Юрий Николаевич Рерих

        Беликов П.Ф.
            "Среди многих сеятелей Он знал, что Поле и Познающий Поле - Едины..." (май 1960) 
            "Величайший победитель в битве..." (1981)
        Цесюлевич Л.Р.
            Мгновение и вечность (2012)

Беликов П.Ф.

"Среди многих сеятелей Он знал, что Поле и Познающий Поле – Едины..."

Памятник Ю.Н. Рериху на Новодевичьем кладбище

Беликов Павел Федорович (1911-1982) – писатель, поэт, рериховед, крупнейший биограф Рерихов, собравший богатый архив документов об этой семье. Один из авторов первой в мировом рериховедении подробной биографии художника (Беликов П.Ф., Князева В.П. Рерих. М.: Молодая гвардия, 1972. Серия "ЖЗЛ"). Один из организаторов рериховского движения в Эстонии и в СССР. С Н.К. Рерихом был знаком по переписке и со Ю.Н. Рерихом и С.Н. Рерихом – лично.

    Среди многих сеятелей Он знал, что Поле и Познающий Поле – Едины. И Его посев был шире широкого. Нивы, орошённые благодатным дождём, и нивы, напоённые кровью мужества, Он считал одинаково готовыми. Когда мы искали большое или малое и мерили своей мерой, Он различал достойное от недостойного и всюду находил человеческое достоинство.
    Счастливы были те, кому пришлось присутствовать при посеве зёрен Знания. Пахарь и сеятель привлекал к себе радостью творческого труда. К Полю, избранному Им для посева, потянулись труженики. Беспредельность замыслов открывала каждому возможность стать не только ближайшим, но и незаменимым Его помощником. Зёрен хватало на всех, и каждый мечтал быть первым при сборе урожая.
    Но, среди многих сеятелей, Он знал, что человек, посеявший, не тот самый, который жнёт. Когда мы думали о плодах, Он отдавал себя Делу, и Его доля всегда превышала все наши, вместе взятые.
    Мы не заметили, как Он совершил положенное, и стоим теперь, поражённые внезапно опустевшим Полем. Наше сердце сжимается, и безбрежность поднятой целины пугает нас уходящей за горизонт чернотою. У этой безбрежности – все мы, незаменимые помощники. Утрата полностью встанет перед глазами только тогда, когда в Поле зазвенит песня жнецов. Но тогда уже не будет места для горечи слёз. Если посеявший – не тот самый, который жнёт, то ведь он и не другой. Кто знал, что Поле и Познающий Поле – Едины, тот уже сеятель и жнец.
    От нас, кому Он оставил уход за посевами, зависит оказаться или не оказаться рядом с Ним при жатве.

Май 1960 г.

Текст воспроизводится по изданию:
"Рериховский вестник", 1992, выпуск 5.

Беликов П.Ф.

"Величайший победитель в битве..." (1981)

Памятник Ю.Н. Рериху в Окуловке

Если кто-нибудь в битве тысячекратно победил
тысячу людей, а другой победил бы себя одного, то
именно этот другой – величайший победитель в битве.
"Дхаммапада"

    Калугина. Что бы вы могли рассказать о Юрии Николаевиче, не только как об ученом, но и как о человеке, с которым вы общались?
    Беликов. Говорить о нем трудно, но вместе с тем и легко. Трудно потому, что он был очень многогранным человеком. Я бы даже сказал – неожиданно многогранным. Круг его интересов распространялся далеко за пределы той научной области, в которой он проявил себя крупным ученым-востоковедом и лингвистом. Неожиданно для себя вы открывали, что ему близки и он прекрасно ориентируется в вопросах, ничего общего с лингвистикой или востоковедением не имеющих. С другой стороны, говорить о Юрии Николаевиче легко или даже скорее радостно, потому что воспоминания о нем всегда преисполнены тем воодушевлением и радостью, которые он нес людям; общение с ним, как мне кажется, у любого человека складывалось легко.
    К. Расскажите, пожалуйста, когда и при каких обстоятельствах Вы познакомились с Юрием Николаевичем?
    Б. Впервые с Юрием Николаевичем я встретился только по приезде его в Москву, в 1957 году, но по переписке, заочно знал его много раньше. Еще в 1938 году Николай Константинович Рерих написал мне о том, что они разыскивают книгу Поппе "Грамматика монгольского языка", изданную в том же году в Ленинграде. Сам я работал тогда в "Международной книге" в Таллинне, в представительстве советской книги; я достал требуемую книгу и предложил свои услуги по ознакомлению с советской научной литературой, поскольку заказывал ее для Эстонии и следил за всеми каталогами, вплоть до "Книжной летописи". Вскоре пришло письмо от Юрия Николаевича, в котором он благодарил за предоставленную ему возможность получать нужные издания из первых рук – в то время Индия была еще английской колонией и прямых контактов с Советским Союзом не имела. К письму Юрия Николаевича был приложен список разыскиваемых им книг.
    К. Получается так, что Вы познакомились заочно с Юрием Николаевичем, благодаря Николаю Константиновичу. Ну, а как же началась Ваша переписка с Николаем Константиновичем? Ведь, насколько мне известно, он посетил Европу последний раз в 1934 году, да и то лишь проездом останавливался во Франции. Какой повод был у Вас, чтобы обратиться к нему?
    Б. Честно говоря, – никакого. Какой достаточно "весомый" повод может быть у 25-летнего молодого человека, чтобы обратиться с письмом ко всемирно известному художнику, ученому и общественному деятелю? Я очень любил искусство Рериха, высоко ценил его научную, культурную и общественную деятельность, иногда выступал с докладами о нем и хорошо знал, что таких как я тысячи в нашем огромном мире. Поэтому при всем своем большом желании я и не помышлял сам писать к нему.
    К. И все-таки?..
    Б. Все-таки произошло нечто такое, что можно назвать одним из "чудес востока". В один прекрасный день я обнаружил в своем почтовом ящике письмо из Индии от Николая Константиновича Рериха. Можно было поверить в "Чудо", однако все "чудеса", связанные с Рерихом, имеют вполне реальную почву. Позднее, из переписки с ним, я догадался, что обо мне Николаю Константиновичу сообщил один литератор, проживавший в Таллинне. У самого этого литератора отношения с Рерихом складывались неважно и, казалось бы, не могло быть ничего хуже, чем его рекомендация. Тем не менее Николай Константинович почему-то счел нужным послать мне письмо. Письмо Рериха очень вдохновило меня, и я начал собирать материалы о его жизни и деятельности. Так, у меня с годами сложился большой архив, которым сейчас широко пользуются наши искусствоведы. Этот архив позволил мне написать биографию Н.К.Рериха и принять активное участие во всем, что связано с творческой деятельностью всех членов его семьи. Однако мы отклонились от нашей основной темы – беседы о Юрии Николаевиче.
    К. Да, так всегда получается и, очевидно, так и должно быть – о ком бы из Рерихов ни зашла речь, невольно переключаешься на остальных членов его семьи, настолько тесно связаны они в своей культурной деятельности, так близки духовно друг другу.
    Б. При этом следует отметить, что каждый из них отличался яркой индивидуальностью не только в своем творчестве, но и по своему характеру. Да и внешне они мало походили друг на друга, хотя в каждом из них можно было сразу признать одного из Рерихов.
    К. А чем отличался Юрий Николаевич? Что бы Вы сказали о его облике, о наиболее свойственных ему чертах характера?
    Б. Прежде всего, на вас производила впечатление необыкновенная подвижность Юрия Николаевича, его мгновенная реакция на окружающее – и это при полнейшем отсутствии каких-либо признаков суетливости. Довольно редкое сочетание человеческих качеств, не правда ли? Фотографии Юрия Николаевича тоже подтверждают это его качество – среди них нет или почти нет похожих одна на другую. Конечно, подвижность исчезает в статическом моменте фотоснимка, ее можно уловить лишь при живом общении с человеком. Интересен, например, такой факт: когда у Святослава Николаевича спросили, почему он, создавший столько замечательных портретов Николая Константиновича и Елены Ивановны, не написал ни одного портрета Юрия Николаевича, он ответил, что Юрий Николаевич был совершенно не способен позировать – его постоянно отвлекали другие дела, к которым он устремлялся как внешне, так и внутренне, всеми своими помыслами. И потому было сделано лишь несколько эскизов и ни одного законченного портрета.
    К. Как известно, Юрий Николаевич был большим ученым-лингвистом и востоковедом. Вероятно, это как-то сказывалось на его общении с другими людьми, на укладе его жизни?
    Б. На укладе жизни, возможно, сказывалось. Он очень много времени уделял научным дисциплинам, непосредственно связанным с его работой, следил за всеми смежными областями, собрал уникальную библиотеку и вообще стремился быть в курсе всего, что предлагала мировая наука в области востокознания. Но в общении с людьми – я бы этого не сказал. Юрий Николаевич был очень скромный человек и не выставлял своих знаний напоказ. Знания его тонули в той душевной теплоте, в той деликатности, с которой он обращался к людям. Он был одинаково внимателен и участлив ко всем, с кем он соприкасался, и для него не имело значения, чем занимается данный человек – близкой ли к его интересам наукой или нет. В человеке он, прежде всего, искал человека и именно к нему обращался; ну, а все остальное, как то: образовательный ценз, занятия, национальность, мировоззрение, – все это отодвигалось на второй план. Если чего и опасался Юрий Николаевич, так это того, как бы незаслуженно не обидеть человека. Таким образом, главным в его обращении с людьми было проявление деликатности. Однако из этого не следует делать вывода о мягкости его характера, о готовности уступать и жертвовать своими убеждениями. Мы привыкли обычно связывать деликатность с мягкотелостью. Между тем, качество деликатности скорее указывает на отсутствие грубости в характере человека. Могу подтвердить, что от любого проявления грубости Юрия Николаевича просто коробило.
    К. Да, у Вас уже вполне сложившийся образ Юрия Николаевича. Вы пришли к этим заключениям на основании длительного общения с ним или после внимательного изучения биографических материалов?
    Б. Скорее всего имеет место и то, и другое. Непосредственного личного общения с Юрием Николаевичем у меня было не так уж и много. Жил я всегда в Таллинне, а в Москве бывал только "наездами", что не позволяло мне видеться с ним часто. Правда, недостаток личного общения восполнялся перепиской. Однако ключ к разгадке человеческой сущности лежит все-таки в личном общении. Откровенно говоря, если бы мне не довелось лично повстречаться с Юрием Николаевичем, у меня сложилось бы о нем иное мнение. Сколько бы я ни изучал его жизнь и деятельность по документам, я бы, наверное, не смог почувствовать того, что непередаваемо на бумаге, – удивительного обаяния личности Юрия Николаевича. В интонации каждого слова, в каждом жесте Юрия Николаевича заключалось обаяние, покорявшее собеседника. Это обаяние как бы обволакивало вас особой интимностью, углубляя смысл слов и придавая общению необыкновенную доверительность. Наверное, каждый собеседник думал, что такое отношение проявляется только к нему. Однако это был обычный подход Юрия Николаевича к людям, окружавшим его.
    К. Не могли бы Вы припомнить обстоятельства, при которых впервые встретились с Юрием Николаевичем?
    Б. Конечно, могу. Хотя со дня его кончины прошло более двадцати лет, образ его стоит передо мной как живой. Это не удивительно – ведь почти такой же период отделял начало моей переписки с ним от того момента, когда я, приехав в Москву, позвонил Юрию Николаевичу в Институт востоковедения. Там я его не застал, но мне дали его домашний телефон. Набираю номер, трубку поднимает он сам. Назвав свою фамилию, напоминаю, что это я высылал ему когда-то советские издания. Однако напоминание оказалось излишним. Юрий Николаевич отличался завидной памятью. Он сразу назвал меня по имени и отчеству, спросил, где я нахожусь и не могу ли сразу к нему подъехать. Дело было к вечеру. Я взял такси и через полчаса был возле дома на Ленинском проспекте, где он жил. Юрий Николаевич уже ждал меня. Он открыл дверь на мой звонок, мы поздоровались, и он проводил меня в свой кабинет. В кабинете, заставленном книжными полками, царил полумрак, горела лишь настольная лампа на большом письменном столе. Показав на полки с книгами, Юрий Николаевич сказал: "Чувствуйте себя, как среди старых знакомых – среди книг много тех, которые Вы посылали мне. Они вернулись на свою родину вместе со мной". Проговорив это, он тепло обнял меня за плечи и усадил на стул. Тут я впервые почувствовал то обаяние, которое исходило от Юрия Николаевича и от всей окружающей его обстановки и которого, конечно, никогда не познаешь даже при самом тщательном изучении документов о человеке. В тот незабываемый для меня момент сразу исчезли все разделяющие людей перегородки. Мне показалось, что я уже очень давно сижу в этом уютном полумраке кабинета, и безо всякого напряжения между нами потекла сердечная беседа давно не видевших друг друга людей.
    К. И о чем же, если не секрет, вы начали говорить?
    Б. Разговор начал Юрий Николаевич. Он подробно расспросил, как прожил я эти годы, как отозвалась на моей жизни война. Узнав обо всех бедах и опасностях, которые мне, как и большинству советских людей, пришлось испытать, Юрий Николаевич сказал: "Если Вы после всего этого остались в живых, значит, Вы еще будете нужны. Я считаю, что все, испытавшие на себе с риском для жизни это трудное время, пригодятся еще для чего-то важного. Надо так сделать, чтобы пригодиться. Жизнь была продлена авансом, а всякий аванс нужно погашать делами". Затем я расспросил Юрия Николаевича о неизвестных мне деталях из их жизни и разговор незаметно перешел на более общие темы. Тут Юрий Николаевич, как радушный хозяин, предложил пройти в столовую, выпить чашку чая. Но, признаться, я был так взволнован этой первой нашей встречей, так не хотелось мне разбавлять ее чем-то обыденным, что от чая я отказался, объяснив причину своего отказа. Юрий Николаевич понял мое состояние и не настаивал на чаепитии. Он зажег верхний свет и стал показывать незнакомые мне картины Николая Константиновича.
    Особенно сильное впечатление произвело на меня полотно "Гэсэр-хан". Эта картина, созданная в 1941 году, была подарена Юрию Николаевичу ко дню рождения его отцом. К ней так и просились строки Александра Блока:
    "И вечный бой! Покой нам только снится..."
    Мне сразу открылась близость данного сюжета натуре Юрия Николаевича. Как и Гэсэр, он был по складу своего характера воин. Внешний вид кабинетного ученого был лишь доспехом этого воина. Его деликатность была ничем иным, как оружием против царящей в мире грубости. Он не считал, что подобное изживается только подобным. На картине всадник с натянутою тетивой лука, верхом на гордом благородном коне целился очень далеко – куда-то в пылающее красным заревом небо. Это был, скорее, вызов грядущему, нежели преследование какого-либо врага. Смотреть далеко вперед и быть готовым вступить в бой за лучшее будущее человечества – таким качеством наделил своего героя Гэсэра монгольский народ. Это качество в полной мере было свойственно и Юрию Николаевичу Рериху. Всем своим обликом он как бы подтверждал слова нашего поэта:

Сердце – 
        молодость мира – 
                        ты бьешься в груди.
Настоящее счастье
                        всегда впереди!
                                В.Луговской. "Ночь весны"

    Сердце у Юрия Николаевича было действительно молодым, и устойчивость он находил, вопреки мнению большинства, скорее в полете, нежели в неподвижности.
    Моя первая встреча с Юрием Николаевичем затянулась почти до полуночи. Вообще, что греха таить, трудно было от него уходить; все мы злоупотребляли его гостеприимством.
    К. Скажите, а какие темы Вы затрагивали с ним в последующих беседах? Как он расценивал современность? Интересовался ли устремлениями молодежи?
    Б. Думать о будущем и не интересоваться молодежью – это было бы пустой фантазией. Юрий Николаевич отнюдь не был фантазером. Он исходил всегда из современного положения вещей и, зная, что конкретными носителями будущего являются новые поколения, трезво оценивал нашу молодежь. Когда я однажды спросил его, как он относится к излишней жажде материальных благ у молодежи, к погоне за "красивой жизнью", он ответил: "В этом нет ничего страшного. Народ слишком изголодался за войну, хочет жить лучше и порою захватывает лишнее. Один раз должно наступить естественное насыщение или даже пресыщение и положение изменится. Жажда знаний, потенциал которой очень велик, возьмет верх над потенциалом "красивой жизни". Я верю в это". Конечно, Юрий Николаевич не идеализировал молодежь, знал, что необходимо преодолеть еще много соблазнов, но он верил, что они будут преодолены. Так несколько иронически смотрел он на увлечения западными образцами и считал, что такое внешнее подражательство внешним и останется, оно не затронет самого главного в человеке, того, что принесла с собою революция – стремления к справедливости и чувства сопричастности ко всему, что происходит в мире. Юрий Николаевич абсолютно точно отмечал некоторую разбросанность, отсутствие четко намеченных целей у молодежи. Он говорил, что молодые люди часто бросаются на новинку, не разобравшись хорошенько, что к чему. Это была чаще всего своего рода погоня за модой, за сенсацией, и Юрий Николаевич с чувством юмора не раз говорил, что жертвой такой "моды" был он сам. Его появление в Институте востоковедения вызвало своего рода сенсацию среди учащихся – как никак, человек приехал из Индии! Заниматься у него посчитали нужным многие, и нередко между ним и будущими аспирантами происходили примерно такие диалоги:
    – Юрий Николаевич, я хотел бы (хотела бы) попасть к Вам в аспирантуру.
    – Благое желание. Что же именно Вас так интересует? Какие конкретно знания я могу Вам передать? Чем лично могу оказать Вам пользу?
    Тут обычно наступала длительная пауза, которую прерывал совет Юрия Николаевича:
    – Знаете ли, лучше подождем годик до того, как решать окончательно, к кому Вам следует определиться. Подумайте хорошенько над тем, что Вам надобно, а тогда уже видно будет – тот ли я человек, который может удовлетворить Ваши интересы.
    К. А, может быть, это можно объяснить повышенным интересом к личности Юрия Николаевича – ведь он был одним из Рерихов, что тоже немало значит?
    Б. Возможно. Даже, наверное, так оно и было. Но это как раз и не нравилось Юрию Николаевичу. В "повышенном интересе" чаще всего сквозило неприкрытое любопытство, между тем как любопытство и жажда знаний – вещи совершенно разные. Сам-то Юрий Николаевич уже в пятнадцать лет хорошо знал, чего он хочет и у кого ему следует заниматься. Потому на двадцать первом году своей жизни он имел уже звание магистра индийской филологии. Юрий Николаевич считал, что до того как чего-то добиваться, необходимо четко представить себе, чего именно ты хочешь. А этого как раз и недостает в большинстве случаев нашей молодежи. Для молодых у нас действительно открыты все пути, но это отнюдь не означает, что следует все их испробовать, двигаясь вслепую за подвернувшимся случаем.
    К. Хотелось бы знать, как воспринял в целом Юрий Николаевич свою жизнь на Родине? Ведь известно, что большую часть своей жизни он провел за рубежом, получил там высшее образование, работал в иностранных институтах. Вероятно, у него были некоторые трудности, чтобы переориентироваться в наших условиях?
    Б. А он и не собирался этого делать. Юрий Николаевич остался самим собою. Ему это было легко, потому что ориентация у него всегда была русская. Он следил за всем, что у нас происходило, ему был совершенно чужд "западный" образ жизни, как и западнические тенденции в мировоззрении, тем более что в семье его всегда пользовались русским языком. Когда я у него спросил, не сказалась ли перемена места и условий жизни на его научной деятельности, он ответил: "В Советском Союзе люди науки имеют все необходимое для своей деятельности и обеспечиваются гораздо лучше, чем в западных странах. Нужно только, чтобы работа их была направлена на пользу своего отечества".
    Это условие, такое естественное для Юрия Николаевича, исходило из традиции всей их семьи. В свое время отец его, Николай Константинович Рерих, писал: "...Исполнилось четверть века наших странствий. Каждый из нас четверых в своей области накопил немало знаний и опыта. Для кого же мы все трудились? Неужели для чужих? Конечно, для своего, для русского народа мы перевидали и радости, и трудности, и опасности. Много где нам удалось внести истинное понимание русских исканий и достижений. Ни на миг не отклонились мы от русских путей. Именно русские могут идти по нашим азийским тропам. И Юрий, и Святослав умеют сказать о ценностях народных. Умеют доброжелательно направить молодое мышление к светлым путям будущего. Юрий – в науке, Святослав в искусстве прочно укрепились. Разве для чужих?"^*
    Если все члены семьи Николая Константиновича чувствовали себя странниками, то, оказавшись в России, Юрий Николаевич, конечно, почувствовал себя путником, возвратившимся домой. Мне очень запомнились его слова, сказанные им о судьбах России: "Ни одна капля крови, пролитая в революцию или в последнюю войну, не должна быть напрасно пролитой кровью. За это мы все в ответе".
    К. У Юрия Николаевича, вероятно, было сильно развито чувство ответственности?
    Б. Безусловно. За все содеянное человек должен отвечать, и если он будет об этом знать заранее, то меньше будет необдуманных действий. Грешить для того, чтобы каяться, и каяться для того, чтобы спасаться, – это Юрий Николаевич считал недостойным человека. Если ты совершил ошибку, подумай, как ее исправить. От твоего покаяния никому легче не станет. "Отпущение грехов" он считал смертным грехом религии.
    К. Кстати, как относился вообще к религии сам Юрий Николаевич? Мне приходилось слышать о его приверженности к буддизму. Насколько это отвечало действительности?
    Б. Религиозные предрассудки и церковная обрядность Юрию Николаевичу, как и всем членам семьи Рерихов, были чужды. Он уважал чужие убеждения и те нравственные положения религии, которые сходятся с общечеловеческими положениями о морали. Выработанные веками, они крепко вошли в сознание человека. В Индии, например, где религия до сих пор играет подавляющую роль в становлении нравственности, уважение к ней традиционно. Однако это не означало принадлежности или особой симпатии со стороны Юрия Николаевича к каким-либо церковным институтам. Будучи историком культуры, изучая историю религий, Юрий Николаевич придерживался научного мировоззрения, отличительной чертой которого было самое широкое допущение всего нового. Отрицание и узость, где бы они ни проявлялись – в науке или в религии, – были ему не свойственны.
    К. В начале беседы Вы упомянули о неожиданных для Юрия Николаевича увлечениях. Не могли бы Вы назвать некоторые из них?
    Б. Неожиданными они, скорее, были для нас, чем для него самого. Например, нам непривычно было ожидать от ученого подлинного интереса к военному делу. Между тем, Юрий Николаевич серьезно изучал воинское дело на протяжении всей своей жизни. Среди книг его библиотеки были специальные труды о современных методах ведения войны. И интерес этот, что называется, был "врожденным". Как-то в одном из писем ко мне Николай Константинович сообщил о том, что ему попал в руки сельскохозяйственный журнал со статьей агронома Шаховского. Он попросил меня узнать, не Яков ли это Михайлович из Пскова, муж тетки Елены Ивановны, с которым они потеряли связь после революции. Я съездил в Печеры, где проживал указанный Шаховской, и установил, что Шаховские являются близкими родственниками Рерихов. Тогда-то Яков Михайлович и рассказал мне, что один из сыновей Рериха так увлекался в детстве военными, что не иначе как сделал военную карьеру. На это я ответил, что один из сыновей Николая Константиновича – ученый, а другой художник, и оба они ни малейшего интереса к военному делу не имеют. Однако, когда я сообщил Николаю Константиновичу о своем разговоре с Шаховским, он ответил мне, что действительно Юрий Николаевич с детства интересовался всем, что касается воинского дела. Позднее я узнал, что в Париже он окончил специальную Офицерскую школу, что во время азийских экспедиций он организовывал их военную охрану по всем правилам и что до сих пор следит за всеми новинками тактики и стратегии воинского дела. Таким образом, когда в начале Отечественной войны Юрий Николаевич подал заявление на имя нашего посла в Лондоне И.М.Майского о готовности вступить добровольцем в ряды Красной Армии, он имел соответствующую подготовку и двигало им не только патриотическое чувство. Мне приходилось говорить с Юрием Николаевичем об опасности новой войны. В эту возможность он не хотел верить, но не исключал такого безумия со стороны врагов Советского Союза. Юрий Николаевич был истинный патриот своей Родины. "Молодежь должна быть ко всему готова", – говорил он.
    К. Юрий Николаевич получил большую известность как лингвист-востоковед. Не могли бы Вы сказать, что сделал он в данной области и каков был его путь ученого?
    Б. Путь его был всегда прямолинеен и в то же время достаточно широк. Юрий Николаевич отнюдь не относился к узким специалистам, избравшим одну часть обширной науки востокознания. Он являлся скорее энциклопедистом в области истории культуры большого региона, охватывающего на севере Сибирь, на юге Цейлон, на Востоке Японские острова и на западе Балканы и Египет. Еще будучи гимназистом, он занимался у известного русского египтолога Б.А.Тураева и у монголоведа А.Д.Руднева. В Лондоне он поступает в индо-иранскую школу восточных языков при Лондонском университете, где получает звание бакалавра индийской филологии. Свое образование Юрий Николаевич завершает в Парижском университете, где совершенствуется в санскрите, тибетском и монгольском языках, слушает курсы китайского и персидского языка. Среди его учителей были всемирно известные востоковеды Д.Росса, Ч.Ланман, П.Пеллио, С.Леви, А.Месперо, В.Минорский и др. Юрий Николаевич поражал широтой своих историко-культурных интересов, которые получили дальнейшее развитие и благодатную почву для практического применения в экспедициях, предпринятых в Азии его отцом. Юрий Николаевич в совершенстве владел русским, английским, французским, немецким, греческим, латинским, тибетским, монгольским, санскритом, пали, хиндустани, иранским языками, знал китайский, испанский, итальянский и многие другие языки и местные наречия. Ему были доступны любые первоисточники, так же как и разговорный язык в живом общении с аборигенами исследуемых стран.
    Широкую известность приобрели работы Юрия Николаевича: "По тропам Срединной Азии" – книга переведена на французский язык и скоро появится на русском^**; "Звериный стиль у кочевников Тибета"; "Голубые Анналы" – в обширном предисловии к этому переводу с тибетского Юрий Николаевич уделяет особое внимание чрезвычайно запутанной хронологии Тибета VII-IX вв., книга стала событием в мировой тибетологии. Он много сделал в этой области, перу его принадлежат четыре монографии по тибетскому языку, в которых прослеживаются фонетические, тональные, морфологические и синтаксические особенности тибетских диалектов на основе живой тибетской разговорной речи. Много сил уделил Юрий Николаевич изучению Центрально-Азиатского эпоса о Гэсэр-хане; писал статьи по археологии, по тибетскому буддизму, народным религиозным верованиям, по истории азийских стран, фольклору и т.д. Им составлен большой тибетско-санскрито-англо-русский словарь, который подготовлен к печати Институтом востоковедения Академии Наук СССР. Известны его исследования культурных связей Индии с другими странами – с Китаем, Тибетом, а также исследования тибетско-китайских отношений, взаимовлияния тибетского и монгольского языков, эллинистические влияния на восточное искусство. Юрий Николаевич изучил также сложнейший буддийский астрологический трактат "Калачакра" и перевел с различных языков Азии религиозные тексты. В 1945 году им была опубликована большая статья "Индология в России", где он разбирал историю возникновения и развитие русско-индийских культурных, политических и научных отношений. Помимо того, Юрий Николаевич вел обширную педагогическую и организационную работу.
    К. Да, ведь он возглавлял организованный его отцом Институт Гималайских исследований "Урусвати". Что бы Вы могли рассказать об этой деятельности Юрия Николаевича?
    Б. Юрий Николаевич был бессменным директором и участником большинства экспедиций института "Урусвати". Институт этот был единственным в своем роде, занимавшимся комплексным изучением Гималайского региона, и универсальность знаний Юрия Николаевича помогала ему активно руководить сотрудниками. Институт охватывал область археологии и смежных с нею наук и искусства, область естественных наук, включая древнюю и современную медицину и фармакологию, область лингвистики и фольклора. При Институте функционировала биохимическая лаборатория, проводились исследования космических лучей, была собрана обширная библиотека со множеством древних манускриптов, открыт Музей, где собирались многочисленные научные находки экспедиций. Издавался ежегодник "Урусвати", отображавший многообразную научную деятельность Института. "Урусвати" обменивался научной информацией с 285 институтами, университетами, музеями, научными учреждениями всего мира. Координировать всю эту деятельность и руководить ею было непросто, однако Юрий Николаевич успешно справлялся с этой работой. В 1940 году "Урусвати" пришлось законсервировать, так как вторая мировая война нарушила все международные связи. В настоящее время брат Юрия – Святослав Николаевич Рерих – прилагает усилия к возобновлению деятельности Института, и в этих целях привлекаются ученые социалистических стран.
    К. Как же сказалась на научной работе Юрия Николаевича консервация института "Урусвати"? Ведь он лишился привычной базы своей деятельности?
    Б. Видите ли, чисто научная деятельность Юрия Николаевича пострадала мало. Работа в "Урусвати" брала много времени на организационные вопросы, а после того как необходимость в этом отпала, можно было посвятить больше времени систематизации собранных материалов и подготовке к печати собственных трудов. После кончины Николая Константиновича Рериха, в 1947 году, Юрий Николаевич уезжает из Кулу и продолжает свою научную деятельность в Калимпонгском институте, где сотрудничает с известным индийским тибетологом Рахулой Санкритаяна. К этому времени относятся публикации важнейших трудов Юрия Николаевича по тибетологии и буддизму.
    В 1957 году осуществилась, наконец, заветная мечта Юрия Николаевича – переезд на Родину. Началась его научная деятельность в Институте востоковедения Академии Наук СССР, где он возглавил сектор истории религии и философии Индии и занял ведущее место в советской тибетологии. За короткий срок своей работы в Институте Юрий Николаевич подготовил к печати и отредактировал много статей на различные темы и несколько книг. В мае 1960 года, в разгар интенсивной работы, Юрий Николаевич неожиданно для всех ушел из жизни...
    К. Да, это было очень неожиданно и скоропостижно. Известны ли Вам подробности его болезни и кончины?
    Б. Случилось так, что за три дня до этой роковой даты – 21 мая – я приехал в Москву. В те дни в Москве находился и Святослав Николаевич с Девикой Рани. Он приехал со своей первой выставкой в Советской России, подготовил его приезд Юрий Николаевич. Ничто тогда не предвещало печального конца. Вечером мы все ужинали у Юрия Николаевича. Он был, как всегда, весел и оживлен. Я засиделся у них после ужина. Разговаривали на разные темы. Помню, как я подошел к репродукции с картины Николая Константиновича "Ангел Последний", и Юрий Николаевич поведал мне историю возникновения сюжета этого произведения. На картине изображен "последний суд" и объятая пламенем земля. Я спросил его: "Неужели из-за последних достижений в науке наша планета не заслуживает лучшей доли, нежели быть расколотой пополам атомным взрывом?" – "Нет! Этого не должно случиться! Здравый смысл восторжествует, и опасность будет отведена", – послышался категорический ответ Юрия Николаевича. Он был несколько усталым, но, как всегда, живым и энергичным, говорили мы в основном о планах на будущее, которые больше всего занимали Юрия Николаевича.
    На другой день, то есть накануне его кончины, я говорил с Юрием Николаевичем по телефону. Он опять приглашал меня отужинать с ним и Святославом Николаевичем, но я был занят в тот вечер. Конечно, если бы я знал, что увижу его в последний раз, я бы отложил все свои дела. Но, как говорится, "не знаем ни дня, ни часа"... И мы сговорились встретиться у него на квартире на следующий день к вечеру.
    Когда на следующий день я пришел к назначенному часу, на звонок дверь отворил почему-то Святослав Николаевич. Он встретил меня словами: "Час тому назад умер Юрий Николаевич". Меня буквально сразили эти слова. Святослав Николаевич проводил меня в спальню, где на простой походной кровати, на которой обычно спал Юрий Николаевич, лежало его бездыханное тело. Вскоре прибыл вызванный из клиники Склифосовского автомобиль, я помог положить тело на носилки и мы вынесли его из навсегда опустевшей квартиры, в которую я всегда входил с великой радостью. В этот же вечер квартиру посетили Индийский посланник, представители Института востоковедения и другие лица, желавшие выразить свое соболезнование Святославу Николаевичу и Девике Рани.
    К. Кто же был с Юрием Николаевичем в последние минуты? Какая помощь была ему оказана и что показало вскрытие? Я слышала, что с ним жили приемные дочери Н.Рериха, не могли же они оставить Юрия Николаевича без присмотра?
    Б. Прежде всего необходимо внести уточнение о "приемных дочерях". Вокруг имени Н.К.Рериха складывалось всегда много легенд, и легенда о "приемных дочерях" уже посмертного происхождения. Дело в том, что во время обратного маршрута экспедиции Рерихов в Индию, в Ургу в состав ее была включена Л.Богданова – женщина 23-х лет, о чем имеется соответствующая запись в "Ведомостях служебного состава экспедиции", из коей следует, что ей причиталось получить 700 американских долларов по окончании маршрута. С согласия Рериха Л.Богданова взяла с собою тринадцатилетнюю сестру. По окончании экспедиции сестры Богдановы остались служить у Рерихов – им было поручено ведение хозяйства. Они вернулись в СССР только в 1957 году, вместе с Юрием Николаевичем. Никаких разговоров об удочерении вполне взрослых женщин Н.К.Рерих никогда не заводил и всегда представлял свою семью состоящей из жены и двух сыновей. Так что возникшая уже у нас, в Союзе версия о "приемных дочерях Рериха" относится к области "творимых легенд"^***.
    Сестры Богдановы действительно присутствовали при кончине Юрия Николаевича. Еще накануне вечером он почувствовал боли, но приписал их позднему ужину. Наутро боли не стихли. Вызвали ведомственного врача. Врач предложил сделать укол, укрепляющий сердечную деятельность. От укола Юрий Николаевич отказался. Врач обещал наведаться еще раз. Разыскали постоянного доктора Юрия Николаевича. Тот, не найдя ничего угрожающего, дал лекарства, успокаивающие боли, и тоже ушел. Когда Юрию Николаевичу стало хуже, около него были лишь сестры Богдановы. Перепуганные женщины, конечно, не могли ничем ему помочь. Явившемуся вторично ведомственному врачу пришлось уже констатировать смертельный исход. Медицинское вскрытие показало лишь следы артериосклероза, на что раньше Юрий Николаевич не жаловался.
    К. Вероятно, Святослав Николаевич очень переживал кончину брата? Ведь он оставался последним в семье и на него ложились тяжелые заботы?
    Б. Конечно, смерть Юрия Николаевича принесла ему большое горе. С тех пор, как они виделись последний раз в Индии, прошло почти три года. Много накопилось того, чем хотелось поделиться друг с другом. Многие важные разговоры в первых встречах откладывались. И вот теперь они уже никогда не могли состояться. Намечалась их совместная поездка в Ленинград, где также открывалась выставка Святослава Николаевича. Ленинград – город, где прошли детские и юношеские годы всех Рерихов. С грустью смотрел Святослав Николаевич из окна гостиницы "Астория" на Исаакиевскую площадь. Их квартира была совсем рядом, а дорога в гимназию, по которой они ходили с братом, пересекала площадь. Вероятно, он вспоминал те далекие годы и думал о том, что ушло безвозвратно. Но смерть это смерть, а жизнь это жизнь, и она требует к себе живого отношения. Внешне Святослав Николаевич оставался таким же спокойным и выдержанным, как и всегда. По его распоряжению уникальная библиотека брата была передана Институту востоковедения и там был организован Кабинет имени Юрия Николаевича Рериха, функционирующий и поныне. По ходатайству же Святослава Николаевича за сестрами Богдановыми была пожизненно закреплена квартира, где жил Юрий Николаевич, а сестрам определены пенсии. Судьба культурных ценностей и предметов искусства, которые годами собирала их семья, пока что остается открытой. По мысли Святослава Николаевича, они должны принадлежать русскому народу.
    Мне навсегда запомнились слова Святослава Николаевича, сказанные им по случаю скоропостижной кончины брата: "Он ушел из жизни полный творческих сил и неосуществленных планов. Когда-то такой же неожиданной была для нас и смерть отца. Но потом мы поняли, что, быть может, так и следует оставлять жизнь. Уходить из нее на подъеме своих возможностей, уходить, так сказать, на гребне волны. Подхваченные другими, все начатые дела будут продолжены".
    Жизнь Юрия Николаевича не знала спадов, и покинул он ее на стремительном взлете волны. Прошло свыше двадцати лет со дня его ухода, и мы можем констатировать, что начатые им дела нашли свое продолжение, а имя его высоко поднято отечественной наукой и навечно останется вписанным в ее анналы.

Декабрь 1981 г.

Текст воспроизводится по изданию:
Беликов П.Ф. "Величайший победитель в битве..." // "Библиотека "Огонек"", 1984, № 44.
    Воспоминания о Ю.Н. Рерихе написаны в форме интервью. Все вопросы и ответы П.Ф. Беликов подготовил сам. "Посылаю Вам на просмотр свое интервью, – писал он С.Н. Рериху 24 августа 1981 г. – Таня [Татьяна Калугина – сост.] начала писать о Юрии Николаевиче, но ничего у нее не получалось, ведь она его никогда не видела. Тогда я предложил ей взять у меня интервью и записал сам вопросы и ответы. Посылаю их Вам... Просмотрите, пожалуйста, текст, нет ли в нем упущений, можно ли еще исправить, так как появление в печати будет через несколько месяцев".

Цесюлевич Л.Р.

Мгновение и вечность (2012)

Ю.Н. Рерих во дворе своего дома. Москва. 1957-1960 гг

Леопольд Романович Цесюлевич (род. в 1937 г.). В 1961 г. окончил Государственную Академию художеств Латвийской ССР, с 1963 г. живёт и работает в Барнауле. На Алтай приехал по совету Юрия Николаевича Рериха, с которым встречался в Москве. В 1968 г. Л.Р. Цесювевич был принят в Союз художников СССР (ныне "Союз художников России"), а в 2006 г. ему было присвоено звание Заслуженного художника России.

    Как сказать слово о том, кто истинно стал родным, кто дорог сердцу, кто столь полон красоты, что и не описать словами? Но сказать надо, и сказать так, как это живёт в сознании, как видится в неизгладимой памяти, как сам про себя размышляешь о нём, и сказать так, как было.
    Сказать надо о Юрии Николаевиче Рерихе, великом сыне своих великих Родителей. Уже 110 лет со дня его рождения! К его 100-летию я уже писал свои воспоминания о встречах с ним. Но это только часть того, что можно сказать о нём. За все долгие минувшие десятилетия мысли часто возвращались к его образу, облику, деятельности. Ныне исполняется 55 лет со дня моей первой встречи с ним. Это – ровно половина тех лет, что прошли со дня его рождения.
    Однажды я летел на самолёте из Кош-Агача в Горно-Алтайск. В иллюминаторах в северном направлении видел три вершины, высоко вознёсшиеся над волнами бескрайнего моря горных хребтов. И хотя был полдень, те дальние вершины из-за громадного расстояния виднелись в розовой дымке, своим видом напоминая корону. Озадачился: что же это за горы? И только приглядевшись к ним, понял, что это Белуха, моя любимая Белуха с её тремя вершинами, та самая, как её ещё называют, – Уч-Сумер, Корона Катуни, осколок Гималаев, но в непривычном ракурсе выглядевшая непохоже на то, что столь знакомо было мне прежде. Рисовал я её, писал с неё этюды много раз с разных сторон, но столь высокой она с земли и вблизи не казалась. А теперь она – царица среди вершин. Подумалось: в истинном свете великое видно только с большого расстояния и только если мы сами поднимемся хоть на какую-то высоту. С земли, с низкой точки зрения великое не охватить.
    Это сравнение всегда приходит мне на ум, когда представляю себе Юрия Николаевича, каким я его видел, слышал, понимал. Более чем за полвека он стал выше, он стал значительнее, и притом он стал ближе, намного ближе. Беспощадные судьи подлинности ценностей – время и расстояние – выявили ещё ярче его суть.
    Часто невольно приходилось задаваться вопросом: что же было в нём самым замечательным? Почему его невозможно забыть и он, как маяк, живёт в сознании? Приходится признать, что это была особая аура, особая энергетика, как озон Высшего Мира, – именно она преображала и возвышала всё, к чему он прикасался. Многие называли это обаянием, но это было то обаяние, которое не поддаётся описанию. Находиться рядом с ним было счастьем. Даже увидев его издали, в толпе, мельком, люди менялись, возвышались духом.
    Можно смело сказать, что он был учителем жизни. Хотя он был совсем не таким учителем, какого мы обычно представляем. Ведь он сам говорил не раз: "Воспитать человека невозможно. Каким он родился, таким и будет". Но люди при нём менялись. Всё дело в том, что он действительно не воспитывал так, как это чаще всего понимается. Он никому не делал никаких замечаний, не поучал, не указывал на недостатки, не вскрывал ошибки, даже если они были очевидны. Только когда приходилось к слову, делился опытом, утверждал научные факты – какое действие к чему приводит. Он не только применял другой метод, но он жил им. Это естественный подход, когда воспитывает не слово, а дух воспитателя, красота его, его сердце, возвышенность его облика. Просто, находясь с ним рядом, хотелось быть лучше, лучше во всех отношениях. Тут тот же эффект, о котором давно известно из восточной мудрости: рядом с малым учителем возникает множество вопросов, а рядом с великим всё становится ясным само собой. Становится ясным в свете Лучей высокого сознания.
    Сначала мы видим свет вне себя. Затем начинаем ощущать его в себе. И позже мы сами можем излучать свет сознания и блага на окружающее. И излучать вне побуждений, без преднамеренных посылов. Излучать постоянно, как Солнце. Таким солнценосцем и был Юрий Николаевич.
    Тут можно задаться вопросом: сколько надо времени, чтобы этот огонь сознания носителя Света зажёг другое сознание? Нужны ли десятилетия общения, годы, месяцы, дни? Сама жизненная практика показывает, что достаточно мгновения. Мгновение и вечность сходятся. Мгновение прикосновения к свету на века изменяет сознание, если оно готово к этому. Если у нас в руках есть незажжённые свечи и к ним прикоснётся кто-то горящей свечой, то загорятся наши свечи мгновенно. Величайшее благо, величайший дар, величайшее действие есть отдача другому света своего сознания, огня своего духа. Это – величайшая жертва. Во имя совершенствования ближнего, совершенствования окружающих приносится в жертву всё то, чем носитель света жив сам. В этом – священные узы Учителя и ученика. С древнейших времён именно такое обучение, воспитание, просвещение ценилось как истинное. Высшее действие воспитания – отдача духа своего ближнему своему. Жертва. Жертва, уносящая множество сил сердца, психической энергии, жизни.
    Один конкретный пример – Зинаида Григорьевна Фосдик рассказывала, как один момент перевернул всю её жизнь. Подруга пригласила её на открытие в Нью-Йорке выставки картин Николая Рериха, до того ей совершенно незнакомого. И там, увидев несказуемую красоту Елены Ивановны и Николая Константиновича, она загорелась сердцем так, что поняла, что пойдёт с этими людьми всегда, всюду, что это и есть настоящий её путь. Прикосновение ауры к ауре. Так решила всю себя посвятить делу Рерихов. 
    Красота. Когда человеческое сознание живёт духовным восторгом, красота внутреннего мира светит через клетки тела и складывает их в прекрасное напряжённое сочетание, что всегда запечатлевали древние иконописцы, скульпторы, что видим мы в восточном искусстве в изваяниях Будд, Тар, Бодхисаттв.
    А как проходили сами встречи с Юрием Николаевичем Рерихом?
    Летом 1957 года, живя в Риге, я закончил второй курс Академии художеств. Два летних месяца у нас была практика на пленэре. В том году она проходила в живописной местности Латвии, в посёлке Лигатне. Здесь рядом своенравная, быстрая, извилистая, текущая меж высоких холмов река Гауя. Теперь знаю, что она своим характером во многом схожа с алтайской красавицей Катунью. В этом вижу некий знак будущего.
    Будучи там на этюдах, мы узнали, что в Москве готовится IV Международный фестиваль молодёжи и студентов. Значит, здесь будут люди и из Индии. И у нас, группы единомышленников, родилась идея вырваться на фестиваль, увидеться с индусами, узнать, как живут Рерихи. Старшая дочь Рихарда Яковлевича Рудзитиса, Гунта, тоже собралась ехать с нами. Сам Рихард Яковлевич давал нам многие советы. Главное было – узнать что-то об их планах вернуться на Родину. Он дал Гунте адреса своих знакомых в Москве. 
    Руководство Академии разрешило нам досрочно сдать работы, и мы смогли приехать в Москву. Остановились около Трубной площади, рядом с Садовым кольцом – в коммунальной квартире знакомого Рихарда Яковлевича, отдыхавшего в то время на юге. Активно стали посещать фестивальные концерты, философские диспуты, встречи в парках, где было множество иностранцев. Но наладить контакты оказалось очень трудно. Все приезжающие гости явно избегали несанкционированных встреч. Все были крайне заняты и ходили только с сопровождающими лицами. Завидев, что кто-то к ним приближается, они ускоряли шаг и старались скрыться. Дело в том, что московская молодёжь, подростки страстно коллекционировали автографы иностранцев. Если кто-то из них останавливался, то сразу вокруг него образовывалась толпа, и он, пока не распишется на всех блокнотах и открытках, не мог оттуда вырваться. Такая же ситуация случилась и из-за меня, когда в парке им. Горького я наконец смог подойти к одному индусу, что было видно по его одежде, и стал спрашивать, не знает ли он что-то о жизни и планах Рерихов. Он мне отвечал нехотя и на плохо разбираемом английском языке, из чего я всё же понял, что о Рерихе он вообще-то слышал, но эта сфера жизни его не интересует. Разговор потерял смысл, но вокруг нас тут же образовалось кольцо подростков, и мой бедный индус надолго был задержан. 
    Так в неудачных попытках выполнить нашу главную задачу проходили дни фестиваля. Но Гунта Рихардовна звонила людям, адреса которых у неё имелись, и пыталась их посещать. Так она попала в дом врача-гомеопата Сергея Алексеевича Мухина, с давних времён знакомого с Николаем Константиновичем Рерихом и собиравшего коллекцию его картин. Мухин принял её очень дружелюбно и рассказал, что после долгого молчания получил письмо от Юрия Рериха, сообщившего, что он собирается приехать в конце следующего месяца. Письмо было от 2 июля. Это уже был какой-то конкретный результат наших поисков! Кроме того, Гунта получила разрешение от хозяина дома через пару дней прийти к нему со своими друзьями-студентами, чтобы они могли посмотреть картины его коллекции.
    В назначенный день мы пришли в двухэтажный особняк за каменной оградой в центре старой части Москвы. Дверь открыл сам Сергей Алексеевич, человек небольшого роста, суховатый, с внешностью интеллигента, а может быть, и аристократа. Гунта представила ему нас. Он подал мне руку, я пожал её и по укоренившейся во мне тогда привычке пристально глянул ему в глаза. И было неожиданным и непонятным для меня то, что он тут же их отвёл, будто избегал этого взгляда. Занервничал, как если бы его в этот момент что-то сильно встревожило, быстро поздоровался с моим другом и однокурсником Эдуардом Грубе и прошёл с Гунтой вглубь просторной прихожей, по сути – зала, на ходу жестом приглашая нас смотреть картины.
    Ещё в Риге, дома у Рихарда Рудзитиса, я видел монографии Николая Рериха и любил подолгу рассматривать их. Меня очень впечатляли ранние его работы, посвящённые теме древних славян, впечатляли как воспоминания о чём-то, что было и было значительным. Отправляясь в гости к Мухину, я уже знал, что в его коллекции картины именно из славянского цикла, и готовился увидеть их в оригинале. И здесь, только глянув, я их сразу узнал, но было странно, что они показались мне потемневшими. Было ли это так или только казалось из-за слабого освещения, я не стал выяснять. Меня сразу потянуло к моей любимой картине "Поморяне. Утро". Я начал её рассматривать, и она меня сразу заворожила. Да, действительно, в ней как бы очень просто показана незамысловатая жизнь наших предков, но в то же время всё наполнено атмосферой таинственности, волшебства, скрытым философским смыслом и чем-то таким, что хотелось разгадать; но разгадать не удавалось. И я долго стоял перед ней, а мой друг Эдуард рассматривал все картины по очереди. Я думал, что хватит времени ознакомиться со всей экспозицией. Но тут довольно спешно к нам подошла Гунта, сказала, что пора идти, и мы попрощались с хозяином дома.
    По дороге домой Гунта взволнованно и как особую тайну сообщила, что Юрий Рерих уже в Москве, уже вернулся, поселился в гостинице "Ленинград". Мухин с ним уже встречался. И что Юрий Николаевич очень хочет увидеться с Рихардом Яковлевичем. Весть эту надо было хранить в тайне, и мы тут же решили, что один из нас завтра поедет в Ригу и сообщит об этом лично Рихарду Яковлевичу. Выполнить эту миссию вызвался Эдуард. 
    Через пару дней Рихард Рудзитис приехал в Москву. И на первую встречу с Юрием Рерихом, сыном своих великих Родителей, он и Гунта отправились вместе с Мухиным и его супругой. Юрий Николаевич уже получил квартиру в районе новостроек и при помощи Мухина начал её обустраивать, обставлять мебелью. В дальнейшем, после этой первой краткой встречи, у Рихарда Яковлевича были и другие очень значительные беседы с его давним другом, знакомым ещё с 1930-х годов по переписке. По вечерам он и Гунта рассказывали мне о новостях, событиях, жизни Рерихов и положении в мире в целом. Но подходило время мне возвращаться домой в Ригу, и Рихард Яковлевич решил на очередную предстоящую встречу взять и меня. Советовал мне заранее подготовить вопросы обо всём, что меня волнует. Я записал 28 вопросов. Было чувство, что приближается важнейший момент моей жизни, что я увижу великого человека.
    Итак, 2 сентября, около четырёх часов дня, мы втроём поднимаемся по широкой лестнице нового дома к заветной квартире. Дверь открывает женщина – хрупкая, невысокая. Одежда оранжево-коричневых тонов. Встречает нас приветливой улыбкой, вежливо приглашает войти, но вся как бы несколько отстранённая. Весь её облик, прямая, спокойная стать безошибочно свидетельствовали о воспитании и жизни в иной, чем наша, высококультурной среде.
    Рихард Яковлевич снимает плащ, Гунта – тоже. Я стою в коридоре, передо мной раскрытая двустворчатая дверь в большую комнату. Снимая плащ, я огляделся, посмотрел в эту раскрытую дверь и вдруг неожиданно там, в глубине комнаты, увидел пару глаз, взгляд которых проникал внутрь самого моего существа, пронизывал меня насквозь, и я почувствовал, что всё – кто я есть, кем был и буду – этим глазам уже известно. Были только эти глаза, всё кругом заволоклось молочным туманом, затихли и все звуки, я ничего не слышал из того, что говорили в коридоре. Состояние небывалое и не очень приятное. Но это длилось всего мгновение. Я попытался совладать с собой. Туман исчез. И я увидел человека в военной форме, но без погон, небольшого роста, стоящего на широко расставленных ногах и смотрящего на нас – пришедших. Я в недоумении подумал: "Это что, какой-то чужой человек в этой квартире? И что он здесь делает?"
    Но у этого человека было уже совсем иное выражение лица. Пронзающий взгляд исчез, как не был. Вместо него уже сияла чудная, дружеская улыбка. Человек решительным шагом приблизился к нам. И только тут мой мозг стал сознавать, что это и есть Юрий Николаевич и что великий человек вовсе не обязательно должен быть велик ростом.
    Он поздоровался за руку с Рихардом Яковлевичем, со мной и пригласил нас в ту комнату – его рабочий кабинет. Я стал всё рассматривать.
    Посередине комнаты стоял массивный письменный стол, за ним на всю стену строился стеллаж для книг. Ещё не готовый, из неокрашенных досок. И Юрий Николаевич нам стал говорить, что ему в качестве столяров прислали морскую пехоту и что он недоволен их работой. "Каждый пустяк требует массу времени". Обо всём надо много раз напоминать и ходить по учреждениям. "Вагон с картинами Николая Константиновича и моими книгами ещё в Одессе. Ещё не пришёл. Всё его жду". И тут же, стоя у стеллажей, стал рассказывать, что, когда его Отец тяжело болел, позвал его к себе и сказал, пусть он возьмёт себе те картины, которые ему нравятся. Дал ему объёмистую папку с 999 своими статьями с общим названием "Моя жизнь" и сказал: "Сохрани!" И Николай Константинович сообщил ему устно своё завещание: чтобы все картины передать безвозмездно Родине и "часть картин – городу, близлежащему к Алтаю".
    Я про себя отметил необычное для меня слово "близлежащему" и подумал, что ведь слышу я теперь слова чрезвычайной важности. Но говорятся они будто между прочим, без акцентирования, подчёркивания. Всё просто, естественно, ясно. И есть совершенная уверенность, что слова Отца он передал точно. И ничего в его речи, да и во всём поведении не замечаю такого, что приходилось мне наблюдать в людях, считающих себя высокодуховными. Вместе с Рихардом Яковлевичем я посещал в Москве давнишних его знакомых, людей уже весьма преклонного возраста, которые, когда сообщали нам нечто из известных им философских истин, окутывали это особой таинственностью, произносили затихающим голосом и с придыханием. Рихард Яковлевич их называл "старыми духами", хотя мне уже было ясно, что старым может быть сознание, но дух, если он есть, всегда молод, нов и живёт будущим.
    Затем Юрий Николаевич пригласил нас сесть. Сам он сел за свой письменный стол, напротив него – Рихард Яковлевич, рядом с ним – Гунта. Меня он посадил сбоку стола и дал мне посмотреть большую монографию Николая Константиновича под названием "Himalaya". Такой монографии я ещё не видел. Отличные репродукции, мир Гималаев, высокий взлёт Красоты Мира Духа. Листаю страницы книги и прислушиваюсь к разговору за столом. Рихард Яковлевич спрашивает Юрия Николаевича о жизни его Семьи в Индии. Зашёл разговор о последних днях Николая Константиновича, затем и Елены Ивановны. "Пусть всё будет согласно местным обычаям" – эта фраза повторялась несколько раз. Видимо, это была вообще установка в его Семье на поведение в окружающем мире. Эту фразу произносил и его Отец, когда перед уходом высказывал свою волю о его последнем пути. Эту же мысль утверждала и его Мать.
    Я про себя отметил: да, ведь во всём они старались не выделять себя внешне из окружающего. И ведь то, как теперь одет сам Юрий Рерих – в гимнастёрке и брюках, в каких ходили офицеры Советской Армии, – тоже не может быть случайностью или прихотью. 
    Уход с Земли и Николая Константиновича, и Елены Ивановны – несказуемое, космическое явление. Ничего в этом не было земного, хотя соблюдался традиционный ритуал. Помогали в нём буддийские ламы, очень уважающие Рерихов. Это был взлёт Пламени Духа в выси Надземные. Но об этом подробно трудно рассказывать. Юрий Николаевич отмечает: "О сокровенном на Востоке очень избегают говорить. Даже опасаются произнести сокровенное".
    Я смотрю монографию великого Мастера. Прислушиваюсь к чрезвычайно важному разговору и поглядываю на Юрия Николаевича. И невольно думается: какой это в моей жизни редчайший случай, что сижу рядом с таким человеком. И столь прекрасного лица я в жизни не видел. Черты его такие же, как можно было представить по фотографиям. Волосы уже с проседью. Но какая в лице благостность и привлекательность! Кожа тонкая, прозрачная – такая бывает у юных девушек, выросших на лоне чистой природы: лоб белый, щёки слегка розовые. Густая, но коротко стриженная борода, усы. Впечатление очень здорового, юного лица. Но кого же он мне сильно напоминает? Да – русских князей, героев былин, тех прекрасных людей, полных сил и мужества и одновременно нежных, любящих, скромных. Ведь парадокс – из Индии, но исконно русский, речь чистая, правильная. Такой язык – в русской литературной классике, ни тени в нём привычной нам шелухи, искажений, сокращений, неуклюжих заимствований и бытовой серости.
    Понимаю, что нехорошо так рассматривать человека, тем более наделённого особой чуткостью. Стараюсь углубиться в монографию, но воспринимаю плохо. Глянул опять на него. Беседует с Рихардом Яковлевичем. Лицо такое, что кажется – излучает свет. Все черты столь ясны. Глаза карие, миндалевидные, в оправе чёрных густых ресниц. Красивые. Тут мелькнула мысль: ведь сын Елены Ивановны, её это глаза, отражение её красоты. И в это мгновение, конечно же чувствуя мои мысли, Юрий Николаевич, не поворачивая головы и продолжая беседу, метнул взгляд вбок, на меня, и чудно улыбнулся глазами, еле заметно, но так, что на душе стало благостно. Такая благодарность была к нему!
    Больше смотреть я не решился. Силюсь прислушаться к разговору. "...Путь только через науку. Есть много учёных, которые в своей работе на практике реализуют Учение. Живут им".
    "В чём отличие западных философов от восточных? Западные говорят великие слова, но сами живут обычной жизнью. Восточные же сразу применяют осознанное к себе..."
    "Никакой партизанщины. Я действую открыто. Совершенствование жизни, научное познание истины. На границе, когда меня спросили, что я везу, показал им первую книгу..."
    "Предстоящие события, разные жизненные ситуации надо заранее моделировать, надо заранее готовить себя, чтобы ничто не застало врасплох. Всё надо делать сознательно. Если я беру с полки книгу, то для чего?"
    "И надо обращать внимание на тонкие приходящие мысли. Я однажды в Монголии уже вечером сидел за столом и писал. За мной было окно, а перед столом – печь. Вдруг чувствую – врывается мысль: "Нагнись!" Я был не склонен сразу слушаться, к чему вдруг нагнуться? Потом ещё, ясно как приказ: "Нагнись!" И затем вместе с выкриком "Нагнись!" как бы какая-то рука пригнула меня к столу, и тут же прозвучал выстрел. Пуля пробила окно и застряла в печи. Потом мы искали, кто же стрелял, но никого не нашли..."
    Беседу прервал звонок в дверь. В коридор вышла Ираида Михайловна, открыла. В тёмном проёме двери стоял мужчина с растрёпанными волосами, в грязном пиджаке, мятых брюках и с видавшим виды чемоданчиком в руке, притом заметно нетрезвый – слесарь из московского домоуправления. До того характерный тип работника тогдашних ЖЭКов, что хоть снимай в кино.
    Юрий Николаевич встал, подошёл к нему, стал объяснять, что плохо работает дверной замок. Рихард Яковлевич с Гунтой ушли на кухню к сёстрам Богдановым – "сестричкам", как он их называл. Я остался сидеть с монографией в руках. Минут десять слесарь что-то мастерил в замке, затем ключом один раз повернул, сработало, и сказал: "Готово". Юрий Николаевич, стоя в такой же позе, как встретил меня, по-армейски, столь решительно скомандовал: "Ещё раз!", что остаток хмеля с горе-слесаря мигом слетел, он подтянулся, выпрямился, ещё несколько раз повернул ключ в замке и покорно глянул на хозяина квартиры. Юрий Николаевич его отпустил.
    От этих всего двух слов: "Ещё раз!" – я испытал восторженное потрясение. Мощь непоколебимости духа, приказ столь непреклонный, что ослушаться немыслимо. И столь мощно-прекрасный тембр голоса, именно – восточный! Воля Неба и Вселенной 
в нём. Неоспоримость и непререкаемость силы Духа. Казалось – звучит этот голос в бескрайних степях Монголии или Средней Азии перед многотысячным войском. И без всяких средств усиления голос слышен всем. И все, вдохновлённые Властью Духа, готовы выполнить волю Вождя, готовы идти на смерть и знают, что это Воля Высшая. Вождь – вот что явно чувствовалось в этом приказе. И каков синтез сознания этого человека, подумалось мне! Столь утончённая чуткость, столь благая ласка улыбки и столь твёрдая воля приказа Истины, не терпящая всякую расхлябанность, непорядочность, неточность, попустительство и могущая подвигнуть миллионы на подвиг. И ещё какой учёный и организатор!
    Вернулись из кухни Рихард Яковлевич с Гунтой, с ними пришла и Ираида Михайловна. И, как всегда, улыбаясь, пригласила всех к столу ужинать.
    Столовая небольшая, рядом с кухней, а за ней виднелась ещё одна комната – "сестричек". Юрий Николаевич занял место на дальнем торце стола, слева от себя пригласил сесть Рихарда Яковлевича, я сел справа от Юрия Николаевича, рядом со мной – Гунта. Ираида Михайловна подавала на стол, временами садилась к столу и участвовала в ужине, старшая её сестра, Людмила, к столу не садилась, только подносила блюда, обслуживала и опять уходила. Она была почти незаметна. Её как бы не было. Скромно одета, на голове плотно повязана косынка. Было только то, что она делает. Я тут же подумал – восточная женщина, ничего в ней нет личного, только служение нужному делу.
    Сначала подали салат, затем суп и потом – чай. За столом Юрий Николаевич продолжал вести беседу. Начал разговор с понятия героизма. Без героизма, без уважения, любви к героям, без жажды стать героем народ развиваться, двигаться в будущее не может. Жизнь пуста без героя. Есть такие страны, и они не развиваются. Но в русском народе и героизм, и подвиг ещё живы. В основе смысла русского слова "подвиг" – жертвенность. Но такого понятия в других языках нет. Они с Отцом пытались найти в иных языках аналог этому слову, который бы точно соответствовал ему по внутреннему смыслу. Но тщетно, такого нет. В некоторой мере близко слово "heroism", но и оно не передаёт истинной сути.
    В потенциале у русских людей этические основы заложены. "Если человек морален, он таким и будет, учи его или не учи. Сделать моральным нельзя, так же как и храбрым. Но связь подвига с Культурой ещё не утвердилась в сознании".
    Много примеров героизма и подвига русские люди показали в минувшей Великой Отечественной войне. Когда вражеские войска пытались окружить Москву, они дошли только до Троице-Сергиевой Лавры, до Загорска, но взять его не могли. Юрий Николаевич вспоминал, что видел картину какого-то советского художника, где изображено, как отряд конницы готовится к бою, а за ним видны купола Троице-Сергиевого монастыря. Напомнил нам и то, что у Николая Константиновича есть картина "Сергий Радонежский", на которой написано, что Сергию Радонежскому суждено трижды спасти Россию... Видно было, что очень дорого его сердцу это произведение.
    И далее – разговор о современности. "В русской молодёжи есть искания, есть интересы, она самостоятельно мыслит. И молодёжи нужен патриотизм. Жаль, что его мало. Он может потребоваться. Пусть молодёжь крепнет, накапливает опыт, и всё придёт. Пусть готовятся, работы всем хватит, все пригодятся..."
    "В современных условиях лучше личные беседы. Для собраний необходимы серьёзно подготовленные люди. Время лекций, докладов частично ушло в прошлое..."
    На Западе, продолжал Юрий Николаевич, очень велик страх перед Россией. Сам он в этом сколько раз убеждался. И с неповторимым, только ему присущим юмором стал рассказывать об этаком показательном случае. В 1950-е годы он летел на самолёте из Лондона в Париж. Читал научную книгу на французском языке. От скуки, навеянной монотонностью полёта, сидящая рядом дама спросила его, на каком языке он читает книгу. Он ответил, что на французском. Она удивилась: "И Вы понимаете по-французски?" Затем, тоже не зная, чем заняться, на задних рядах пассажиры стали рассуждать о том, какие страшные, жуткие и ужасные люди эти русские. В эти пересуды втягивались всё новые люди, поддерживая все эти страхи и добавляя свои некие примеры. Но вдруг один мужчина спохватился и с опаской произнёс: "Надеюсь, что среди нас нет ни одного русского?" И тут Юрий Николаевич спокойно и уверенно сказал: "Я русский!" Невозможно описать, какая паника началась в салоне. Все повскакивали с мест, кидаясь к выходу, и первой кинулась та дама, которая удивлялась, что он знает французский. Самолёт начал терять равновесие, но, к счастью, уже садился на аэродроме. Когда спешно подали трап, все бегом покинули самолёт, а Юрий Николаевич, не торопясь, спокойно вышел из него последним. И, завершая этот рассказ, он очень заразительно смеялся.
    Затем разговор коснулся темы возвращения и его, и Родителей на Родину. Отец все годы до войны и после неё стремился получить разрешение вернуться, хотел всё своё достояние передать русскому народу. В 1947 году виза наконец была получена, но в это время Николай Константинович тяжело заболел. После его ухода визу уже не давали. Но в последние дни его жизни, у его постели, и Юрий Николаевич, и брат Святослав свято обещали при первой возможности вернуться в Россию и исполнить его завещание. И Елена Ивановна, "Матушка", как он её называл, все последующие годы предпринимала шаги для получения визы и возвращения на Родину. 
    Ему же разрешение вернуться получилось как бы само собой. Как бы всё было уже подготовлено для этого. Существует Ахамкара – сила, формирующая события. Когда Никита Хрущёв и Николай Булганин приехали в Индию, Юрий Николаевич встречи с ними сам не искал. Работал в Тибете по своим научным делам. Губернатор штата, куда направлялись высокие гости, поручил Святославу Николаевичу организовать комитет для их встречи. И Святослав Николаевич провёл целый день с этими государственными мужами. Говорил и о брате, о его желании вернуться на Родину. Булганин сказал, пусть телеграфирует брату, и назначил встречу в Калькутте.
    И дальше Юрий Николаевич с присущим ему юмором стал рассказывать нам, как это происходило. Добраться до дворца махараджи, где остановились знаменитые гости из России, было невозможно. Все прилегающие улицы и площадь были забиты людьми, жаждущими хотя бы мельком увидеть выдающихся русских людей. Ждали их появления, волновались, шумели. А Юрий Николаевич пытался на такси проехать через площадь к дворцу, но толпа не пускала. Полицейские тщетно пытались помочь. Тогда Юрий Николаевич вышел из машины, встал на ступеньку, чтобы его было хорошо видно, и на языке хинди громко и внятно обратился к толпе с просьбой дать им проехать. И это произвело удивительный, неожиданный эффект. Все сразу обратили на него внимание, тут же образовали коридор для проезда, приветствовали, улыбались, махали ему руками и даже высказывали упрёки правительству – отчего же столь видный гость, знаменитый маршал, должен ехать на такси.
    А всё дело в том, что с момента приезда советских руководителей все газеты Индии печатали портреты Хрущёва и Булганина. Лица их были всем знакомы. И Юрий Николаевич показался собравшейся толпе столь похожим на Булганина, что его приняли именно за одного из тех великих и знаменитых руководителей России, которых они так жаждали увидеть. Толпа была крайне довольна, что её столь долгое ожидание увенчалось успехом и они одного великого русского увидели. При этих словах Юрий Николаевич поглаживал свою бородку, похожую на булганинскую, и весело смеялся.
    Толпа действительно была права: она лицезрела великого русского.
    И очень просто Юрий Николаевич получил аудиенцию, и все вопросы возвращения в Советский Союз были решены. И тут он отметил, что с высшими руководителями можно быстро решить проблемы, низшие же чины всегда создают препятствия, волокиту, и до них трудно добраться. Он неоднократно встречался с Джавахарлалом Неру, который, несмотря на то что был очень занят, всё же всегда находил время для встречи.
    Потом, уже живя в Москве, когда в министерствах и других учреждениях чинились ему препоны, Юрий Николаевич шёл к Хрущёву, и решение находилось. Но инерция сопротивления всему, что он должен был свершить на Родине, в разных имеющих власть структурах на всех этапах всё же была весьма сильна.
    Далее Юрий Николаевич рассказывал, что во время визита в Индию Хрущёва и Булганина посольство Советского Союза просило и его, и Святослава Николаевича показать советским руководителям индийских йогов, которыми особенно интересовался Никита Сергеевич. И они собрали группу людей, которые продемонстрировали знаменитым гостям свои достижения. Среди таковых были наезд на лежащего человека, на заранее положенный на него помост, легкового автомобиля и ряд иных номеров. Всё это, объяснял тогда советским людям Юрий Николаевич, не мистика, а реальное развитие скрытых в человеке возможностей. Это результат долгих тренировок и сильной воли. Всем этим должна заниматься наука.
    Тут Юрий Николаевич вспомнил, что, живя ещё в Лондоне, он с другом посетил квартиру одного человека, который умел подниматься в воздух. Человек сел на стул и медленно поднялся к потолку. Юрий Николаевич хотел его стянуть вниз, подпрыгнул и ухватился за ножку стула. Но ничего не получилось, ибо он тоже завис в воздухе. Это просто перемещение гравитации.
    После некоторой паузы, когда меняли на столе блюда, Юрий Николаевич глянул на меня и будто именно для меня стал рассказать о следующем эпизоде своей жизни. Когда все они жили в Кулу, одно время к Николаю Константиновичу каждый вечер приходил известный йог, и они в его кабинете долго беседовали. Заходить к ним было строго запрещено. Но в обязанности Юрия Николаевича входило принимать гостей, приходящих в их дом, а вечером, когда все уходили, закрывать дверь на ключ. После этого уже никто не мог ни войти, ни выйти из их дома. Но ситуация была такова, что в определённое время он встречал и впускал в дом приходившего к Отцу йога, а из дома тот не выходил. В установленный поздний час Юрий Николаевич закрывал на ключ дверь, и куда девался этот йог, было непонятно. А на следующий день этот человек опять являлся и Юрий Николаевич провожал его к Отцу.
    Однажды вечером, проходя мимо кабинета Отца, он не выдержал, широко распахнул дверь и заглянул. И тут же упал, потеряв сознание. Очнулся он только утром. Отец на руках отнёс сына в его комнату и уложил в постель. Утром сказал только пару слов: "Вот видишь, как ты себя травмировал". А увидел Юрий в тот момент человека, проходящего через стену и тающего в пространстве. Рассказав об этом, Юрий Николаевич заметил, что до сих пор не знает, правильно ли он тогда поступил. И посмотрел на меня, явно ожидая ответа именно от меня. Но я сам не мог решить, ибо, с одной стороны, был нарушен запрет Отца, и это плохо, но, с другой стороны, он обрёл ценный опыт, увидев редчайшее явление. И я не знал, что сказать. Так и осталось это без ответа. 
    А Юрий Николаевич поведал нам ещё одну историю, которая случилась с его знакомым махараджей. Этого уже немолодого человека назначили возглавлять один из штатов. А согласно существующему в Индии правилу, если в этом штате есть отшельник, то приступающий к своим обязанностям новый махараджа первым делом должен прийти к нему и получить наставления, как управлять этой территорией. И прийти он должен один, без сопровождающих, пешком и по паролю подойти к отшельнику. Сказан был ему пароль: "Умой руки водой".
    И когда этот человек в знойный день преодолел пешком дорогу до той местности в горах, где обитал отшельник, и уже стоял у подножия указанной скалы, он почувствовал, что некая невидимая стена не пускает его дальше. И тут он вспомнил о пароле. Но, к его ужасу, он забыл взять с собой воду. Идти обратно за водой долго, и сил уже нет, но и не встретиться с отшельником тоже нельзя. Так он в растерянности стоял некоторое время и вдруг увидел, что по воздуху сверху к нему спускается медный кувшин и становится у его ног. Он понял – это благосклонность отшельника. Умыл руки водой, и, как только поставил кувшин на землю, тот поднялся и медленно исчез за крутым утёсом. И пройти дальше уже было возможно. Поднявшись выше, он на площадке горного уступа увидел сидящего в позе лотоса отшельника и тот же кувшин перед ним. И состоялась их беседа.
    Юрий Николаевич опять подчёркивал, что в основе йоги лежит сила мысли, стойкость воли и раскрытие непознанных возможностей человека. Это именно наука. Но для таких достижений требуется очень много усилий и времени.
    В качестве примера мы услышали рассказ о ваю-йоге. Есть такая йога – "ветренная". Очень долгими упражнениями люди приучают себя двигаться прыжками. Это получается быстрее, чем бег. Именно такими йогами были гонцы, в старые времена очень быстро доставлявшие письма в отдалённые места Тибета. Двигаются ваю-йоги в состоянии транса. Их нельзя окликать, отвлекать. Однажды рано утром в Дели, прогуливаясь в парке, когда людей там почти нет, Юрий Николаевич увидел вдали человека, как-то странно, но быстро приближавшегося к нему и промчавшегося мимо. Это оказался знакомый йог, приехавший в столицу на конференцию и, чтобы не потерять навыков, упражнявшийся в парке. Так он потом пояснял Юрию Николаевичу.
    Ужин уже заканчивался, подали чай. Юрий Николаевич, как хозяин дома, протягивает сахарницу Рихарду Яковлевичу, Гунте и затем мне. Я не очень ловко беру ложечкой рафинад, и тут Юрий Николаевич, видимо решив уделить внимание мне, спрашивает: "Как вам понравился фестиваль?" Я ответил, что идея его хорошая – укрепление дружбы и мира, но среди молодёжи, которая приехала, много развязных и демонстративно нескромных людей. "Есть люди-тени, – оживлённо ответил он. – И Николай Константинович говорил, что перед сменой рас появляются люди-тени, тени прошлого". И прибавил, что Отец написал картину на эту тему – "Тени прошлого". А затем поинтересовался: "Вы учитесь?" Я ответил, что закончил второй курс Академии художеств. "Прекрасно, искусством можно облагородить своих товарищей", – сказал Юрий Николаевич. Я же в своём юношеском максимализме считал, что если облагораживать, то уж всё человечество. Только потом я понял, как тонка прослойка культуры и как трудно повлиять на сознание масс. 
    Юрий Николаевич заговорил о живописи. "Многие художники не видят цвета в природе. Потому они и не признают искусство Николая Константиновича. Им кажется, что таких красок в жизни не бывает. Например, им кажется, что лес вдали серый, когда он на самом деле синий. Вот Чуйков побывал в Индии, писал в Гималаях и увидел цвет. Работает цветом. Его картины выделяются..."
    Затем он повернулся ко мне и как-то очень серьёзно сказал: "Вот окончите свою Академию и поезжайте на Алтай". Это было для меня уж совершенно неожиданным. Я даже толком не знал, где этот Алтай и зачем туда ехать. На моём лице, видимо, отразилось замешательство, ибо Юрий Николаевич продолжил: "Нет, нет, я вам серьёзно советую, поезжайте на Алтай. Там и климат лучше. Я сам бы поехал. Силою гнаться не надо, но при случае не откажитесь поехать. Алтай и Монголия – это решено".
    Я опять про себя отметил – это формула действия. Когда условия созрели, надо чувствовать момент Ахамкары, когда путь готов. И не только эти ненавязчивые советы, как действовать в разных жизненных условиях, которые были приняты в семье Рерихов, как это: "При случае не откажитесь...", я уловил. Я стал замечать и другое: среди этой вроде бы произвольной мозаики рассказов, иногда кажущихся малозначительными, Юрий Николаевич проявляет и нечто такое, о чём я раньше уже читал, но чего в жизни никогда не наблюдал, – восточный метод ведения беседы. Среди обычной речи он вдруг вставлял, нисколько не акцентируя и не подчёркивая, и нечто, имевшее чрезвычайное значение, как, например, "Алтай и Монголия – это решено".
    И тут он стал рассказывать об Алтае, как они там были, какая там чистая природа, как прекрасны горы, что народ живёт по законам древнего благочестия. И о крепком сибирском характере. Что сибирские дивизии в Великой Отечественной войне отличались стойкостью. И для художника в тех краях – широкое поле деятельности. Последовал рассказ об эпизодах пребывания их на Алтае. Юрий Николаевич в уймонских краях снимал кинокамерой – и древние постройки, и быт старообрядцев, и самих крестьян. И объяснял им, что потом они будут у них дома "по стенке бегать". Но никак уймонцы не могли понять, как это они будут "по стенке бегать".
    Продолжая говорить об Алтае и Сибири, вспомнил, что ещё его Отец, проезжая по этим местам в 1926 году, говорил, что молодые силы России двинутся на освоение целинных земель, на строительство будущего на этих просторах. Если бы был где-то там институт востоковедения, он сам бы туда поехал.
    Во всём, что он говорил, чувствовалась его искренняя, истинная любовь к России и не только вера, но и убеждение в прекрасном будущем его Родины.
    Сидя за этим столом, слушая Юрия Николаевича, я подумал, что ведь это момент чрезвычайный в моей жизни. В такой высококультурной обстановке, рядом с таким человеком я впервые, и подобающе ли я себя здесь веду? И тут с ужасом заметил, что механически, как это принято в студенческой среде, ступни своих ног я загнул за ножки стула. Я немедля поставил их чинно рядом. И решил посмотреть, как держит ноги мой собеседник. Быстро, украдкой глянул и с изумлением заметил, что у него ступни ног загнуты за ножки стула точно так же, как минуту назад были у меня. А Юрий Николаевич, продолжая беседовать с Рихардом Яковлевичем, облокотившись о стол, держа чашку чая обеими руками за края, как пиалу, и неторопливо попивая горячий чай, всё же метнул на меня быстрый взгляд своих чудных глаз, и в них была добрая и несколько озорная улыбка. Ведь всё чувствует, все мысли читает! Уловил же мою мысль о неловкости и, чтобы я не чувствовал себя неуютно, поставил ноги так же как я. И ещё я понял, что он не терпит, чтобы кто-то в его присутствии чувствовал себя ниже, невоспитаннее, хуже. Истина велика, перед ней все равны, все должны идти к ней, не думая о различиях.
    Рихард Яковлевич задал вопрос о еде, о диете, о том, что полезно, заметив при этом, что ведь на высотах еды надо меньше. Юрий Николаевич эту мысль подтвердил и вспомнил о своём друге, друге всей его Семьи, йоге Карма Дордже, который приучил себя питаться только водой и мускусом. Дважды жил у них в Кулу. Теперь поселился в пещере около Эвереста. Для такой жизни нужны долгие упражнения. Есть и такие обитатели пещер, отшельники, которые питаются только водой и праной. Отметил, что есть особый Ашрам на границе с Монголией, где учат такой дисциплине. И затем добавил, ничем не акцентируя, что ныне действуют четыре Ашрама, признёс неизвестные мне восточные названия, которые я не мог запомнить, а записывать в блокнот при нём было неудобно. Я запомнил только: "Один на западе... другой - у Эвереста, третий у Таши... четвёртый..." Про себя я отметил: опять чрезвычайно важная "вставка".
    Позже, после встречи, уже дома, мы с Рихардом Яковлевичем и Гунтой делились тем, что услышали, поняли, и оказалось, что я многое не воспринял из понятого ими, а многое не уловили и они, в том числе и эти слова о четырёх Ашрамах. Верно было давно сказано, что человек видит и слышит то, что знает, к чему обращено его сознание. 
    Но ещё там, за столом, я задумался об этом необычном человеке: ведь какой учёный, знаток десятков языков, видевший в реальности очень многое в мире, философ, но нет у меня чувства подавленности его авторитетом. Доступность, ясность, дружественность, чуткость, но главное, пожалуй, – всё покрывает любовь. Легко с ним. Величие сопряжено с простотой, человечностью. И никакого в нём чувства собственного величия. И никакого намёка на скрытые от непосвящённого тайные знания. С ним рядом не почувствуешь себя недостойным, не доросшим до знания великих Истин. Всё открыто, всё возможно. Новизна, молодость, радость, жизненность.
    И всё же – не так всё просто. Ощущение такое, что сознание его проникает все сферы человеческой жизни, всё ему близко и дорого, всё интересно, во всём этом он живёт реально, но в то же время уходит ввысь в необозримые глубины явлений и космических Истин. И объединены в нём все пласты реальной, единой великой Жизни. Неописуемо словами прикосновение к его сознанию. Это надо лично ощутить.
    И теперь я у него. Надо использовать этот случай для выяснения главнейших вопросов. И я решился. В те годы самой страшной была угроза мировой термоядерной войны. Я приходил в ужас, реально представляя её. Я спросил: "Будет ли мировая термоядерная война?" Юрий Николаевич ответил сразу, определённо: "Нет, мировой атомной войны не будет. Будут локальные столкновения. Мировая война будет удержана. Но катаклизмы неизбежны".
    Встреча явно завершалась. За окном закатное солнце ярко, золотым светом освещало широкие московские дали со множеством строений. Небо было безоблачным и будто бы прояснённым. Казалось, в его бескрайних пространствах и глубинах уже живёт то, что будет. Будто виделись неизвестные ещё, но благодатные пути, долгие годы труда в мирной, но не лишённой трудностей жизни. Было чувство, что всё грядущее уже сложилось благодаря этой встрече с Юрием Николаевичем.
    Все вопросы, которые я заранее заготовил, стали ясными сами собой. На самый главный из них ответ уже был. И вся дальнейшая жизнь, все пройденные десятилетия после той незабываемой встречи складывались так, как предвиделось тогда, рядом с великим сознанием того, кто стал для многих и для меня истинным учителем жизни.
    Гости вставали из-за стола, неторопливо собирались домой. Юрий Николаевич минуту молча постоял, задумался. И, тяжело вздохнув, сказал: "Если бы Отец и Мать были здесь!"
    Потом, в коридоре, мы прощались. Юрий Николаевич подал мне руку, крепко пожал мою. Я заметил, что ладонь у него небольшая, прямоугольная, но очень гармонично сложённая и сильная.
    Позже ещё были встречи с Юрием Николаевичем, но короткие, эпизодические. 29 августа следующего, 1958 года в Ленинграде открывалась выставка картин Николая Рериха. Там, в залах Русского музея, мы ещё несколько раз виделись, могли недолго, среди массы людей, поговорить, и – это всё. Юрий Николаевич уже стал очень востребованным, очень желанным многими, сам был чрезвычайно занят и, нельзя этого скрыть, очень уставал от разных дел и встреч, так что истинные друзья, к которым относился и Рихард Рудзитис, даже должны были сдерживать попытки многих людей непременно повидаться или побывать дома у сына Елены Ивановны и Николая Константиновича. 
    Он выполнил свою миссию. Он вернул России имена её великих людей, чрезвычайно любящих свою Родину, имя его Матери и имя его Отца, принёсших ей Знание, Культуру, Искусство, Красоту.
    В мае 1960 года невозможно было поверить в столь ранний и внезапный его уход. В сознании он оставался живым. Казалось, ещё много будет встреч. Хотелось с ним вместе работать, путешествовать, сражаться.

    Окончив Академию художеств в 1961 году, я, молодой художник и преподаватель, был призван в армию. Когда приближался срок демобилизации, всё явственнее стали звучать в душе слова Юрия Николаевича: "При случае не откажитесь поехать..." Такой случай представился. Демобилизовавшись, можно было отправиться в любую точку Советского Союза. Я выбрал Барнаул. 
    И знаменательно – приехал в этот совсем для меня незнакомый город 25 декабря 1963 года, в день Рождества по новому стилю. И в ночь после первого дня пребывания на заповедной алтайской земле опять была встреча с Юрием Николаевичем.
    В середине ночи я очнулся от сна и сразу подумал – он очень значительный, надо запомнить. Старался не уснуть и в уме многократно его повторял.
    А было так. Я стоял посреди бескрайней степи. Такой в жизни никогда не видел. Вокруг меня во все стороны и до горизонта, как море, но ровное-ровное, без малейших намёков на холмистость, простиралось колоссальное поле ярко-зелёной травы, сочной, молодой, густой, ещё невысокой, без сорняков и кустарников. Было утро, безоблачное весеннее утро, солнце уже встало и светило мне в лицо. Я стою и смотрю на этот необычайный пейзаж – необъятную зелёную даль. На душе чувство новизны и вдохновения. Вдруг замечаю, что рядом со мной, слева, как мы тогда сидели в его квартире, – Юрий Николаевич. В сером костюме, энергичный, полный жизни. Минутку постояв, не глядя на меня, он начинает шагать, минуя меня, армейским строевым шагом, чётко, будто отмеряя участок земли. На некотором расстоянии сделал резкий ровный поворот, что свидетельствовало о идеальной его военной выучке, и зашагал дальше. Бодро, решительно. Дошёл до определённого места, точно такой же поворот – и до следующего угла, очертив таким образом ровный квадрат на бескрайнем этом поле. Затем подошёл ко мне вплотную, очень серьёзно глянул мне в лицо и – исчез.
    Сразу, тогда же ночью, я подумал: это поле моей деятельности. Квадрат – символ материи и жертвы. Работа в конкретных условиях. Но ведь была и вдохновляющая зелень молодой травы в контражуре утреннего света.
    Как предвиделось тогда, в квартире Юрия Николаевича, и как образно предвещал этот сон, так и миновали десятилетия.
    Встреча была, по сути дела, только одна, один вечер, как одно мгновение, когда там, за окном, – солнцем освещённая Москва и за ней безбрежные горизонты будущего. Но останется она в моём сознании навечно.

Текст воспроизводится по изданию:
Цесюлевич Л.Р. Мгновение и вечность // Журнал "Восход" СибРО, № 8 (220), Август, 2012.
http://rossasia.sibro.ru/voshod/article/31716 

^* Н.Рерих. "Четверть века".
^** Появилась в Хабаровском книжном издательстве в 1982 г.
^*** Легенде о "приемной дочери" много способствовали публикации и книга "Зажигайте сердца", М., 1975, составительницей которой значится И.М.Богданова-Рерих. В данном случае имеет место литературный псевдоним, и имя "Рерих" отнюдь не означает принадлежности И.М.Богдановой к семье Н.К.Рериха.