоронен со смертным зароком. Коли сумеешь обойти, коли противу страхов пойдёшь — твоё счастье.
За Великою Гривой в Червонный ключ опущено разбойными людьми много золота; плитою закрыто, и вода спущена. Коли сумеешь воду от земли отвести, да успеешь плиту откопать — твоё счастье большое.
Много кладов везде захоронено. Говорю — не болтаю. Дедами ещё положены верные записи.
Намедни чинился у меня важный человек. Он говорил, а я услыхал:
— В подземной Руси, — сказал, — много добра схоронено. Русь берегите.
Сановитый был человек.
Про всякого человека клад захоронен. Только надо уметь клады брать. Неверному человеку клад не дастся. Пьяному клад не взять. Со скоромными мыслями к кладу не приступай. Клад себе цену знает. Не подумай испортить клад. Клады жалеть надо. Хоронили клады не с глупым словом, а с молитвою, либо с заклятием.
А пойдёшь клад брать, иди смирно. Зря не болтай. На людях не гуляй. Свою думу думай. Будут тебе страхи, а ты страхов не бойся. Покажется что, а ты не заглядывайся. Криков не слушай. Иди себе бережно, не оступайся, потому брать клад — великое дело.
Над кладом работай быстро. Не оглядывайся, а пуще всего не отдыхай. Коли захочешь голос показать, пой тропарь богородичный. Никаких товарищей для кладов никогда себе не бери.
А, на счастье, возьмёшь клад — никому про него не болтай. Никак не докажи клад людям сразу. Глаз людской тяжёлый, клад от людей отвык — иначе опять в землю уйдёт. И самому тебе не достанется, и другому его уж труднее взять. Много кладов сами люди попортили, по своему безобразию.
— А где же твой клад, кузнец? Отчего ты свой клад не взял?
— И про меня клад схоронен. Сам знаю, когда за кладом пойду.
Больше о кладах ничего не сказал чёрный кузнец.
Русское слово (Москва). 1912. 25 декабря / 1913. 7 января. № 297. Вторник. С. 4.
Все статьи 1912 года воспроизводятся по
изданию:
Николай Рерих в русской периодике, 1891–1918.
Вып. 4: 1910–1912 / Сост.: О. И. Ешалова, А. П.
Соболев, В. Н. Тихонова. — СПб.: Фирма Коста,
2004.
1 Допетровский музей искусства и быта основан в Петербурге Н. К. Рерихом в 1909 г. — Примеч. редакции [газеты].
2 Местный колорит (фр.). — Ред.